Наливайко - Иван Леонтьевич Ле

Ой, среди двора выросла береза,—

Щедрый вечер, добрый вечер,

А у той березы золотые ветви…

Золотые ветви и серебряные корни,—

Щедрый вечер…

Ой, как налетели райские пташки,—

Щедрый вечер, добрый вечер.

Кору обклевали, ветви изломали,

С жадности и корни из земли копали,—

Щедрый вечер…

С тех пор, как Косинский с ополчением засели в Пятке, осажденной войсками князей Острожских, петухи не пели в полночь. Изредка перед рассветом какой-нибудь из них неохотно прохрипит спросонья и сам испугается своего крика. Вместо — петухов, толпы пьяных будили всякого, кто бы вздумал заснуть.

За несколько дней осады пяткинские мещане привыкли к Косинскому и перестали даже жаловаться на казачий разгул. Казалось уже естественным, что запертые в крепости сечевики стали хозяевами в городе.

Многие мещане, обиженные Острожскими, охотно шли на призыв Косинского и, почувствовав себя тоже в походе, давали волю своим страстям, не миловали даже за малейшую обиду.

К Косинскому все это доходило как глухой стон из-за стены. К нему, гетману, обиженные жаловаться не шли, потому что все бесчинства творились от его имени. Сам он избегал разлада со своими людьми, но в то же время отдалялся от них, вступал в скользкие споры с сечевыми полковниками. Одинокий ложился спать, но сон бежал от него. Измученный тревожными мыслями, едва забывшись беспокойным сном, тут же просыпался от навязчивых и страшных кошмаров.

Открывал глаза, подолгу вглядывался в тьму. Надоедливо резал слух неугомонный стук в окна взметенного ветром крупчатого снега.

«Ну и зима же в этом году!.. Куда это столько прет снега? Ни пройти, ни проехать», — думал гетман вслух, чтоб почувствовать себя в реальном, а не в кошмарно-сказочном мире. И потом, будто молитву, произносил сухими губами:

— Заснуть бы, ах, заснуть бы…

Он, Криштоф Косинский, — потомок не последнего среди шляхты рода Равич, представители которого и старостами на Подляшье бывали, и грамоты королевские имели от дедов-прадедов. У Ягайло один из предков был подкоморием, если верить отцовскому рассказу. Выходит, были Равичи…

— Будут, чорт возьми, и Косинские! — опять вслух вырвалось у гетмана.

Повернулся к окну, где сквозь щелки занесенных снегом ставней пробивался рассвет. Криштоф Косинский из рода Равичей вздыхал, как обыкновеннейший, маленький несчастный человечек, и безрадостно шептал:

— Ах, заснуть бы, пся крев…

Потом снова унесся мыслью на вал крепости, вспомнил посла, отправленного во вражеский лагерь.

…Глубокий снег засасывает неповоротливого запорожца. Но вот сугробы остаются позади, посол подходит к кругу, многозначительно улыбается сечевым полковникам, будто он гетман, а Косинскому дерзко показывает обеими руками обидные кукиши…

«А, проклятое еретическое племя! Я закручу вам хвосты! — вскакивает с жесткой постели гетман, доведенный своими мыслями до умопомрачения. — Я ведь гетман! За оскорбление и надругательство уничтожу род этот поганый. Равичи, уважаемые полковники войска низового, Равичи не последними князьями станут и в герб короны польской впишут свое имя рядом с Сапегами, Замойскими… Пусть попробует Жолкевский надуть еще и меня. Москве боярской предамся, схизму приму или… отуречусь и пашам продам это быдло…»

Косинский наскоро, оделся, прицепил саблю и вышел на улицу.

Мороз, аж дух захватывало, жег лицо. На улице было пусто, но не тихо. Откуда-то доносились не членораздельные выкрики, пьяные голоса пытались допеть последний куплет щедривки.

За углом гетман столкнулся с щедривниками. Вывалянные в снегу, счастливые, радехонькие, что наступает уже утро, шли они, почти не держась на ногах, посреди улицы. Бредут, как младенцы, словно впервые ходят по земле. Как чужды они одинокому гетману!

«И с ними я возрождаю род Равичей, покоряю Острожских!» — горько рассмеялся Косинский. Обратился к ним:

А не пора ли, паны казаки, к пушкам, к оружию?

Пьяные качнулись, как корабль, ударившийся о причал, и стали. Спьяну они были уверены, что стоят недвижно, а сами качались, как чертополох на ветру. Глубоко ввалившиеся и пустые глаза сечевиков с натугой всматривались в своего гетмана. Щедривники тщетно силились что-то вспомнить. Один из них, убедившись в бесцельности такой попытки, наконец безнадежно махнул рукой. Он хотел было двинуться дальше, но сделать ему это было трудно. Укоряюще повернулся к гетману, явно виня его в своей неудаче, резко вытянул голову вперед, и из уст его вырвался звериный крик:

— Го-о!..

На том и сочли поконченным дело со случайным встречным… Самый молодой из них все-таки сдвинулся с места, плюнул в сторону гетмана и, придавая голосу возможно больше жалости, продолжил щедривку:.

— Сам Исус Христос и божая ма-га-га-ти… Щедрый вечер…

И, не закончив, сорвался. Гетман взметнул свою татарскую нагайку и со всего размаху ударил ею щедривника по голове. Тот потерял равновесие, и все трое, как скошенные, упали на измятый снег. Раненый застонал и нечеловеческим усилием поднялся на колени. Закинул назад голову и завопил:

— О, боже праведный, да будет проклято имя твое…

С лица на белый снег падали свежие капли крови.

— Какой дикий народ, пся крев! — плюнул гетман и поспешно пошел к западным воротам.

Невыспавшийся, раздраженный поднялся Косинский на вал крепости и велел пушкарю палить из пушки, вызвать начальников. Ядро просвистело и зарылось в сугробы снега. Тяжелый, сырой дым пеленою поднялся у вала, свернул вверх, к городу, и долго кружился, не отдаляясь от пушки. Окутанный дымом Косинский громко чихнул и взошел на ворота. Неудачная ночь, неудачное утро! Гетман несколько раз набирал в горсть снегу, глотал его или, скинув роскошную лисью шапку, тер им виски.

Из города сбегались на выстрел казаки. Старшины на ходу привязывали сабли, подпоясываясь синим кармазиновым поясом. Все были уверены, что Вишневецкий идет на приступ.

Мороз не ослабевал. Над Пяткою взошло чистое солнце, и люди жмурили глаза, не в силах вынести снежного блеска. По отсекам вала разбегались лучистые, как раскаленная сталь, солнечные зайчики, будто расплавленный снег загорался от солнца и рассыпал искрами свою скованную морозом энергию. Не хотелось в такое время воевать.

Нечипор обошел шумевшую толпу, собравшуюся возле трех казаков, валявшихся на снегу, и прямиком направился к одинокому, как всегда, Косинскому. Невольно прислушался к тому, о чем приглушенно говорили казаки:

— Нагайкой так и распорол. Теперь лежит казак…

— На то и гетман…

— На то и быдло пригодилось…

Полковник остановился было, но разговор сразу оборвался. Про кого, о чем говорили казаки, так и не узнал Нечипор и взобрался на вал.

— А я думал уж, что Байденко подходит к Пятке, — полковник из-под руки посмотрел на осаду.

Под ярким солнцем ясно виден был лагерь осаждающих, раскинувшийся между волынским шляхом и чудновским