Где-то на земле есть рай - Валерия Вербинина

Однако столп общества, похоже, больше ничто не колышет. Он лежит у наших ног в нелепой позе, и температура его тела стремительно приближается к температуре окружающей среды. Сравнявшись с температурой среды, она будет продолжать падать дальше, до температуры морозильной камеры, в которую его поместят, жалкого, дряблого и раздетого, повесив для верности к ноге стандартную бирку. И те, кто раньше так лебезил перед ним, станут говорить о нем с усмешкой, не лишенной тени торжества, какое всегда и везде испытывают оставшиеся в живых перед лицом мертвых.

Первый телохранитель не выкрикивает, а прямо-таки лязгает в телефон распоряжения охране. В доме враг! Убийца! Оцепить — схватить — не выпускать! Отвечаете головой и прочими частями тела!

— Орудия убийства нет, — говорит Ласточкин.

— Нет, — соглашаюсь я. Он хмурится:

— Надо бы ей сказать.

Всенепременно. Убийство мужа — лучший подарок ко дню рождения. Лучше не придумаешь. Нет уж, увольте меня от этого.

— Что происходит? — звенит в дверях голос Арбатова.

Охранники поспешно поворачиваются к нему, но слишком поздно: он успел заметить тело. Увидев мертвого банкира, Юрий Данилович слегка меняется в лице. Готова поклясться, в этот миг он живо представил себя на месте убитого.

— Однако, — только и произносит Арбатов. Ласточкин бросает на него быстрый взгляд.

— Произошло несчастье, и мы были бы вам очень обязаны, если бы вы… э… не стали о нем распространяться.

— Разумеется, — отвечает Арбатов и уходит.

Павел поворачивается к охранникам:

— Надо известить местных оперов, они официально откроют дело об убийстве. Постарайтесь ни к чему не прикасаться — может, где-то остались отпечатки убийцы. Да, и еще: гостей из дома не выпускать. Они могут нам понадобиться как свидетели.

— Камеры наблюдения, — напоминаю я.

— Да, это первое, чем следует заняться, — соглашается мой напарник. — Охрана не обнаружила никого из посторонних?

Первый телохранитель говорит по сотовому.

— Нет, — отвечает он уныло, закончив разговор. — Никого ребята не видели. Кстати, а где ваш помощник?

— Какой еще помощник? — ошарашенно спрашиваю я.

На лице охранника — искреннее удивление:

— Ну как же… Приехал парень, сказал, он работает с вами, назвал ваши фамилии, и его пустили. Что, он не с вами?

— Как его зовут? — орем мы с Ласточкиным в один голос.

— Да он вроде называл свою фамилию… Черт, значит, это был не он?

Но уже слишком поздно: Паша Ласточкин завелся, и теперь ему сам черт не брат.

— Ты остаешься у тела! — кричит он второму охраннику. — Никого в комнату не пускать, ничего не трогать! А ты, — говорит он первому, — проводи нас к тем, кто пропустил этого малого. Мне нужно его описание! Срочно!

Он вылетает из комнаты быстрее, чем тихоокеанское торнадо успело бы смести с лица земли нужник фермера Джонса.

Боже, как неудобно бегать в платье! А каблуки? Черт возьми, я едва не забыла про туфли с каблуками, которые к нему надела, и, если бы я вовремя не ухватилась за перила, лететь мне кувырком по лестнице. Гости! Гостьи! Расфуфыренные фифы, гоблины с толстыми кошельками… Посторонитесь, мать вашу!

— Хамка! — визжит мне вслед обладательница силиконовых губ.

Я присоединяюсь к Ласточкину и охраннику уже у ворот, где стоят на стреме бдительные сторожа. Ух, как на них ругается охранник, которого, кстати, зовут Ваней! Не трехэтажные, а тридцатитрехэтажные выражения сыплются на них, и прежде чем сторожа успевают хоть как-то отреагировать, они оказываются прямо-таки погребены под сыплющимися обломками.

— Ладно, ладно! — вмешивается Паша. — Опишите мне этого якобы помощника.

Описание мы вскоре получаем, причем самое исчерпывающее. Невзрачный хмырь, на вид довольно молодой. Не то блондин, не то брюнет, но уж точно не рыжий. Приехал на раздолбанной полицейской машине с мигалкой. Вел себя крайне уверенно, что, собственно, и является причиной того, что его без особых хлопот пропустили внутрь.

— Хорошо придумано! — скрежещу я зубами, обращаясь к Ласточкину. Я только что заметила на своем платье затяжку, появившуюся не понять откуда, и этот факт куда в большей мере, чем труп в комнате для подарков, способен служить оправданием моему дурному настроению.

Ваня вызывает людей и предлагает прочесать дом и сад. Без особого энтузиазма мы соглашаемся. Сто против одного, что мавр, сделав свое черное дело, уже успел уйти. Разве что чудо… Да нет, чудес в нашей профессии не бывает.

В саду мельтешат фонари и слышится забористый мат. Ласточкину вернули его оружие, и мы наравне с охраной прочесываем местность.

— Лиза, посвети налево! Левее!

Листва на деревьях кажется почти черной. Я спотыкаюсь о неизвестное животное, которое издает возмущенный вопль и удирает в ночь, сверкая глазами. Мы с напарником упираемся в какое-то строение вроде беседки, в довольно претенциозном стиле. Плющ, ажурные завитушки.

— Лиза, посвети на ступени!

Луч прыгает зигзагом, но этого достаточно, чтобы он выхватил из тьмы чьи-то пальцы и рукав от полицейского кителя. Сердце в моей груди делает кульбит, неизвестный науке. Неужели…

— Лиза, держи свет ровнее! Ровнее, тебе говорят!

Каблуки моих загубленных туфель увязают в земле. Мы с Ласточкиным подходим ближе. Вздрогнув, мой напарник опускает пистолет.

Перед нами на ступенях беседки лежит Толя Горохов. Одна рука откинута в сторону, на губах — удивленная улыбка. Фуражка свалилась с головы и лежит неподалеку. На груди против сердца — темное пятно. Точь-в-точь как у банкира Лазарева.

— Ну и как вы объясняете его присутствие на этом вечере? — орет разъяренный Тихомиров.

Родное отделение, восемь часов утра. Газеты захлебываются ликованием. Еще бы, не каждый день жизнь подкидывает им такой сюжет!

— Он был фанатом Алисы Лазаревой, — угрюмо говорю я. — Вот он и приехал на вечер. Самовольно, а охране сказал, что работает с нами. Те знали о нашем присутствии и пропустили его. Он пошел к дому… Около беседки увидел убийцу, который и разделался с ним.

Нож, которым были убиты Лазарев и Горохов, был в конце концов найден в пруду неподалеку от беседки. Разумеется, никаких отпечатков на нем не оказалось.

— Свидетели что-нибудь заметили?

— Ничего. То есть видели они много чего, но к делу все это, похоже, отношения не имеет. Кстати, еще один факт. Охрана божится, что, кроме Горохова, никаких посторонних на дне рождения не было. Так что не исключено, что убийца — кто-то из своих.

— Еще бы: тот, кого хозяйка хорошо знает! — желчно усмехается Тихомиров. Ноздри его раздуваются. — Конечно, камеры наблюдения тоже ничего не зафиксировали!

Ласточкин морщится и чешет шею.

— С камерами вообще полный швах. На соседнем участке идет ремонт, и там тянут новые коммуникации. Словом, где-то эти уроды повредили кабель, так что видеонаблюдение в доме не работало. Только одна камера снимала, та, что у ворот. Но Шестопалов — это первый муж Лазаревой — обещает, что дня через два все камеры будут работать снова.

— Ну да, он очень нас утешил своим обещанием! — рявкает полковник. — Большое спасибо! Итак, если вкратце подвести итоги, мы придем к следующему. В доме было до хрена камер, но они не работали. Также было до хрена свидетелей, но от них нам никакого проку. Убийца, судя по всему, был одним из приглашенных, но это все, что мы о нем знаем. Отпечатков пальцев нет, улик, кроме орудия убийства, нет. Вообще ни хрена нет! — Он грозно навис над нами. — Вы знаете, дорогие мои, что с вами за это надо сделать? Уволить вас к чертовой матери — вот что! Ладно Синеокова, у которой не все дома, потому что книжки пишет, но ты, Паша! Как же ты мог так опростоволоситься? И ладно бы только Лазарева убили, одним банкиром больше, одним меньше, но Толя! Горохов! Наш сотрудник! У него мать, сестра, дочка маленькая! Как же вы могли, ребята?

Капитан закусил губу.

— Горохов нам ничего не сказал о том, что он намерен приехать на вечер, — ответила я вместо него.

— Ну да, давайте теперь, валите всю вину на него! Сам влез, сам и виноват! Да вы хоть понимаете, что теперь будет, какая буча поднимется? И все шишки посыплются на нас! А точнее — на вас, неразлучные мои! Потому что это вы веселились на вечере и не смогли предотвратить два убийства!

Что можно было сказать на это? Ничего. Поэтому мы угрюмо промолчали. Тихомиров вернулся за свой стол и сел.

— Ладно, — сказал он безнадежно. — Все, уже ничего не вернешь. Что было, то было, и Толю Горохова нам не воскресить. Убирайтесь с моих глаз, чтобы я вас не видел. На сегодня свободны… соколы. Завтра явитесь, буду с вами разбираться. Да, и постарайтесь не попадаться прессе!

Не глядя друг на друга, мы вернулись в свой кабинет, где без остановки трезвонил телефон. Я сменила заляпанные грязью туфли на старые кроссовки, а туфли завернула в газету и взяла с собой. Ласточкин убрал оружие в сейф, сказал «Н-да», тщательно запер комнату, и мы ушли.