Тепло оружия - Ричард Пратер

— Масло для волос и бритвы, — подвывала миссис Смеллоу.

Я снял с полки одну из книг — толстый том в клеенчатом переплете; возможно, мой выбор пал именно на нее, потому что обложка казалась довольно захватанной и потертой, а может и потому, что автором оказался доктор медицины по фамилии Скотт — Ричард, не Шелдон. Озаглавлено это сочинение было так: “Сексуальные шестидесятые: экстраполяция прогноза”. Никогда не видел ничего подобного.

В то время, как я держал книгу в руках, она сама собой открылась на странице 47.

Я обратил внимание на то, что несколько строчек было подчеркнуто простым карандашом. И тогда я задержал взгляд на нескольких из них. “… в шестидесятых годах, в десятилетие сексуальной революции, старые и общепринятые моральные устои превратились в цитадель, подвернувшуюся атаке, и скоро стены её не выдержат и рухнут. В устоявшиеся традиции вносятся изменения…” Я пропустил несколько строчек. “… был фермент, проникающий в яичники, эндокринные и половые железы людей во время полового акта.”

Это казалось бредом сумасшедшего, но я был заинтригован и позволил себе прочитать ещё несколько строчек. “Вместе с тем — а вначале, разумеется, предшествуя этому — возникли бесчисленные чувственные раздражители, превалирующие над всем остальным, как, например, в атмосфере превалирует кислород: объявления в газетах и журналах, на радио и особенно на телевидении — все это явно или завуалированно рассчитано на рефлекс, вызывающий повышенный интерес к сексу. Появляются новые названия, а уже потом разрабатываются, производятся и попадают в продажу товары, призванные вызывать максимальную эрекцию у мужчин и похотливые фантазии у женщин. Мужским бальзамам для волос приписываются более…

— Зубная паста! — выкрикнула у меня за спиной миссис Смеллоу. Это уже больше походило на боевой клич, чем на безобидное бормотание. — Огромные скачущие лошади! — снова воскликнула она.

Я продолжал читать, выбрав ещё несколько подчеркнутых отрывков. “… лосьоны и бальзамы, жевательная резинка и прочие безделушки с такими выразительными названиям, как: Соблазн… Сладостный плен… Возьми меня… Сделай это… Акт… Оргия… Сладострастие…”

— Жеребцы! — неистовствовала миссис Смеллоу. — Наковальни! Подковы! Мыло, супы, сигареты…

— В подобной атмосфере многие люди, связанные узами брака, подпадают под гипнотическое влияние законодателей моды с Мэдисон-Авеню, этих воротил Большого Бизнеса, одержимых тягой к наживе, упорно снова и снова твердящих во всеуслышание: “Попробуйте сами… Присоединяйтесь к поколению сексуально раскрепощенных людей… Сделайте это прямо сейчас!” Эти вопли звенят многократным эхом в душах обывателей, и в ответ те смущенно лепечут: “А почему бы нет?”

— Голые! Голые лошади!

Похоже, она окончательно зациклилась на лошадях, это уж точно.

Но мне было любопытно, к чему это парень клонит, если он вобще имеет в виду что-то конкретное. И поэтому я прочитал ещё несколько строчек.

“Вполне прогнозируем последствием этого оказалось повсеместное возникновение племенных групп, собиравшихся в уединенных местах, устраивая там оргии, выражая тем самым свое стремление к чувственному освобождению, достигаемым при помощи временного многомужества и многоженства, т.е. коллективного разврата.”

Я покачал головой. Полный научный бред. Но хуже всего то, что ничего не понятно. Прочитанное не давало возможности судить о том, какую именно позицию занимает сам автор: за он или же все-таки против. Возможно, он издал эту дурацкую книжицу на собственные деньги. Я открыл титульный лист. Ну конечно. “Доктор Скотт Медикал Пресс”. Что ж, наверное, иногда можно задурить людям голову, но только время от времени и не всем сразу. Всех все-равно не обмануть.

— Повсюду! Везде. Перед глазами, на слуху…

Я мысленно снова отрешился от её воплей. Она была ещё хуже, чем сам доктор Скотт, который, как мне кажется, и произвел такой эффект: “… подсознательные призывы раздаются направо и налево, отовсюду доносятся грязные лозунги. “Распутство или смерть!” и “Лучше случка поздно, чем никогда!” Все это начиналось с робкого шепота, небольших статеек на страницах бульварных газет, затем пошли сплетни, начали появлять клубы, где занямаются развратом и обмениваются женами, новое племя эмансипированных недоумков…

— Повсюду, везде, и здесь… и там…

Сил моих больше не было выносить все это. Поэтому я быстренько открыл последние страницы книги.

“Таким образом, в результате резкого отказа от воздержания и аскетизма, маятник качнулся в противоположную сторону, выходя далеко за крайнюю ограничительную отметку, увлекая за собой весь механизм в сторону необузданного разврата, распущенности и вседозволенности. И уже больше никто не обращает внимание на робкие возгласы, призывающие вспомнить о добродетели и целомудрии. Им слышна лишь песнь собственных чувств…”

Я закрыл книгу.

Миссис Агата Смеллоу умолкла.

Я вернулся и снова сел в кресло.

— Ну что, мистер Скотт, теперь вы видите? — сказала она.

— Вижу, — вздохнул я. — Ну что ж, вы оказали мне непереоценимую помощь, миссис Смеллоу.

— Правда? Очень рада слышать. Я вправду помогла?

— Конечно. Так что мне пора…

— Не уходите.

— Но я должен…

— Мне так редко выпадает возможность поговорить… то есть, я хотела сказать, обсудить столь важные проблемы. Я… может быть задержитесь ещё не надолго?

Я взглянул на часу.

— Ладно, но только не надолго.

— Я знаю, вам хочется выпить. — Она изобразила на лице некое подобие улыбки. — У меня на это нюх.

У неё было великолепное чутье. Она могла унюхать все, что угодно. Но, тем не менее, я сказал:

— Да, я уже пропустил сегодня стаканчик.

— Я время от времени тоже не отказываюсь выпить глоточек-другой. Тут так одиноко. — Но углубляться в детали и дальше развивать тему она не стала, а лишь сказала: — Я так взволнованно, и думаю, что выпить не помешает. — У меня же от этих слов по спине пробежал холодок.

— Я так одинока, — сказала она как бы между прочим. Думаю, так оно и было на самом деле. Полагаю, миссис Смеллоу действительно не хватало компании.

— Я умению смешивать мартини, — объявила она.

— Правда? — переспросил я без особого энтузиазма.

— Вы выпьете мартини, мистер Скотт?

— Конечно. Прекрасная мысль, миссис Смеллоу.

— О нет, не называйте меня миссис Смеллоу. Для вас я просто Эгги. А как мне к вам обращаться? Шелдон?

— Шелл, просто Шелл.

— Вы зовите меня Эгги, а я буду называть вас Шелл. Договорились? И если мы сейчас выпьем по бокалу мартини, то мне кажется…

— Конечно, — сказал я. — Конечно, Эгги.

— Почти как на вечеринке… — Тут очевидно она поняла, что её замечание может быть превратно истолковано и ахнула: — Ой, я совсем не имело в виду…

— Я знаю, — натянуто улыбнулся я. — Ну что ж, тогда давайте выпьем мартини. Конечно, не очень много. — Я сделал небольшую паузу. — Вы хотите, что бы я сам приготовил выпивку?

— Нет-нет. У меня есть рецепт.

Она поднялась и устремилась в противоположный конец комнаты, а я тем временем воздел глаза к небесам и тихонько застонал. Ладно, думал я, один стакан я выпью. А потом нужно будет вскочить на коня… то есть, в машину… и лететь в “Гамильтон-Билдинг”. На два часа у меня назначена встреча, так что времени остается в обрез. Возможно, вас выпивка и не располагает к тому, чтобы срываться с места и опрометью бежать куда-то, но это было именно то, что я собирался сделать.

Она вернулась, неся в руках бокалы с мартини. Мы сели, чинно поговорили на разные темы и даже пару раз чокнулись бокалами.

И все-таки она была довольно страшной.

Но вот наступил момент, когда по какой-то непонятной мне причине, Эгги вдруг на мгновение преобразилась. Чуть-чуть, совсем немного, но это факт. Я не склонен списывать это на действие мартини, который, кстати, оказался просто замечательным, что тоже довольно странно. Очевидно, рецепт его приготовления она получила у какого-то мудрого врача. Нет, просто в какой-то момент её лицо утратило “кусучее” выражение и показалось даже приятным.

Но все-таки была она далеко не красавицей. Я никак не мог представить себе, какой она была или могла быть в молодости. Глаза у неё были вполне нормальные. Просто они казались безжизненными и потухшими, а в уголках уже залегли глубокие морщинки. Волнистые локоны тоже могли бы выглядеть вполне сносно, если бы их как-нибудь уложить и заколоть — одним словом, что там женщины делают со своими волосами. И губы тоже можно было бы считать вполне сносными, если бы только они не были так страдальчески поджаты. Улыбка её казалась очень натянутой, как будто она давно забыла, как улыбаться.

Что ж, может быть и так. Возможно, жизнь не щадила её, нанося удар за ударом. Хотя, конечно, она сама напросилась на это. Кто знает? И мне-то откуда знать? Решительно неоткуда.