Я, Легионер - Георги Лозев

В юношеском возрасте я практиковал тхэквондо, который был национальным спортом в Корее, поэтому я решил спросить его, занимался ли он этим боевым искусством дома. Кан улыбнулся и сказал мне, что он учитель тхэквондо четвертого дана, и у него была школа боевых искусств. Я не понял, что точно случилось со школой, но из-за сомнения в моих глазах, Кан решил преподать мне урок.

Один я сумел до тех пор установить контакт с азиатами, и мои русские друзья подтрунивали надо мной, что я говорю по-корейски лучше, чем другой кореец, так как тот всегда молчал. Ким, в отличие от Кана был полностью замкнут в себе. Каждый вечер он уединялся и медитировал под лучами заходящего солнца. Правда, Кан говорил со мной больше, чем со своим соотечественником. Они оба, кажется, понимали друг друга глазами и совсем не многими словами.

Я был уверен, что дисциплинированные азиаты будут приняты в ряды легиона, но в один прекрасный день, к моему удивлению, мой друг Кан был отчислен в группу, возвращающуюся к гражданской жизни. Когда Ким понял, что происходит, тоже вышел из строя, и присоединился к своему соотечественнику. Видимо, у него не было намерения остаться одним в Легионе. Даже одиночка, как он, нуждается в сродной душе. Так за день корейская группа исчезла. Позже я узнал, что Кан взял пищу из кухни и отнес в комнату, а ответственный по комнате вместо того чтобы объяснить, что это запрещено, пошел и настучал на корейца дежурному капралу. После корейцев прибыл мальчик из Китая, но комиссия обнаружила, что он несовершеннолетний, и он оставил полк в тот же день.

Фудзисава остался единственным кандидатом, который был в полном одиночестве, всегда спокоен, сидел на скамейке около волейбольной площадки с разговорником в руках. Японец стал известен среди добровольцев после ночной речи Кинг-Конга, когда совершенно спокойно подошел к нему и поразил своей сдержанностью этого верзилу. Большинство называло его «Одинокий камикадзе», но никто не пытался разговаривать с ним.

Настал день, когда меня вызвали на первый медицинский осмотр. После моего имени дежурный капрал прокричал: «Фудзияса». Японец вышел перед строем и вежливо спросил:

— Фудзисава хочет сказать? Фудзисава меня.

— Только тебя, наверное, могут звать так, Йокосава, так что ты идешь с нами! — Он повернулся ко всем нам, которых он вызвал и крикнул: — Давай, быстрее, стройтесь в колонну и за мной!

Начинался отбор, и во время медосмотра выбывали около одной трети кандидатов. Это было похоже на рулетку, но только вместо шарика, который определял наши судьбы, было мнение военного врача. Он только осматривал наши зубы, взвешивал нас, а все остальное основывалось на его первом впечатлении. Если кто-нибудь из вас, читающих эту книгу, в один прекрасный день решит поступать в Легион, я бы посоветовал — в первую очередь пойти к зубному, а лишь только потом — в центр вербовки.

Мы стояли в зале ожидания лазарета Первого иностранного полка в трусах, и я с нетерпением ждал своей очереди. Если кандидат получал одобрение, то ему делали вакцинацию от гриппа. Никогда в жизни я не чувствовал себя столь счастливым от того, что мне сейчас сделают прививку, но этот укол действительно сделал меня счастливым. Те, которым не сделали прививки, покинули Иностранный легион в тот же день.

После каждого осмотра дежурный капрал нас строил и сообщил нам имена кандидатов, которые должны были оставить борьбу за место в Легионе. Один за другим проходили экзамены, психотесты и тесты на коэффициент интеллекта, и я чувствовал, как приближаюсь к своей мечте. Наконец наступил день единственного испытания физической выносливости — тест Купера. Фудзисава прошел вместе со мной этот первый круг и, несмотря на одиночество, выглядел довольным.

Мы должны были в течение двенадцати минут пробежать не менее 2800 метров. На этот раз, все зависело от меня, и я верил в свой успех. В ночь перед тестом я почувствовал, что заболеваю, но это не испугало меня, и я не думал, что легкая простуда остановит меня в моей борьбе за место в Легионе. На следующее утро я проснулся с болью в горле, которая напомнила мне о простуде. Я почувствовал легкую тяжесть в мышцах, и дал себе отчет, что выполнить норматив будет не так просто, как я думал раньше.

Я непрерывно растирал мышцы икр и бедер и старался не думать о простуде. Я пытался сосредоточиться только на своем огромном желании стать легионером и пробежать в отведенные минуты как можно больше. Дежурный капрал вытащил список из двенадцати имен участников испытания и начал объявлять их столь торжественно, как будто мы были финалистами Олимпиады.

— Янчак!

Это был поляк, спокойный мальчик, высокий и худой. Он был одним из тех, кто оставался в золотой середине и не бросался в глаза.

— Феррари!

Я всегда думал, что этот парень был итальянцем, а он оказался франкоязычным арабом из гетто в Марселе.

— Пулаш!

Он был албанцем, единственным представителем своей национальности, но, как и я, сперва примкнул к русским, таким же образом его приняли франкофоны, так как он говорил прекрасно по-французски. В этот момент я был не одинок, так как только два дня назад прибыли четыре болгарина.

— Фудзисава!

Впервые японское имя было произнесено правильно.

— Мюллер!

Оказалось, что это был Карл, немец которого я знал еще из Страсбурга. Он выглядел вполне уверенным в себе.

— Павлов!

Он был наиболее уважаемыми среди русских — капитан Советской Армии, который воевал в Афганистане. Его спокойствие было незыблемым.

— Гашпарович!

Это была фамилия Эрвина, моего друга из Страсбурга. Огромный словак присоединился к группе в момент, когда я начал беспокоиться, действительно ли я выбран для участия в заключительном этапе отбора.

— Ковалевский!

Высокий поляк, который также был довольно сильным, присоединился к группе с широкой улыбкой.

— Мамаду!

Молодой негр, скорее толстенький, чем крепкий, вышел из строя и встал рядом с финалистами. Насколько я помню, он был из Нигерии.

— Лозев!

Наконец я услышал свое имя и совершенно забыл о простуде и боли в мышцах. Я поспешил присоединиться к группе участников заключительного этапа испытаний в Обани.

— Чеслик!

Другой поляк, которого я знал по Страсбургу, присоединился к нам.

— Форд!

В данный момент Джеймс Форд был единственным представителем США — чернокожий американец выпал из борьбы за место в Легионе на прошлой неделе.

Дежурный капрал построил нас в две колонны, и мы, до того как покинули роту, пробежали один раз вокруг здания. Пока мы пробегали через задний двор, где новоприбывшие добровольцы смотрели на нас с уважением, я услышал голоса двух моих соотечественников. Они выкрикивали мое имя и поддерживали меня как фанаты, как будто я представлял команду Болгарии на этом финале. У меня не было времени познакомиться с этими парнями, потому что с тех пор как они приехали, меня непрестанно водили из роты добровольцев в лазарет или в госпиталь в Марселе на медицинские и лабораторные исследования.