Лето волков - Виктор Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Бросились под огнем, используя в качестве плавсредств бревна и пустые бочки… – вдруг выпалил приемник.
Глумский подошел к грубо сколоченному комоду в углу хаты, скрипнул ящиком. Бросил на стол обрезок черного эластичного жгута, метра в полтора.
– Попробуй на растяжку.
Иван попробовал. Шнур был тугой, но чуть-чуть поддавался.
– Такими шнурами у нас в райцентре планера запускали, – сказал Глумский. – Впрягались, и бегом! Поддернут, как с рогатки – человек летит. Ура, небо наше! И Сапсанчук там, советы давал: как же, инженер, изобретатель! А в полицаях придумал вешать людей на этом шнуре. Штоб до земли чуток касались ногами. На носках долго не простоишь, а руки связаны. Пробуют наземь встать, подпрыгуют. Вверх-вниз танцуют, пока не скончатся. Для полицаев забава.
– Снаряды к пушке кончились. Сержант Денисенко, взяв связку гранат…
Глумский выключил звук, повернув ручку вариометра. Внимательно посмотрел на Ивана: слушает ли? Произнес не сразу:
– Так и моего Тараса повесили… Одно у меня желание: поймать Сапсанчука и на таком шнуре… А там хоть не живи!
– Погоди! – Иван сорвался с места.
6
Он пробежал мимо все еще стоявшей, молча и недвижно, Вари. Не окликнула. В хате Серафима сидела одна, перед ней была потрепанная книга с божницы.
– Ваня, наконец-то…
– Ты книгу вверх ногами держишь! И темно уже!
Он скрылся за занавеской, стал рыться в вещмешке, бросая вещи на кровать.
– «Вверх ногами»! – возмущалась бабка. – Книга священная, хоть как держи: от нее дух. Грамотные стали! Повыдумали пулеметов-огнеметов, бьют и бьют самых здоровых, сильных та смелых. От кого породу заводить? От больных, от дезертирей, от жуликов? То ж не одного хлопца зарезали, то ж его детей и внуков зарезали! Народ истоньчится на века! Тут сказано! – постучала она по обложке и выставила ухо, ожидая отклика Ивана.
Но лейтенант молчал. Нашел, наконец, в вещмешке обрезок черного эластичного шнура, такого же, что показывал Глумский.
Не говоря ни слова, умчался. Серафима покачала головой, зажгла плошку и стала перелистывать книгу, шевеля губами и останавливаясь на иллюстрациях. На переплете было написано: Герберт Уэллс, «Война миров».
7
Лейтенант держал шнур двумя пальцами, как все еще живую и опасную змею. Хотел, чтобы Глумский пригляделся. Потом бросил отрезок на стол, где под лампой поблескивал точно такой же. Две змеи…
Глумский долго смотрел на них, потом поднял взгляд на лейтенанта.
– Это твой. А на этом Штебленок висел, – сказал Иван.
Глумский взял отрезки в левую и правую руки, сблизил, рассмотрел внимательно. Соединил. Снова прищурился.
– Как это… чего, а? – спросил у лейтенанта.
– Про что ты? – в свою очередь спросил Иван.
– Ну, допустим, обиженный, пошел до немцев работать… А в каратели зачем? Своих мучить, а? Может, и я обиженный… так это ж, – бросил шнуры на стол, постучал себя по левой стороне груди. Мысли в нем ворочались, как жернова, губы дергались. – На шнуре додумался… чтоб танцевали до́ смерти…
– Да ты понял, что это значит? – спросил Иван.
Тарас с портрета смотрел на Ивана. Взгляд требовательный.
– Осовиахим… разбегутся, дернут… как камешек из рогатки – быстро вверх! – произнес Глумский. – Поле, трава выкошена… Я только посидел в том планере… легонький, тесный, вроде байдарки, только с крылышками. На земле, и то страшно, а они туда, в облака… смело, как птицы! Отчаянные хлопчики, девчатки…
Глумского не было в хате: улетел в прошлое. Иван ждал продолжения с некоторой опаской. Председатель снова попробовал обрезок шнура на растяжку. Взгляд его постепенно приобретал жесткий, деловой характер:
– Значит, наш Горелый это и есть Сапсанчук. Вернулся! – В голосе прозвучала неуместное чувство радости. – Вернулся. Здесь он, под боком.
Сейчас взгляды Глумского и его сына, что на портрете, были похожи в своей непреклонности. Председатель взял оба отрезка, связал и сказал:
– Вот на этом я Горелого-Сапсанчука повешу… чтоб подергался, как другие дергались. Веришь, нет?
– Думаешь, он даст себя поймать?
Глумский насупился:
– Знаю. Матерый враг, хитрый. А вот ты чем воевать с ним собрался. А? Покажи свою пушку!
Лейтенант достал из кармана «Вальтер» ППК. Он умещался на ладони.
– Красивый! – сказал Глумский. – Застрелиться подойдет. А тот, что в бричке взял?
– Совсем больной, – Иван выложил на стол «ТТ» Абросимова. – Первый же патрон застрял.
– Тебе ж вроде карабин дали.
– Серафиме подходит. Ворота подпирать.
– Пошли!
Глумский подвел Ивана к небольшой побеленной двери, которую не сразу заметишь в хате.
8
В темноте просторной кладовой что-то маслянисто поблескивало. Председатель принес лампу. Детали оружия были подвешены к стене, на полу золотистой кучей, подобно зерну на току, лежали самые разные патроны, на зеленых ящиках стояли гранаты с вывернутыми запалами. Арсенал!
Председатель достал из стойки у стены ручной пулемет Дегтярева, «ДП».
– Чего-то в нем вроде не хватает. Поищи, тут много всяких железок. Ребятня таскает несчетно. А я им даю на жеребце прокатиться.
Иван щелкнул включателем фонарика. Стал копаться среди металла, что-то отбрасывая, что-то откладывая, что-то прилаживая. Отыскал «дэпэшный» ключ-отвертку среди груды железок, отвел затворную раму назад, повернул замыкатель, раскачал и осторожно вытащил ствол из кожуха. Председатель, оценив эти разумные и последовательные действия, одобрительно кивнул и поднял лампу повыше. Иван заглянул внутрь ствола. Явно остался доволен.
Добрался до затвора. Пощупал пальцем, даже языком лизнул боевые упоры, оценивая износ металла и состояние выступов разведения. Бойком провел по ладони. Покачал головой с огорчением.
– Лучше бы на столе, – посоветовал Глумский.
Но Иван не мог оторваться от пулемета. Отыскал среди хлама другой «дэпэшный» затвор. Проверил. Соединил с рамой. Стал колдовать со ствольной коробкой. Даже язык высунул от напряжения и удовольствия. Как мальчишка, собирающий велосипед.
– Потом, дома, начисто все сделаю, – пробормотал лейтенант и стал осторожно укладывать в подставленный Глумским мешок детали, которые посчитал нужным взять.
Поднялся. В одной руке остов «дегтяря», в другой мешок, явно не из легких. На лице лейтенанта застыла улыбка.
– Спасибо, председатель. Не ожидал!
– Гранаты в том углу, запалы на полке, в коробке, – сказал Глумский. – Я тут думал… Ты спрашивал про Спивачку. А, может, то не фамилия? Кругом песни поют. В каждом селе спиваки, спивачки.
– Чего ж сразу не сказал?
– Некоторые сразу говорят, до того, как подумают. А я наоборот.
Лейтенант уходил, пригнувшись под тяжестью председательских подарков.
Остановился у хаты Варвары. Хозяйка ушла вовнутрь. Но калитка была распахнута. Окна светились. Из приоткрытой двери падал на крыльцо косой, призывный луч света. Варя напевала что-то. От хаты шла волна уюта и любви.
Иван потоптался на месте и пошел к кузне.
9
Там и вечером шла работа. От горна шел свет. Олена, увидев гостя, улыбнулась, но, бросив взгляд на мужа, взялась за клещи. Кузнец ковал большие зубья для бороны-корчевателя. Жена схватила первый зуб, намереваясь окунуть в воду, но Крот строго остановил ее:
– Эти отпускать на воздухе. А то ломаться будут.
Олена положила деталь на противень. Иван снял с плеча мешок, поставил пулемет. Протянул кузнецу гайку.
– Ну, гайка! – Крот покрутил гайку в битых пальцах единственной руки.
– От ка́моры. Видно, у кого-то другой не было. А при стрельбе вибрация. Слетит!
– Дырку безрезьбовую, под шплинт?
Иван кивнул.
– Нарисуй, где сверлить: посередке, по краю? Диаметру поставь. Приходи завтра.
– Надо сейчас.
– Стрельба, значит, будет? – Крот вздохнул. – Бумага есть?
Иван порылся в планшетке. Чистых листков не было. Олена смотрела на лейтенанта не отрываясь.
– Оленка, теперь у них у всех красивые погоны, – сказал Крот. – Хватит дивиться. Давай ладошку! Левую!
Олена вытерла руку тряпкой, протянула ладонь. Иван послюнил карандаш. Нарисовал на ладони кружок, перечеркнул его линией диаметра, поставил цифру «4», стрелочками стал обозначать расстояния от края грани: «2,5» и «2,5».
Олена вдыхала запах его волос.
– Щекотно, – хихикнула она, как девчонка.
Крот ловко, одной рукой, ладил ручной сверлильный станок. Иван закончил писать. Губы стали синими.
Олена взглянула на него и засмеялась громко. Крот поднял голову.
– Сто лет не смеялась, – сказал он.
– Так смешно ж, Прокоп Олексеич!
Иван ненароком заглянул в глаза Оленки над прокопченным платком, скрывающим пол-лица. Не глаза, очи! Копия глаз Вари, только эти – наивные, отмеченные тяжелым трудом, смутной надеждой. Они светились радостью, готовностью к любви и жаждой раствориться в ней.
