Чарующая магия ненависти - Вера Позднякова

– Кушай внучек, – приговаривала она, когда тот раскрасневшийся забегал к ней на пирожки, – отец-то весь в утехах погряз, не до вас теперь. Да и зачем тебе такой отец.

А я бабушка, я тебя жалею и совет дельный могу дать, как с девками -то не вляпаться. Ты, как мужик, сразу-то не выбирай, ищи. Девок-то не меряно, а ты один. От них глупости не убудет, а тебе уменье прибудет. Отца-то сильно у себя дома не привечай, гони его в шею, раз ему без тебя лучше. Одумается – вернётся. А мы еще с тобой подумаем, пускать ли его.

Всего этого Слава не знал. Он шёл к своей матери, прожившей жизнь и приобретшей мудрость. Он хотел видеть своих «мальчишек» как можно чаще и радовался, что его мать собирает их всех для встречи под свою крышу.

Его страхи за сыновей, идущих неправильными путями были ей смешны. Дундук стоеросовый, кормил, поил, не досыпал, всё до копейки приносил. А зачем?

Тонька эк-как всё подточила потихоньку. Дура, она и есть дура. Пока её дундук горбатился, она его сыновьям мозги-то законопатила. Ей, Антонине Григорьевне, теперь этих дурачков чуток подправить осталось.

Бесспорная победа в деле развала Славиных взаимоотношений с детьми грела ей душу. Зря «сыночек» надеялся на свою «торбу». А уж Тонька-то совсем дура без мозгов. И без мужика осталась и без сыновей.

Славка и впрямь, видать, дундук, что не смог вовремя всё заметить и пресечь. Да где ему со мной тягаться. Дурак, всему верит. Уж точно, херувим, безмозглый.

Но жизнь и ей преподнесла неприятный сюрприз. Умер её верный муж и рыцарь Валерий Александрович. Она по- своему уважала его за сдержанность и за непревзойдённость никем в постели. Правда, они давно уже спали по разным кроватям. Но Валерка, так звала она его, смог пронести своё трепетное отношение к ней через всю жизнь. Она осталась для него «королевой кобр», как он иногда шутя звал её, желая подтрунить, и не понимая, что только льстил ей. Валерий Александрович иногда замечал в ней задатки змеи и интриганки, и пресекал её «выверты», как говорил он, но относил их на счёт неприятностей старения. Вместе с ним ушло и … «сдерживающее начало». Никто более не мог укрощать её.

После похорон Антонина Григорьевна осталась одна. Всех родственников поглотили их текущие заботы, да к тому же долго общаться с деревенщиной ей наскучивало.

Тонька меньшая, «торба», была та же деревенщина, только ещё глупее и ненавистнее. Её нытьё про подлецов детей и мужа, бросивших её, надоели ей, хуже горькой редьки вместе с ней.

Внуки выучились её науке вполне и приходили на похоронах к самым поминкам, чмокая бабулю в щеку и, наевшись убегали из-за стола, рассовывая пирожки по карманам. «Говнюки»– решила Антонина Григорьевна, неблагодарные, понимая, что этим молодым самцам она глубоко безразлична, и в её пажи они себя записывать не собирались. Старший внук приходил со своей потаскушкой, которая надменно смотрела на Антонину Григорьевну. Она бесила её безмерно. Антонина Григорьевна понимала, что та считает себя непревзойдённой соблазнительницей, а доказать ей своё несомненное превосходство уже не было возможности. Всё это повергло бы в уныние любую. Но не её.

Слава и Галя, вынесли на себе весь воз хлопот и затрат и подолгу сидели у свекрови вечерами, скрашивая, как им казалось, её одиночество. Антонина Григорьевна наливала себе наравне с сыном и, не желая сдерживаться, укоряла его по старой привычке за неумение пить, за неумение воспитывать детей. Вот посмей они с ней так, уж она бы им показала. Да и бабы тебе всё дуры попадаются, не стеснялась она присутствия Галины. Тютя ты, Славка, и есть тютя. А я мать! Давай, провожай Гальку домой, а сам оставайся, негоже меня оставлять одну. А с Галькой ничего не сделается, старая уже. И не больно привлекательна краля, никто не наскочит. Галя не вела и бровью, готовая ко всему. Слава страдал, чувствуя Галину обиду, но жалел мать, совсем, по его мнению, выжившую из ума. Они уходили домой поздно ночью и долго не могли заснуть. К утру усталость ослабляла свои объятья и они засыпали, прижавшись друг к другу. Казалось, каждый из них оберегает сон другого.

Глава 14

Пригодился-таки гаденыш

Оставшись одна, Антонина Григорьевна вдруг ясно поняла, что муж, паж и слуга в одном флаконе был ей крайне удобен. И теперь ей волей – неволей приходится соглашаться, что сейчас, в её возрасте, такого не найти. Да и мужики мрут, как мухи. Хорони их. Вон молодые дохнут.

Но и без «слуги», она быть не привыкла. И «Славка» подходил на эту роль, как нельзя лучше.

Пригодился –таки «гадёныш», уже не в первый раз удивлялась этому Антонина Григорьевна. Правда, фифа – Галька, это не дура – Тонька.

Но не будь она «королевой кобр», как иногда шутливо величал её за ум и проницательность её супруг, совсем не подозревая при этом, что она подходила под это звание и по другим качествам идеально. Она умела выплёвывать свой яд точно в цель и другого она делать не хотела и … не умела. Ведь кобра вряд ли думает, что лучше стать птичкой, которую она ест. Определив для себя новое будущее, Антонина Григорьевна почувствовала себя значительно лучше, почти оправившись от потери. Она даже отпустила Славу и Галю, отдохнуть и не сидеть с ней долгими вечерами. Они ей до смерти надоели своей любовью, «прущей из них». А куда денешься, не привыкла она быть одна. Пусть помилуются напоследок. А я пока поразмыслю, как дальше жить. Обойдусь, как-нибудь, без их притворства. Любовники «драные». Жесткости мышления этой милой старушки позавидовал бы любой бандит с большой дороги.

Но Слава, волнуясь о своей старенькой маме, по- прежнему заскакивал к ней, проезжая с работы мимо.

Все их разговоры вновь вернулись к прежним заботам.

– Да и ты, Славка, уж что виноват, то виноват, дал воли своим «засранцам». Хорошо, хоть ко мне забегают. Я уж их жизни учу- учу. Да бестолку. Вон они тебя больше и знать «не хочут».

Она смотрела на поникшего Славку и была довольна собой.

Какая мудрая мысль пришла ей в голову, отговорить мальчишек, ходить к нему. А всего лишь намекнула им, что не нужны они «мачехе». Мол, жаловалась, грязь носят. Да и готовить ей для них не с руки, некогда. А я – бабушка, всё для вас, внучики.

– Да, Гальке своей ничего не говори, – продолжала она. А то, поди, не поймёт тебя и