Корни травы - Майк Телвелл

По прибытии каждый новый посетитель проводил некоторое время в ожидании, пока их не собиралось наконец достаточно, чтобы выслушать рассказ о ее смерти, после чего они вместе направлялись в дом прощаться. Никто не заходил в дом, не узнав предварительно о том, как умерла старая женщина. Женщины занялись работой в доме и на кухне, Маас Натти разговаривал с мужчинами.

Подруги и дальние родственники омыли и умастили тело мисс Аманды, одели его и перенесли на прохладную лежанку. После чего вынесли из дома кровать, чтобы «обмануть даппи», сложили костер и отправились за водой и дровами.

«Мертвую воду», которой было омыто тело, они тщательно собрали и вылили в особом месте во дворе. Люди старательно обходили это место, чтобы случайно не наступить в лужу. Маас Нат-ти объяснил старейшинам, что, согласно желанию и воле умершей, «все будет происходить по старинному обычаю наших предков, как это было в те времена». После небольших уточнений все разошлись по своим делам.

Айвана послали привести двух коз и одного поросенка, которых мужчины под руководством Джо Бека, работавшего мясником и продававшего мясо, быстро разделали и освежевали. Детей, что пришли со своими мамами, отправили ловить кур, бродивших тут и там по зарослям. Мужчины соорудили большой навес на шестах, вроде беседки, с крышей из пальмовых листьев, где тело умершей будет лежать до самых похорон и где должны проходить бдение и песнопения. Другая группа мужчин вырыла яму, над которой будут жарить поросенка, а несколько человек отправились рыть могилу рядом со старыми могилами у каменной стены.

В Голубой Залив послали тележку за гробом, прибытие которого прервало все работы. Люди восхищались роскошным полированным деревом, обтянутым полосками синего шелка, и медными ручками, блестевшими, как золотые. Маас Натти сиял от гордости и удовлетворенно кивал всякий раз, когда слышал, как кто-то говорил, что никогда в жизни еще не видел такого красивого гроба.

Люди продолжали приходить, многие из них — из самых отдаленных мест. Желая засвидетельствовать свое почтение умершей, они принимали хотя бы символическое участие в работах.

Каждый внес свой посильный вклад: кто курицу, кто ямс или бананы прямо с полей — все шло в общий котел. Вскоре приготовления перенесли из кухни во двор, где уже горел костер. Детей послали по домам за ведрами, они наполняли их у водонапорной колонки. Люди восхваляли благочестие, трудолюбие и порядочность мисс Аманды и ее семьи, и с каждым новым оратором похвалы становились все более щедрыми. Айван сопровождал Маас Натти, который ходил между людьми, смотрел, как они работают, и подбадривал их. Вопреки своим желаниям мальчик оказался в центре самого пристального внимания как ближайший родственник умершей и принимал от всех соболезнования и выражения симпатии. Время от времени он слышал, как Маас Натти бормочет:

—Ты ведь так хотела, любовь моя! Ты довольна? Твои похороны люди будут вспоминать и говорить о них не одно поколение.

Айван вынужден был признать, что это было что-то: непрерывно растущая толпа народа, неугомонная активность там и здесь…

—Да, сэр, — повторял один старик, обращаясь ко всем, кто мог его услышать. — Даппи мисс Аманды должен быть доволен, давно уже никого из них так не потчевали. — Всякий раз, когда он произносил эти слова, им то овладевала какая-то странная гордость, словно он говорил о своих собственных похоронах, то он испытывал глубокий покой в связи с размахом и правильностью этих приготовлений в мире, который день ото дня становился все неустойчивее и неопределеннее. Маас Натти полностью разделял эти чувства, сияя всякий раз, когда слышал эту фразу.

Смеркалось. Вскоре похолодало, и гроб внесли в дом, чтобы тот принял тело умершей. Незадолго до этого ропот пронесся между людьми, сидящими под навесом: туда пришел Изик и занял место возле гроба, молча усевшись у одного из столбов. Традиционно это место предназначалось для главных плакальщиков, а он, казалось, и не понял того, что нарушает обычай: спокойно сел и улыбнулся всем своей доброй безмятежной улыбкой, которая всегда была на его лице, когда его не тревожил дух.

Гроб вновь вынесли и поставили на помост, а возле головы и в ногах умершей зажгли свечи. Маас Натти, вопреки обычаю, вывесил красно-зелено-черный флаг вместо обычного белого, и церемония бдения, или песнопений началась. Протяжные меланхоличные звуки исполняемых в «долгом размере» песен скорби повисли над горами и долинами как богатый бархатный саван, вытканный голосами страсти. Потом стали рассказывать сказки и истории, в основном о смерти или же о характере и поступках умершей и ее родственников. Были также загадки, игры в слова, истории о даппи, много еды и питья. Айван, как ближайший родственник, сидел возле гроба вместе с Маас Натти. Мирриам и ее бабушка находились неподалеку. С Голубого Залива прибыли Дадус и его отец.

Люди, вдохновленные белым ромом, пением и своими воспоминаниями об умершей, поднимались, задыхаясь от волнения и слез, и сообщали о своих особых отношениях с мисс Аман-дой. Впрочем, несмотря на частые всхлипывания и рыдания, нельзя было сказать, что среди собравшихся царило уныние.

Мисс Аманда была старой женщиной, врагов у нее не было, так что ничего дурного не ожидалось. Описание того, как она приняла смерть, свидетельствовало о ее смирении, а также о том, что она не «умирала тяжело». По общему мнению, все еще чувствовался ее дух и это был дух доброй воли и согласия. Безоблачную улыбку Изика у изножия гроба восприняли как благоприятный знак, ибо всем было известно, что он способен видеть даппи. Джо Бек, слегка уже захмелевший, поднялся и объявил, что на этот раз даже «очень тяжелые вещи» даются легко. Никогда еще, сказал он, животные с такой легкостью и готовностью не шли под его нож. Айван стал соображать, не о том ли визжащем поросенке идет речь, что дважды чуть не вырвался, в потоках крови, струящихся из его перерезанного горла. Он и Мирриам толкнули друг дружку локтями и улыбнулись.

—Айван, Айван, посмотри на Дадуса, — шепнула Мирриам.

—Что?

—Ты разве не видишь, как он напился?

—Ты с ума сошла! Маас Барт убьет его. Дадус стоял у края навеса, и его младший брат Отниэль с опаской на него поглядывал. Дадус едва держался на ногах, он громко хлопал в ладоши, не попадая в ритм песни, которую распевал:

Я хожу-брожу по долинам

Много-много лет,

Но я никогда не устану,

Но…

Крупные блестящие слезы текли по его веснушчатым щекам. Айван с Мирриам отвели его к костру, где жарился, наполняя ночной воздух изумительным ароматом, поросенок. Дадуса стошнило. Он страстно плакал и обнимал Айвана.

—Айван, Айван, вааайооо, лучший мой друг. Добрый мой пассиеро. Прости меня Бог. Прости меня, слышишь? Бедный Айван, что ты будешь делать? Что с тобой станет? — Внезапно Дадус прервал свои стенания, отрыгнул, по лицу его пробежало выражение остолбенелого недоумения, и он немедленно бросился в темноту.

Айван смутился, но уже через миг, когда звуки рвоты из леса достигли его и Мирриам ушей, засмеялся:

—Белый ром его наказывает!

—Чо, Айван, не смейся! Думаешь, ром — приятная вещь? К тому же он прав, сам знаешь.

—По-твоему, правильно так напиваться?

—Не строй из себя дурака. Я имею в виду то, что будет с тобой.

—Со мной? Я уеду в город.

Слова вылетели, прежде чем Айван сумел остановить их. Собственно говоря, он еще не строил никаких планов и не думал о них, но эти слова тяжело повисли между ними в наступившей тишине. В отблесках пламени Айван увидел, как лицо Мирриам отяжелело, а у рта проступили крохотные морщинки. Он понимал, что она думает сейчас о том, что произошло между ними у реки, и мысль о ее возможной беременности впервые пришла ему в голову.

—А как же…— прошептала Мирриам почти непроизвольно, — как же тогда мы?

—Я пришлю за вами — скоро, скоро.

Она посмотрела на него и стала вдруг какой-то незнакомой, со старушечьим лицом.

—Ты ведь знаешь, что я не собираюсь жить в городе, — тихо проговорила она. — Ты должен это знать.

Айван не знал, что и ответить. Мирриам не изменила своей позы и по-прежнему глядела в яму с пылающими углями, но видно было, что она где-то далеко-далеко. Он подумал, что губы ее дрожат. Опять появился Дадус, уже увереннее державшийся на ногах, но с таким выражением на лице, подумал Айван, с каким смотрит щенок, которому грозит наказание. Он обратился к Дадусу ободряюще:

—Что случилось, ман, ты живой?

Мирриам встала и ушла, и больше он ее в ту ночь не видел.

Первые слабые лучи солнца пробивались уже над горой Джанкро, и петухи кукарекали друг другу через долину, когда Маас Натти объявил, что похороны состоятся в полдень. Вскоре во дворе остались только самые железные леди, они и занялись костром, на котором сегодня будут готовить еду для пира после похорон.

Солнце стояло прямо над головой, когда люди собрались вновь; среди них было немало крестьян, пришедших на похороны из отдаленных деревень. Сестры мисс Аманды из бэнда Поко-мании надели на себя все свои регалии: ослепительно белые накрахмаленные накидки и остроконечные тюрбаны — эмблемы секты. Маас Натти, великолепный в своем очередном похоронном сюртуке, выглядел очень впечатляюще с красно-зелено-черной поясной лентой с буквами UNIA, вышитыми черными нитками. В любой момент он готов был отдать приказ носильщикам поднимать гроб. Утром он провел изрядное время в разговорах с четырьмя пожилыми людьми, которых Айван раньше здесь не видел, — тремя мужчинами и женщиной, одетыми в черное, которые появились внезапно и неизвестно откуда. Они выглядели уставшими, словно после долгого пути. В их поведении было что-то официальное, почти военное, и Айвана очень заинтересовали духовые инструменты, которые они держали в руках. Маас Натти представил их как «бабушкиных верных соратников», и Айван попытался понять, к какой неизвестной ему части бабушкиной жизни они относятся. Маас Натти так ничего ему толком и не объяснил, кроме как: