Корни травы - Майк Телвелл

Айван поднялся, и Маас Натти заметил, что из кармана его рубахи торчит какая-то бумажка.

—А это что? — спросил он, указывая пальцем. — Что это?

—Не знаю, — Айван нащупал бумажку. -Наверное, тот листок, который бабушка держала в руке.

—В руке? — прокричал старик. — Держала в руке листок, и ты ничего не сказал? Как ты мог ничего про это не сказать, бвай?

—Я забыл, сэр, — сказал Айван кротко.

—Забыл? Забыл? Бвай, как ты мог забыть такое? Бумага в руках мертвой женщины — и ты забыл? — Его голос непроизвольно поднялся на октаву выше, лицо скривилось в гримасе недоверия. — Дай ее сюда. — Он осторожно взял листок, словно святую реликвию или талисман устрашающей силы. Медленно, почти благоговейно он развернул скомканную бумажку, в сердцах бормоча: — Вы, молодежь, лишены чувства, которым Бог наградил даже клопа.

И, водрузив на нос очки в металлической оправе, стал ее изучать.

—Гм-м. — Его глаза широко открылись, выражая нечто среднее между удивлением и значительностью. — Она вырвала листок из Библии — Бытие, глава 37, гм-м. — В мерцающем свете лампы его лицо напоминало пособие для изучения всепоглощающего внимания, когда он начал читать: — И стали умышлять против него, чтобы убить его… вот, идет сновидец. Пойдем теперь, и убьем его… Гм-м, гм-м, гм-м… И увидим, что будет из его снов.

Он сел, нахмурившись, перечитывая снова и снова.

—Ты говоришь, она держала это в руке? Айван кивнул.

—Наверное, это послание о том, что она увидела в самом конце. Я должен взять его себе — пойдем седлать лошадь.

Айван вышел, оставив Маас Натти сидеть с выражением горя на лице. Когда он вернулся, старик его уже ждал. На нем был его последний похоронный сюртук, в руках — Библия и большой коричневый конверт, потрепанный и потертый.

Как и не однажды, когда он был ребенком, Айван сел на высокого жеребца позади старика. На свежем ночном воздухе животное выказывало свой норов: нервничало, прыгало и не слушалось поводьев, закусывало удила, страшилось кромешной темноты. Подкованные железом копыта стучали о камни, высекая искры на поворотах и посылая в синеву ночи эхо. Люди в своих темных домах ворочались во сне и гадали, что это за всадник скачет и какое дело выгнало его на дорогу в столь неурочный час?

—Это, должно быть, Маас Натти. Но что могло случиться? Куда он скачет в такое время? Что-то серьезное стряслось, не иначе. — Они ворочались и вновь падали в объятия сна; что бы там ни случилось, скоро настанет новый день, и он расставит все по своим местам.

То ли устав сражаться с сильной лошадью, то ли желая поскорее увидеть мисс Аманду, труп которой опасно было оставлять надолго, Маас Натти сказал:

—Подожди-ка, бвай, — и уткнул свою голову жеребцу в морду. Животное понюхало ее и по его телу тут же пробежала нервная дрожь; Айван почувствовал, как напряглись массивные мускулы и как прилив сил заставил жеребца в яростном галопе броситься вперед по горам. Ветер свистел в ушах мальчика, вышибал слезу из глаз, и в этой темноте под холодными, мерцающими в ясном воздухе звездами дух его испытал трепет и ликование. -Ха-ха, бвай! Видишь, что случилось с лошадью? — хвастливо заявил старик.

Очень скоро они были на месте. Маас Натти протянул мальчику поводья.

—Займись животным, бвай; мое место сейчас рядом с ней.

Когда Айван вошел, старик был уже возле кровати. Он откинул покрывало с лица мертвой женщины и стоял, как на молитве, с опущенной головой, смотрел ей в лицо и бесшумно двигал губами. Наконец он заговорил:

—Ну что, дорогая моя, ты ушла, да? Ты и впрямь ушла. Настало для меня время поплакать о тебе. Но пусть тебя ничто не беспокоит. Мы скоро встретимся. Очень скоро. Очень скоро, моя дорогая. Упокойся с миром. Упокойся с миром — все будет так, как ты того хотела — все будет надлежащим образом — как во времена наших дедов, как я обещал тебе. Спи с миром, да будет земля тебе пухом, да настанет для тебя благословенный мир.

Он легонько прикоснулся к ее лицу, потом поклонился и отвернулся. Глаза его горели неестественным светом.

— Иди сюда, мальчик, подойди поближе, я хочу рассказать тебе об этой женщине, я буду говорить о твоей бабушке. Завтра мы расскажем все собравшимся людям, а сегодня здесь будем только ты и я, сегодня мы будем вместе охранять ее покой.

Со сдерживаемой страстью он рассказал Айвану, как давным-давно полюбил девочку Аманду, а она — его. Но он был тогда очень бедным и гордым и хотел что-нибудь заработать для женитьбы. С неохотного благословления Аманды и при поддержке ее отца он уехал — сначала на Кубу, где рубил сахарный тростник, а потом, услышав о высоких заработках в Панаме, отправился туда рыть канал. Многие там умерли, но он выжил и даже преуспел. К тому времени, когда он понял, что заработал и скопил достаточно, прошло восемь лет. Он вернулся и обнаружил, что несколько лет тому назад его фамилию напечатали в списке тех, кто умер на строительстве канала, и в местной церкви даже провели службу за упокой его души. Аманда вышла замуж, стала матерью троих детей и была беременной Дейзи, матерью Айвана. Он вложил деньги в землю и снова исчез, на этот раз уже на двадцать пять лет, и вернулся в дом на холмах в год, когда родился Айван.

Айван понял теперь великую дружбу между двумя старыми людьми и иронию, скрытую в его рождественских вояжах в похоронном сюртуке и чудаковатых приветствиях:

—Как вы можете заметить, я еще не мертвец.

Теперь Маас Натти заговорил о делах. Сначала о займе и об истории с дядей Джеймсом, который зарезал свою жену, наполовину белую, барменшу легкого поведения. Эту историю часто пересказывали.

—И вот настало время, когда дядя Джеймс попал в беду, и она обратилась ко мне за помощью. Деньги нужны были на адвоката… Все это тут, — он ткнул пальцем в бумагу. — А в прошлом году, когда она поняла, что ты рвешься в город и рано или поздно уедешь туда, она продала мне дом, землю и животных — все это тут.

Он открыл большой потертый конверт, и со свойственным крестьянину уважением к документам и записям стал доставать из него бумагу за бумагой, все, что касалось дел мисс Аманды.

А дела обстояли так, что перед смертью мисс Аманда продала ему землю, отчасти в уплату старого долга, отчасти для того, чтобы иметь деньги на собственные похороны, которые она хотела устроить по старинному обычаю. Маас Натти, в свою очередь, обещал землю не продавать. Если Айван захочет, он может в любое время приехать сюда жить и работать. Если же он настроен уехать, старик будет удерживать землю наперекор времени, и земля будет ждать, когда Айван придет в себя.

—Она хотела, чтобы все было как положено, согласно древним обычаям. — Глаза его загорелись, когда он представил себе все это. — Бвай, подожди немного и ты увидишь ее похороны — они будут такие же, как если бы умерла древняя королева-мать марунов. Бвай, ты должен знать, что ты из людей кроманти и что отец мисс Аманды был маруном. Подожди — и ты увидишь ее похороны, слышишь меня? Мисс Аманда знала, как все должно быть. Все как положено, ман.

С неподдельным воодушевлением старик заговорил о приготовлениях к похоронам. Всем родственникам будут посланы телеграммы; из города доставят мастерски сделанный гроб, заказанный и оплаченный несколько месяцев назад; о похоронах сообщат всем соседям. Следующей ночью состоится бдение над усопшей, еще через день — грандиозные похороны, за которыми последуют восемь дней почитания и молчаливого бодрствования, а в последнюю ночь, когда дух умершей вернется, чтобы окончательно попрощаться с этим миром — великий прощальный пир и празднование под названием Девятый День. Состоится массовый танец кумина в честь умершей женщины и всех ее предков, который начнется с заходом солнца и закончится на закате следующего дня. Маас Натти поклялся, что похороны превзойдут все виденное в нашей округе за последние годы. Мисс Аманда оставила свои указания и вложила денежные средства, чтобы все было сделано как следует.

Старый Натти не умолкал всю ночь. Он говорил тихо, почти шепотом, из уважения к присутствию умершей, с благоговением, но и с настойчивостью, словно желал освободиться от тяжкой ноши памяти — и передать ее Айвану. Временами он поворачивался к умершей и говорил с ней как со старым другом. Но чаще обращался к мальчику, настойчиво, как будто властью своих слов, воскрешающих дух и величие былого, он мог отвести грядущий хаос и разорение, кроющиеся в заблуждениях духа нового времени.

Глава 3. Девятый день: Сны и видения

И они вошли в дом плача и увидели, что она мертва, и подняли великий стон и рвали на себе одеяния и голосили. Когда они закончили, они утерли слезы, встали и разошлись по домам. После чего уже не плакали по той, что была мертва.

Мистические Откровения Джа Рас Тафари. Королевский Пергаментный Свиток

По склону холма через долину по темной тропинке двигалась высокая фигура. Казалось, у человека было какое-то дело. По серой просторной одежде, испачканной землей и потом, его можно было принять за крестьянина. Легкость, с которой ноги несли его по крутой дорожке, говорила о том, что он уроженец холмов. Он не издавал звуков и не освещал себе дорогу факелом, но его восхождение было на удивление быстрым, хотя ничто в его движениях не выдавало спешки. Неподалеку от вершины, прямо напротив домика мисс Аманды, он свернул с тропинки в густые заросли и продолжал двигаться прямо, карабкаясь через камни и выступы скал, пока не добрался до гигантского хлебного дерева. Оказавшись в густой его тени, он остановился и устремил взгляд на шишковатый серый ствол, старый, поросший мхом. Он стоял так, глядел на древнего гиганта и словно прислушивался к едва слышному, но очень важному сигналу. Только его открытый рот, хриплое дыхание да пот, ручьями стекавший по напряженному лицу, которое слегка подрагивало на влажном воздухе, выдавали, что подъем был изнурительный. Он прошел немного вперед, встал перед деревом, широко раскинул руки и прижался ладонями к стволу. Какое-то время он стоял так без движения, как вдруг мощный толчок сотряс его с головы до ног. Когда эта сила пошла на убыль, он отступил, подпрыгнул, ухватился за нижнюю ветвь и, раскачиваясь на ней, забрался на дерево. Он быстро полез наверх, не останавливаясь и не оборачиваясь, словно его руки и ноги хорошо помнили эту тропу. Он уже залез почти на самую верхушку, поравнявшись с вершиной холма и появившись в слабом лунном свете, но все продолжал подниматься выше и неторопливо бормотать псалом, пока наконец не вознесся высоко над горным кряжем и надо всеми деревьями, забравшись туда, где опасно колыхались и раскачивались тонкие ветки. Там он остановился, уперевшись ногой в сочленение ветвей и обхватив центральный ствол, настолько тонкий, что он без труда обвил его одной рукой. Затем, вцепившись в ветку, откинулся под тяжестью своего веса так, что ветка изогнулась и снова вернулась в прежнее положение. Он качался туда-сюда, заставляя верхушку раскачиваться вместе с собой, как при сильном шторме, бросая восторженные взгляды в небо. Затем с пульсирующими венами на шее он громко завыл, заставив замолчать хор сверчков, а собак залаять, и наполнил ночь протяжным неземным воплем: «СЕРА И ПЛАМЕНЬ!!!»