Жизнь на кончиках пальцев - Маруся Новка

Девушка, шмыгнув напоследок носом, привычно украсила личико дежурной улыбкой.

Не обременяя себя стуком и испрашиванием разрешения войти, директор толкнул дверь кабинета:

— Вот свободная от занятий ученица, — прошел несколько шагов вперед, считая, что девушка должна следовать за ним. — Можем послать её за Людмилой Марковной. Представим нового ученика и до завтрашнего утра отпустим юношу домой.

— Ты поняла, что должна сделать? — Мстислава подозрительно взглянула на юную балерину, взявшуюся непонятно откуда. Девушка кивнула и услышала очередной приказ: — Выполняй! И быстро!

Милочка не имела представления, зачем она понадобилась Мсте в середине занятий.

Из кабинета доносился голос «старшей подруги» что-то кому-то разъясняющей.

Людмила постучала в дверь, дождалась разрешения войти и переступила порог.

Какой прекрасной кажется балерина, когда смотришь на её танец из глубины царской ложи или дальних рядов партера.

Ты не видишь ни толстого слоя грима на лице, ни спрятанных под плотной лайкрой тромбозных вен на ногах, ни припудренных синяков на руке. Да, собственно, самого лица, зачастую очень далекого не только от идеала красоты, но и простой миловидности — не видишь тоже!

Ты пришел в театр, чтобы любоваться танцем! И любуешься. Потому как в гримерку тебя вряд ли допустят, а уж коль скоро такая честь будет оказана — значит, ты истинный фанат балета и уже готов к тому, что танцовщица может оказаться совсем не такой, как в гриме, костюме и на сцене.

От балерины требуется нечто иное, отличное от смазливой мордашки. Впрочем, миловидность не порицается и не отвергается. Но, почему-то у балетных исчезает очень быстро.

Людмиле Марковне в этом году исполнилось тридцать два.

Она никогда не была красавицей. О таких говорят: сзади пионерка — спереди пенсионерка.

У Милочки была отвратительная кожа. Юношеские угри, боль и страх каждого подростка, нещадно выдавливаемые в пубертатном периоде, от недостатка коллагена в организме зарубцовывались, оставляя шрамы.

Волосы, цвета мышиной шерстки, реденькие и засаленные уже через полчаса после мытья головы, лучше всего смотрелись в балетной гульке или, будучи упрятанными под парик.

И зимой и летом Милочка предпочитала носить брюки. Ноги, с гипертрофированными икрами хороши на сцене. Да и выступающие жгуты вен — украшение так себе.

Никаких босоножек! Только туфли с закрытым носком!

Великолепные сказочные пуанты за годы служения Терпсихоре успевают изуродовать, искривить, вывернуть пальцы ног так, что демонстрировать их кому — либо не рекомендуется.

Милочка ушла со сцены, когда ей едва исполнилось двадцать два года. Именно в то время она репетировала партию Авроры и намеревалась занять в труппе место престарелой Примы, которую таки уговорили отправиться на заслуженный отдых.

Партнер уронил Милочку на сцену с высоты поднятых рук.

Да что там — уронил?! В театре поговаривали, что просто швырнул, желая травмировать. Не вызывало сомнения и то, по чьей просьбе, точнее, приказу, это было сделано.

Неудачное падение, трещины со смещением в позвоночнике, почти год лечения.

Людмила вышла на пенсию, получив инвалидность по состоянию здоровья. И была несказанно благодарна Мстиславе, которая предложила ей попробоваться в роли педагога.

Красоте «старшей подруги» (а Мстислава была очень хороша в свои сорок с небольшим), Милочка относилась без зависти. С собственной непривлекательностью она смирилась еще в ранней юности. Да и для танцовщицы нужны несколько иные качества, а не смазливая мордашка. Но это вовсе не означало, что у Людмилы Марковны было полностью атрофировано чувство понимания прекрасного.

Она могла часами стоять у полотна средневекового художника, рассматривая портрет незнакомой девушки. Отмечать каждую черточку в лице модели, запечатлённой на холсте. Любоваться гармоничностью и привлекательностью красавицы. Портреты мужчин, как и мужская красота в принципе, такого восторга у Милочки не вызывали.

Иногда Людмила захаживала в Музей Западного и Восточного Искусства. Могла часами стоять у особенно понравившегося портрета, подолгу всматриваясь в лицо давно умершей красавицы, которой предназначено жить в вечности на полотне художника.

Одна из картин настолько понравилась, что Милочка купила отпечатанную на хорошей финской бумаге копию и даже оформила её в раму. Картина эта была едва ли не единственным украшением небольшой однокомнатной квартиры и висела на стене слева от софы, служившей хозяйке апартаментов спальным местом.

Глава четвертая

Людмила шагнула в кабинет и замерла от удивления.

Справа от стола Мстиславы, стояли двое мужчин. Точнее, мужчина и юноша, при взгляде на которых ни у кого не возникло бы сомнения в том, что перед ним отец и сын.

Высокий, статный, синеглазый брюнет, в волосах которого серебрились нити седины, взирал на окружающих высокомерно, слегка прищурив глаза и искривив рот в снисходительной усмешке. Тонкий нос, высокий лоб и хорошо вылепленный подбородок вызывали в памяти сходство с античной скульптурой. От ноздрей к кончику рта пролегли хорошо заметные морщины. Казалось, что мужчина недоволен всем и всеми, кто оказался в поле его зрения.

Юноша, стоявший рядом с отцом, был его точной копией. Только более стройной, молодой и еще не заимевшей в чертах лица признаков порока и высокомерия.

У окна вполоборота к присутствующим, стояла невысокая хрупкая женщина, обернувшаяся сразу, едва Милочка вошла в кабинет.

Людмила едва не охнула, увидев посетительницу, настолько та была красива. Подумала, что у такого мужчины не могло в принципе быть другой жены! Впрочем, долго предаваться молчаливому восторгу, Людмиле Марковне не пришлось, потому как Мстислава поспешила представить находившихся в кабинете:

— Познакомьтесь! Это наш новый ученик, Сергей Истомин, и его родители.

Перевела взгляд на мужчину:

— А это будущий педагог вашего сына! Прошу любить и жаловать! Людмила Марковна преподает основы классического