Ненадёжный рассказчик. Седьмая книга стихов - Данила Михайлович Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«закрой фейсбук…»
закрой фейсбук
удержись от комментария
это ведь хорошие люди, а не всякие там
они и правда так думают
«как полководцы ведут предыдущую войну…»
как полководцы ведут предыдущую войну –
так и революционеры совершают предыдущую революцию
а меж тем настоящая не названа, не описана, не опознана
зреет в полуночной тиши
наливается будущей кровью
напитывается предчувствуемой любовью
Стансы
она на провод наступила,
а он за парапет ступил,
и для нее не наступила,
и он все это пропустил.
у бэнкса – он ведь тоже мертвый –
в алгебраисте есть народ,
домой к себе который мертвых
со всего космоса везет.
гляди, какая панорама –
все мертвые рядком лежат,
налево труп, другой направо,
о этот дивный мертвый сад
для этих тварей наказанье,
а нам отрада и любовь.
мы видим в этом указанье,
у нас готово много слов.
слова порой чего-то значат,
а мертвый – он бесспорно знак,
но нас непросто озадачить,
мы знаем – что, когда и как.
одной коробочкой другую
заменим тихо, не спеша.
не бойтесь, не разочаруем,
по плану, в срок, без шантажа
«людоедство почему-то считается…»
людоедство почему-то считается
асоциальной и чуть ли не преступной
практикой, говорит людоед, очевидно, это
распространенная во всем мире практика, но
двойные стандарты, знаете, а сам
глядит ясным взором на корреспондента
телеканала, среди акционеров которого
числится людоед и другие людоеды
«я так ли, этак зарасту…»
я так ли, этак зарасту,
пока же не, не строй иллюзий,
гляди бесстрашно за черту,
и на саму черту гляди –
там понимаешь что находится,
а я, пожалуй, промолчу.
не стоит вместе оставаться,
не стоит думать, что шучу.
«не надо демонизировать бесов…»
не надо демонизировать бесов,
говорит сторонник взвешенного подхода,
бесы возникли в ходе исторических процессов,
и вообще такова их природа
многое в данном случае обусловлено социально,
к тому же есть и такой аргумент:
чаще всего они вот так вот не специально,
и это важный психологический момент
«во мне болеют субпродукты…»
во мне болеют субпродукты,
точнее, мозг за них болит,
сигнализируя, как будто
о чем-то важном говорит
а важно в самом деле нечто,
непостижимое уму –
придуманное, конечно,
и чем так важно – не пойму
пока такое возникает,
пока борения в уме –
внутри невидимо страдает
начинка в сумрачной тюрьме
ответь, конструктор, для чего же
такие каверзы творишь?
ужели мы и впрямь похожи?
ну дел ты понаделал, ишь!
Прямое высказывание
сколь многим хочется услышать
некий живой и настоящий голос,
полный личных переживаний,
искренних чувств,
подлинных мыслей
но что делать, если
прошлое и настоящее раздроблено так, что не соберешь,
если нет никакого такого «я»,
что жило бы вне времени, обстоятельств, способов
говорения,
какого-то там истинного, сущностного «я»
ну, или что делать, когда
мой настоящий голос –
едва слышный шепот рептилии,
неподвижно сидящей на камне,
смотрящей на мир будто бы остановившимся,
будто бы даже и мертвым взглядом
«тогда он не знал слова конволют, а знал слово подшивка…»
тогда он не знал слова конволют, а знал слово подшивка,
и вот в одном таком самодельном томе
в химически-оранжевом переплете,
найденном на дачном чердаке,
он обнаружил повесть автора, чье имя стерлось из памяти.
повесть была изъята из какого-то нестоличного толстого
журнала 60‐х-70‐х.
ему было одиннадцать, но он читал порою очень
странные вещи,
и эта повесть, явно не предназначенная для детей
и подростков,
чем-то его цепанула.
сначала там все было занудно и обычно: сибирский хутор,
большая семья, середина XIX века,
обыкновенная советская семейная сага, рассказанная
скучно и конспективно,
но потом все начинают как-то неестественно умирать
друг за другом,
и в конце концов остается один персонаж,
и это уже 1910‐е годы.
сейчас можно было бы придумать множество вариантов
продолжения.
к примеру, герой внезапно заболевает шаманской болезнью,
но умудряется вынести ее без наставника,
и вскоре к людям выходит шаман-самородок,
общающийся с могучими духами,
способный творить непостижимые и ужасные чудеса.
а тем временем происходит революция, начинается
гражданская война,
и вот шаман встречается с красными партизанами,
он то ли противостоит им, то ли помогает, то ли
и не понять, что делает.
они, в свою очередь, либо расстреливают его,
либо молча воспринимают происходящее, изредка лишь
слегка удивляясь,
либо переубеждают его, объясняя закономерности
классовой борьбы,
и он переходит на сторону революции.
если его при этом покидают духи,
он учится на рабфаке, становится лектором, говорит
о научном атеизме
и о социально-экономических обоснованиях шаманских
верований,
и тогда его расстреливают чуть позже.
если духи его не покидают,
то он пытается помочь строительству нового мира
с помощью надземных и подземных сил,
его воспринимают как скрытую угрозу, боятся, и, конечно,
начинают преследовать,
но он скрывается, притворившись безумцем или вовсе
оборотившись коряжкой.
или же так: в своем одиноком затворничестве
он обретает некое успокоительное просветление,
