Против всех - Анатолий Афанасьев

С Ириной они расстались на опушке соснового бора, до поселка еще шагать километров шесть. Женщина к нему прижалась, обняла, укусила за ухо. Смеялась, тискала.

— Ах, кабанчик, какой славный кабанчик! Что ж сробел-то, миленький? Или пойдем под кустик?

Из последних сил Егорка прохрипел:

— Не-е, не пойдем… Лучше в другой раз.

— Будет ли он?

— Тут уж как кости лягут.

Пока обнимались на виду у всей тайга, Гирей сзади потянул Егорку за штанину: хватит, брат, не дури. Птицы вон на ветках смеются.

На обратной дороге Егорка пересказал ему все, что знал про женщин. Многого, разумеется, пес не понял своей волчьей башкой, но главное уловил. Женщины, сказал Егорка, иногда напускают на мужчину такую вялость, что никакими тренировками с ней не совладать. Самый надежный мужчина становится в их руках как куренок ощипанный. Хотя роли в мире распределены так, что мужчина главный, а женщина произошла из его ребра. Сегодня, похвалился Егорка, он совладал со своей натурой, не поддался любовной немощи, но на завтра не зарекается.

— Есть две причины ее избегать, — втолковывал он внимательно слушающему Гирею. — Первое, она из блатных, можно подцепить дурную болезнь. Она вся обманная, как болотный светляк. А второе, у меня в Федулинске невеста, и если я буду бросаться на каждую текущую сучку, как ты делаешь, то что ей потом скажу, моей Анечке? Ей же будет неприятно.

Пес кряхтел, кося глазами-желудями, розовый ломоть языка вывалил чуть не до земли: тоже, видно, разволновался, припомня какие-то свои былые удачные встречи.

С Жакиным до полудня перекладывали, утепляли крышу в сарае, потом старик погнал его на обычный десятикилометровый кросс. Лишь за обедом разговорились об утреннем визите.

Федор Игнатьевич начал издалека, как часто делал в разговоре: он был чудесный, прирожденный рассказчик. Приятно, тепло становилось на душе от того, что рядом мудрый человек, который видит, постигает жизнь людей каким-то таинственным зрением, воздавая всем по заслугам, и Егорка уже много раз благодарил судьбу, а также матушкиного сожителя Мышкина, пославшего его к Учителю.

В Сибири, рассказал Жакин, все устроено не так, как в иных местах. Пишут, что Сибирь завоевана атаманом Ермаком, — и вот первая неправда. Сибирь и Урал никем не завоеваны и не могут быть завоеваны. К слову сказать, уточнил Жакин, вообще никакие земли и никакие народы не могут быть завоеваны в том смысле, как об этом привыкли думать. Народы рождаются и умирают точно так же, как живет и умирает отдельный человек или любое существо, сотворенное Господом. То есть, не умирают, а всего лишь переходят в иную обитель пребывания.

В реках, лесах и горных ущельях Сибири испокон веку пряталась, укрывалась русская душа, как, к примеру, душа китайца прячется на Тибете. И здесь же, в глубине недр, сокрыты несметные сокровища, оставленные Господом для поддержания бренного существования тех же самых русичей. Таков заведенный порядок вещей, и его никому не изменить.

— Вникаешь, Егорка, — спросил Жакин, — или это все для тебя пустой звук?

— Сакральный смысл всего сущего, — скромно признался образованный юноша, — для меня действительно тайна за семью печатями. То есть, из эзотерической литературы я знаю, что он существует, и промысел Божий как раз его проявление, но сердцем пока не постиг… Федор Игнатьевич, а вот эта женщина, которая приходила, она тоже посланец небес?

Жакин похлебал щей, укоризненно глядя на собеседника.

— Сто раз тебя просил, Егор, никогда не спеши. Имей терпение…

Только большевики, сказал он, попытались сдвинуть с места вековые укрепы Сибири. По всему региону понастроили лагерей и пересадили в самые неприкосновенные места уйму преступного народа, вроде как при вторжении на чужой материк высылают вперед отряды следопытов. У батюшек-царей размах был пожиже. Да и разрушить тайну русской души у них помысла не было, они лишь целились, по совету Ломоносова, прибавить к империи вроде бы ничейную территорию. Местные, миролюбивые племена, посаженные здесь сторожами, не оказывали сопротивления, случай с тщеславным ханом Кучумом редкое исключение, но покорители встретились с иной силой, с которой не совладаешь. Сибирь осталась Сибирью, Урал Уралом, здесь любое вторжение иссякало, как струя из водяного пистолета, пущенная к солнцу. Зато большевикам удалось по всей здешней земле, доселе благонравной и обетованной, установить закон Пахана, подобно тому, как это нынче произошло в Москве и Центральной России.

Закон Пахана, сказал Жакин, жесток, но справедлив, если его правильно понять. Хотя среди паханов попадаются выродки, как видно опять же по Москве, но это обычно чужеземцы, свой собственный пахан никогда не ущемит простого работягу, который процветает под его строгим оком. Истинный пахан своей волей поддерживает наличие хоть какого-то порядка, не дает пролиться зряшной крови. Православному человеку пахан не нужен, даже отвратителен, но чтобы сдержать в разумных пределах преступную силу, он необходим. Вдобавок настоящий пахан, понимающий свою роль, копит богатство, общак, на тот случай, если народец вконец обнищает и обратится к нему за подмогой. Это не пустые слова, Жакин помнил времена, когда все так и было.

— Вас тогда звали Питон? — спросил Егорка.

— Звали Питоном и еще разными именами. — Жакин промокнул рот корочкой и сжевал ее. — Лет тридцать назад, а то и больше. Некоторые забыли, а иные, вишь, помнят. Хотя моя вотчина ближе к морю, на Северах.

— Значит, Ирина правду сказала, бандиты вас ищут?

— Такая же она Ирина, как ты, к примеру, эфиопский царь. С ними она, из их кодлы.

— Почему, Федор Игнатьевич? — Егорка догадывался, что Жакин, как обычно, прав, но не хотел в это верить. — Если она ихняя, зачем ей предупреждать? Какой в этом смысл?

Жакин достал из пачки толстую сигарету «Прима», любовно ее огладил по бокам. Он курил три сигареты в день: две после дневной и вечерней еды и одну — на ночь.

— А это как черная метка в книжке про пиратов. Читал, небось?

— Остров сокровищ?

— Но не совсем, конечно, черная метка. Они же, урки эти, понимают, что силой ничего не добьются, у них более тонкий расчет. Спугнуть хотят. Дескать, старик растревожится, побежит проверять свои закрома. Тут они и отследят, возьмут на горяченьком. Был бы ты поглазастей, обязательно бы заметил их, когда девку провожал.

Егорка возразил:

— Я, допустим, не заметил, так Гирей бы почуял.

— Он давно чует. Вон — погляди.

По его указке Егорка глянул в окошко: мать честная! Пес забрался на поленницу, распластался на пузе мордой к болоту, только уши торчат над дровами, как два локатора.

— Теперь у них там застава, — самодовольно изрек Жакин. — Полевое дежурство.

— И чего же делать?

— Меры будем принимать. Шакалы добром не отступят. Придется утихомирить… Не хотелось на старости лет мараться. Но трудность не в этом.

— В чем, Федор Игнатьевич?

Жакин загрустил, попыхивая серым дымком.

— Шакалы, Егор, стаями живут. Вперед пускают дозорных. Эти — дозорные. Их снимем, следом другие придут. Боюсь, кончилась наша мирная житуха. Так что собирайся, Егорка, в поход. Уйдем в горы не сегодня, так завтра.

— Надолго?

— Путь неблизкий, дня три встанет в один конец.

— А эти как же? За собой потянем?

— Зачем за собой? Ночью сходите за ними с Гиреем. Справишься?

— Если их двое, справлюсь.

— А коли больше? — подначил Жакин. — Да плюс баба, на кою ты клюнул. Ничего не скажу, маруха аппетитная.

— Справлюсь и с тремя, — сказал Егорка.

…Один угодил в кабанью яму, пес его туда загнал. Гирей хорошо знал маневр. Сперва колесил по буеракам, выл, лаял, изображал атаку, умело подводил к нужному месту. Человек, к непролазным потемкам непривыкший, тоже рычал, оборонялся, махал ножом во все стороны, не выдержал, пальнул пару раз наугад, на звук, но где там попасть в крадущуюся по следу собаку-волка. Так и добрались потихоньку до ямины, куда незнакомец сверзился с грозными проклятиями. Егорка увлекся погоней и прозевал второго бандюгу. Тот, видно, был поопытнее дружка, умно шел краем охоты, даже веток не ломал, и выждал момент, когда Егорка, забыв уроки Жакина, выпрямился во весь рост на светлой от луны полянке. Уж больно ему хотелось подоспеть к кабаньей ловушке.

Мужчина прыгнул сзади из кустов, и если бы не реакция Егорки, успевшего качнуться в сторону, клинок точно вонзился бы ему в шею, а так — лишь полоснул по левому плечу. Егорка, крякнув, сбросил с себя тяжелую тушу, но и сам припал на колено. В свете луны нападающий показался ему огромным, как ожившее дерево, и вместо башки у него вроде надвинут пенек с сучьями. Позже выяснилось, что налетчик спасался от мошкары солдатской шапкой-ушанкой.

Поднялись одновременно, и Егорка предупредил:

— Брось нож, дяденька. Поранишься впотьмах.