Любовь — последний мост - Йоханнес Зиммель

4

Холл в «Бо Риваже» был большим и круглым. Между оранжевого цвета мраморными колоннами стояли кресла и низкие столики. Посреди холла в беломраморном фонтане тихо плескалась вода. Справа от входа был бар «Атриум». Официанты в черных брюках, белых рубашках и черных бабочках бесшумно скользили между столиками с подносами, заставленными рюмками и бокалами.

Сорель остановился. Над холлом сверху на уровне четвертого этажа нависал стеклянный купол. Четырнадцать металлических колонн поддерживали плоскость с открытой галереей, от которой на этажах во все стороны расходились коридоры. Все стены облицованы оранжевым мрамором. Сквозь круглые ходы коридоров на этажах Сорель видел много дверей отдельных номеров.

Он подошел к стойке администраторов. За ней сидели две женщины. Он назвал свою фамилию.

— Добро пожаловать, месье Сорель! — Та, что была повыше, с улыбкой поприветствовала его и положила перед ним формуляр для гостей. — Достаточно будет, если вы напишете свою фамилию. Оставьте, пожалуйста, ваш паспорт, все остальное я внесу сама. Желаю вам приятно провести у нас время.

— Благодарю, — кивнул Сорель, слегка сбитый с толку довольно необычной архитектурой отеля. — Скажите, когда был построен «Бо Риваж»?

— В 1865 году. Холл и фасад остаются в первозданном виде, хотя, конечно, не единожды реставрировались. Как и номера люкс, конечно. Для вас зарезервирован номер двадцать два — двадцать один. Ключи вы получите у консьержа.

У другой стойки работали двое мужчин в белых ливреях. И здесь к нему обратился более высокий.

— Месье Сорель! Добрый день! Вот ваши ключи. Хотите взять оба?

— Да.

— У нас есть почта для вас.

Консьерж левой рукой подал ему запечатанный белый конверт. К ним быстрым шагом подошел молодой человек в темно-коричневых брюках и светло-синей рубашке. Он был темнокожим.

— Рене, проводи, пожалуйста, месье Сореля в его номер!

— С удовольствием. Лифт вон там, месье. — Рене шел впереди большими, пружинящими шагами. Весь лифт был отделан зеркалами. Рене нажал на кнопку второго этажа. Лифт, урча, поплыл вверх.

— Откуда вы родом, Рене?

— С Берега Слоновой Кости, месье.

Лифт остановился. Рене открыл дверь.

— Позвольте…

Он пошел по коридору, вдоль которого протянулись художественного литья металлические перильца, с потолка свисали роскошные люстры, через каждые несколько метров были расставлены напольные вазы с цветами.

— Ваш багаж уже здесь. — Рене открыл левую створку высокой двери и через прихожую прошел в салон.

— Пожалуйста, месье! Спальня и ванная комната — рядом. Разрешите, я покажу вам…

Сорель остановился между двумя французскими окнами, выходившими на озеро. Краски воды, цветов и деревьев на набережной от жары словно потухли. А внутри царила прохлада. Кондиционер был включен, опущенные шторы не пропускали солнечного света.

К тому же окна естественным образом затеняла крона могучего каштана. Отлично виден был фонтан, бивший из озера. Вода его вздымалась вверх, напоминая собой струю расплавленного серебра. Стены салона были покрыты светло-синими обоями, позолоченные настенные светильники закреплены в темно-синих прямоугольниках, взятых в белую рамку. В трех углах салона стояли маленькие диванчики, вокруг большого круглого стола — шесть кресел, два зеркала в тяжелых позолоченных рамах висели на противоположных стенах. Под первым на мраморном столике в высокой вазе стоял специально подобранный в фиолетовых тонах букет. Под вторым находился открытый камин. Рядом с телевизором на столике, покрытом камчатой скатертью, — плетеная корзина с фруктами, батарея бутылок с содовой водой и соками, а также серебряное ведерко, где в кусочках льда охлаждалась бутылка «Сонт де Шампань», и в довершение всего еще добрая дюжина сосудов разной емкости.

Сорель открыл дверь в спальню. Обстановка ее была выдержана в том же стиле, только основными цветами были оранжевый и нежно-красный. Двуспальная кровать покрыта тяжелым серебристым пледом. Скатерть на столе, как и в салоне, расписана фигурами эльфов и сказочных животных. И здесь работал кондиционер, и здесь закрытые окна были занавешены шторами, которые сбоку обрамлялись еще бархатной драпировкой.

Он сел за письменный стол в стиле ампир.

«Мою жизнь и мое будущее уничтожили «Дельфи» и Ратоф, — думал он, — и из-за этого я вынужден теперь жить в самом дорогом номере «Бо Риважа».

Он достал из кармана записную книжку, поискал в ней и нашел номер телефона Международного центра конференций. Попросил соединить его с секретарем симпозиума, который начнется во вторник. Снявшей трубку даме сообщил, что уже прибыл и обосновался в «Бо Риваже». Потом прошел в соседнюю комнату и переложил содержимое трех чемоданов в высокие стенные шкафы. Когда он при этом чересчур перегнулся вперед, у него из нагрудного кармана пиджака выпал небольшой конверт, который дал ему консьерж. «Я совсем забыл о письме», — подумал он и достал из конверта сложенный вдвое листок.

Он узнал почерк своего сына: «Дорогой папа, спасибо тебе за помощь! Я был уверен, что ты меня в беде не оставишь!» А под этими словами на страничке, переданной по факсу, были еще фотокопии двух газетных вырезок. На одной из них написанное прописными буквами название:

«ЗЮДДОЙЧЕ ЦАЙТУНГ», 10 ИЮЛЯ 1997 ГОДА

А на втором заголовок над материалом, набранным в одну колонку, гласил:

ДИРЕКТОР ОТДЕЛЕНИЯ БАНКА УБИВАЕТ СВОЮ СЕМЬЮ И КОНЧАЕТ ЖИЗНЬ САМОУБИЙСТВОМ

Из текста следовало: «Якоб Ф. (45 лет), директор филиала одного из крупных мюнхенских банков, расстрелял вчера из пистолета свою тридцатисемилетнюю жену, сына (9 лет) и дочь (6 лет). Затем покончил жизнь самоубийством, выстрелив себе в рот. По сведениям, полученным от соседей, Якоб Ф. в последнее время испытывал сильную депрессию. Это же подтвердили ответственные лица из управления банка в Мюнхене».

Под этим сообщением его сын приписал: «Наверное, это было для него лучшим выходом. Отец, желаю тебе хорошо провести время в Женеве. Твой сын».

Сорель едва успел добежать до ванной комнаты. Здесь его сильно вырвало прямо над сливным бачком. За первым позывов последовал второй. В это время он уже стоял на коленях на мраморном полу.

Когда желудок его окончательно опорожнился, он, опираясь на ванну, встал. Он закашлялся, ему не хватало воздуха. Руки и ноги дрожали, и он ничего не мог с этим поделать. Он снова опустился на пол и так и лежал пластом, пока силы понемногу не вернулись к нему, тогда он снова попытался встать, придерживаясь за край умывальника и ванны. Не переставая кашлять, увидел свое отражение в большом зеркале. Лицо бледное, рот открыт, левое веко дергается, глаза красные и слезятся так, что все он видит как в тумане.

Он вымыл лицо холодной водой и прополоскал рот, снова ощутив рвотный позыв. В ванной комнате воняло, вонь исходила от него самого, от его перепачканной одежды. Он включил душ и одним и тем же полотенцем принялся вытирать следы рвоты в сливном бачке, брызги у стойки умывальника и на мраморном полу, поливая все вокруг водой. Потом разделся догола, швырнул брюки, пиджак, рубашку и полотенце в ванну и открыл оба крана. Он зашел в сделанную из матового стекла душевую кабину, намылил все тело и голову и долго мылся. Вода стала горячей. Он переключил на холодную. Потом опять на горячую. И опять на холодную. Вентилятор включился автоматически.

Ванна наполнилась водой почти до краев. Он закрыл краны. Дрожащей рукой взял большое махровое полотенце и вытер досуха голову и тело. Потом полил свои вещи еще и еще раз из душа, сунул все в бумажный гигиенический мешок, а уже его — в ящик для мусора, стоявший под блоком из двух умывальников.

Доплелся до спальни и, нагой, упал на мягкий плед, покрывавший широкую кровать. Письмо-факс от сына он взял с собой из ванной комнаты. Сейчас он вглядывался в него по-прежнему слезящимися глазами.

«Разумеется, девушки, принявшие это послание по факсу, его прочли, прежде чем положить в конверт», — подумал он. — В таком отеле, как «Бо Риваж», немецким, конечно, владеют все. Обсуждали они это? С портье, например? Кто вообще мог уже узнать об этом факсе?»

Когда и откуда он был послан?

Дрожащими руками поднеся листок к самым глазам, он уставился на верхнюю строчку. Увидел компьютерные данные:

10/7/97 — 08:41 — 004122 GENEVE HOTEL DES POSTES.

Опустив листок, он почувствовал, что весь похолодел. Выходит, факс послан сегодня в восемь часов сорок одну минуту с женевского главпочтамта.

Он застонал.

Кто его отправил? Ким? Так Ким в Женеве? Если да, то где?

«Сообщение из «Зюддойче цайтунг» скопировали сегодня прямо на листок факса, рассуждал он. — Но кто и когда это сделал?»