Приют Одиннадцати - Вячеслав Ракитянский

— Старостин сказал, что ты под утро заявился.

«Сдал, хрен старый, — подумал Пашка. — Ну, значит, так тому и быть».

Оправдываться не стал, только пожал плечами и уставился в угол. И вдруг его словно током ударило. Перед глазами мгновенно почернело, и он стал одну за другой называть фамилии и имена. Помимо своей воли, как будто говорил не Пашка, а кто-то сидящий внутри.

— Каверзнев Геннадий, Самойлов Пётр, Устименко Олег, Кашин Илья, Свиридов, Панин…

Сбоку ударили в висок, и Пашка упал вместе со стулом. Удар у Костенко был плотный и сильный. Пашка припомнил, как осенью тот два ребра одному из зеков сломал.

— Ты бредишь, что ли, малахольный?

Конвойный подхватил его под руки и снова усадил на стул. Голова гудела, и Паша, наклонившись вперёд, смотрел теперь на дощатый пол. Слышал, как Костенко тихо сказал:

— Товарищ майор, у него телогрейка сырая… Там же кровищи было. Наверняка застирывал…

Коваленко жестом остановил конвойного. Поднялся, обошёл стол и встал напротив Пашки. Завьялов теперь видел начищенные до блеска сапоги начальника лагеря. Тряхнул головой, пытаясь собрать воедино разбросанные от удара мысли. Коваленко решил больше не ходить вокруг да около, а задал вопрос в лоб.

— Ты куда позвоночник дел?

Пашка решил повременить с откровениями об убийстве Круглова. Его мысли занимали теперь имена и фамилии, которые он только что произнёс. Ему и самому было непонятно, откуда они взялись. Он не знал и половины из этих людей. Только Кашин и Самойлов были из их барака. Оба блатные. Устименко вроде арматуру вяжет на соседнем участке, но он не уверен. Остальные ему вообще неизвестны. Но он точно знал, что их нужно записать, фамилии эти. Пока он ещё помнит. И тут его снова накрыло какой-то тёмной волной предчувствия. Пашка увидел шестерых одетых в телогрейки людей, пробирающихся по весенней размазне дороги.

— Я скажу, гражданин начальник. Только условие одно…

Пашка зажмурился. Знал, что за «торги» может ещё раз по голове получить. Его никто не трогал, и он открыл глаза. Огляделся. Коваленко всё так же стоял напротив, скрестив руки на груди. Вопросительно смотрел на Пашку.

— Фамилии запишите, гражданин начальник, — сказал Завьялов.

— Какие фамилии?

Пашка снова повторил фамилии и имена. Коваленко кивнул, и конвойный записал со слов Завьялова. Начальник лагеря взял листок и пробежался по тексту глазами.

— Кашин… Угу. Устименко. Ну, этих я знаю. Что за Каверзнев? Свиридов? Кто это?

— Побег будет, — сказал Пашка и откинулся на спинку стула. — Эти шестеро уйдут в мае. Не возьмёте ни одного. Все уйдут.

— Ну, допустим, если уйдут Каверзнев со Свиридовым, мне похуй. Я их знать не знаю и знать не хочу. Ты мне, друг любезный, расскажи про Кашина да про Устименко. Ну?!

Завьялов промолчал, и конвойный снова ударил его в ухо. В то же место целил, но на этот раз Пашка удержался на стуле, пошатнулся только. Да и удар был не сильный. Так, для острастки больше.

— Я не знаю.

— Ладно, твоё условие я принял. Фамилии записал, вот! — Коваленко потряс листком перед глазами у Пашки. — Теперь ты мне расскажи, куда позвоночник дел. Хирург-ортопед, мать твою!

— Нейрохирург, — поправил его Пашка.

— Что?

— Нейрохирург, говорю.

Конвойный уже собирался в третий раз приложить Пашку своим свинцовым кулаком, но Коваленко его остановил.

— Да погоди ты… Он мне живым нужен. Рассказывай, куда дел позвоночник Круглова.

Пашка рассказал всё от начала до конца. Скрыл только, что убил и вырезал позвоночник Круглова, чтобы совершить ритуал. Ему вряд ли поверят или наоборот — слишком много вопросов станут задавать. А беседовать с властями Завьялов не хотел. Не любил он советскую власть, и чем дальше, тем больше. Поэтому решил всё списать на месть. Сказал, что Круглый домогался его и проходу не давал. И заточка не его была, а Круглова — пойди теперь докажи. Указал место, куда закопал кости. Про тайник с ножом, естественно, промолчал.

Павла почти неделю держали в карцере. Приезжал подслеповатый следователь из Рыбинска, и Пашку пару раз водили к нему на допросы. Повторил то же, что и Коваленко. Не упомянул только про фамилии. Следователь очень интересовался, зачем Завьялов позвоночник у жертвы удалил. — Осерчал я, — ответил Завьялов, — уж очень он меня допекал.

За всё про всё, включая особую жестокость, Пашке накрутили ещё пять лет. Сунули под мышку свёрток с мотлохом и пихнули в спину: «Дуй в барак, срок догуливать».

Пока шёл по притоптанному снежку в сторону «дома родного», где-то в ладонях и ступнях ещё изворачивался страх. Когда толкнул дверь и вошёл в барак, уже и страха никакого не было.

Смотрели на него, как на прокажённого. Вроде и с отвращением, но тронуть боязно. Значит, вышло с Кругловым именно так, как Пашка и задумывал. Видимо, правду говорили прабабкины писания, что сила в позвоночнике сидит. Где же ей ещё быть, если не там? Где стержень, там и сила.

Завьялов вошёл и бухнулся на вагонку. Старостин — тут как тут. Присел рядом. Перепуганный какой-то — помнил, видать, как нашептал товарищу начальнику зоны про Пашкино опоздание в ночь убийства.

— Как ты?

— Нормально.

— Говорят, накинули тебе?

Пашка только плечами пожал и поморщился. На Старостина он зла не держал. Затюканный человечишка, что с него взять.

С тех пор Завьялова больше не трогали. Он не убирал, не готовил для блатных. Только лечил иногда, правда, под присмотром кого-нибудь из сотоварищей. Днепр приблизил его к себе и разрешил не ходить на работы, всё допытывался, зачем Пашка из Круглова позвоночник выдернул. Так и говорил — «выдернул». Паша всё больше молчал. Сильно изменился за последнее время, заматерел и повзрослел.

А в середине марта его к начальнику лагеря дёрнули. Коваленко сидел за столом и просматривал бумаги. Почёсывался озабоченно.

— Входи, Завьялов, — не дожидаясь, пока Пашка назовёт фамилию и номер, подозвал его Коваленко. — Садись. Разговор есть.

Пашка сел. Ждал несколько минут. Видать, начальник никак не мог решить, с чего начинать. Коваленко, наконец, крякнул и поднял глаза от документов.

— Бумажку тут твою нашёл.

— Какую ещё бумажку?

— С фамилиями, Завьялов, с фамилиями.

Пашка всё прекрасно помнил, только вида не показывал. Пожал плечами и по привычке уставился в угол. Его блатные в своё время научили — при допросах в угол смотреть. Зачем — толком не объяснили. Вроде как начальство от этого раздражается. На допросе ведь как? Психологическая война, не меньше. Кто кого пересидит. Правда, долго не высидишь в угол глядючи — сразу начинают по голове бить.