Смерть и жизнь рядом - Борис Тартаковский

Но сейчас, когда пламя войны все ближе подбиралось к древнему граду над Дунаем, когда все чаще налетали на город тяжело груженные бомбовозы, когда бои шли на подступах Будапешта, Штефан Такач вдруг увидел родной город с новой стороны. Этому в большой мере послужило близкое знакомство с коммунистом Яном Коленой и другими патриотами. До войны они не знали друг друга, все эти люди, а сейчас их объединили общая борьба, общая любовь к родной стране и ненависть к врагу. И Штефан понял, что душу города, его богатство составляют не дома и улицы, а люди с их горячими сердцами и высокими помыслами, с их страданиями, надеждами и борьбой.

Город насчитывал четверть миллиона жителей. Это были люди разных национальностей, разных верований и разного социального положения. Но большая часть жителей города в эту зиму была объединена общими устремлениями и надеждами на близкое освобождение от засилья темных сил фашизма и национального предательства.

Когда Зорич предложил поездку в Братиславу, Штефан охотно согласился, хотя и не совсем ясно представлял себе, как он сможет вести подпольную работу в городе, где вырос, где выступал в суде перед публикой и где его знали в лицо многие люди. Зорич советовал прибегнуть к гримировке, и Штефан согласился. Он приехал в Братиславу так ловко загримированный под простака немца, что его не узнал даже Ян Колена.

Штефан здорово разыграл его. Он пришел и назвал пароль, известный только майору Зоричу и его связным:

— Я вам принес поздравление от доктора Шатана.

Колена радушно протянул руку, но глаза его выражали настороженность.

— Я с ним хорошо знаком, — ответил Колена.

Штефан рассмеялся.

— А меня, дорогой Ян, вы, должно быть, начисто забыли?

Колена напряженно всмотрелся в лицо Штефана и заметил с присущей ему застенчивой улыбкой:

— Я узнал вас, Штефан, по насмешливым глазам, но меня сбили с толку ваша борода и бюргерское самодовольство. Погасите, Штефан, в своих глазах огонь иронии, иначе вам несдобровать.

— Но как это сделать?

— Советую поупражняться перед зеркалом. Глаза должны выражать чувства штурмфюрера войск СС, иначе не спасут вас ни борода, ни петушиное перо на шляпе.

— Глаза мертвого быка? — спросил Штефан.

— Вот именно.

Легко было советовать: Яну Колене не приходилось играть роли. Он был и остался агентом фирмы по продаже швейных машин, директор которой разделял взгляды Колены на войну, на Тисо и долг словака, хотя он и не был коммунистом, как Ян.

Перед отъездом в Братиславу майор Зорич сообщил Штефану только пароль и сказал, что тот поступает в распоряжение Колены для проведения одной операции.

— Подробно обо всем вам расскажет Колена, — сказал Зорич и вручил рекомендательное письмо к племяннице Тисо. Штефан был удивлен, но не стал расспрашивать: ведь разъяснения будут получены на месте.

— Штефан, мы затеваем очень серьезное, но довольно занятное дело, которое, я думаю, вам будет по душе, — сообщил Колена при первой же встрече в Братиславе.

— Слушаю, Ян.

— Мы хотим выкрасть фарара[2].

У глаз Штефана набежали лучистые морщинки, и он со своей бородой стал более походить на старого сатира, чем на самодовольного бюргера.

— Господина Тисо?

— Тсс…

— Вы хотите, чтобы я поступил к нему служкой?

— Нет. Вы должны расположить к себе племянницу фарара. Не волнуйтесь, Штефан, она не так уж стара и безобразна…

У Штефана неприятно засосало под сердцем, когда он увидел ее после богослужения в соборе и был представлен:

— Михал Свитек.

— О, я о вас много слышала, пан Свитек, и все только хорошее.

Штефан немного опешил: у него в кармане лежало письмо жены топольчанского коммерсанта, с которой была связана Власта, и с помощью этого письма он лишь собирался подобраться к этой племяннице, а его, оказывается, уже опередили. Штефан сделал неопределенный жест, и улыбка его тоже ничего определенного не выражала: он собирался с мыслями.

— Милая Берта пишет мне о вас в каждом письме. Она восхищается, пан Свитек, вашей глубокой верой и всей вашей подвижнической жизнью…

Теперь Штефан понял, кто опередил его: жена торговца рубахами. В то же время он понял, что его так отталкивает в этой женщине. Все в ней выдавало ханжу, каждое слово, произнесенное этим ртом с тонкими, бледными губами, и цепкий взгляд из-под полуопущенных век, и едва уловимый запах ладана, который не заглушался духами. В памяти Штефана сразу же возник образ его мачехи — злой ханжи, прибравшей к рукам даже его строптивого отца. Перед Штефаном был хитрый и потому еще более опасный тип ханжи.

— Как вам понравилась проповедь, пан Свитек? — любезно спросила пани Юлия. — Особенно это место — помните? — и она на память процитировала слова фарара о падении нравов в годину тяжких испытаний, когда на родину надвигается стоглавая красная гидра, изрыгающая…

— О да, это место в проповеди нашего милого фарара меня потрясло, — подтвердил Штефан, облизав губы кончиком языка. «Я не переиграл?» — думал Штефан, откланиваясь с подчеркнутым уважением, но не раболепно.

— Приятный молодой человек, не правда ли? — обратилась пани Юлия к своей спутнице — подруге школьных лет, заискивавшей перед племянницей президента.

Прошел месяц, и в Братиславу прибыла Власта, посланная Зоричем для связи.

— Кажется, я одержал у старой хрычовки первую победу. Не понадобилось и ваше письмо, дорогая Власта, — поделился Штефан своими успехами.

— Почему же у победителя такой кислый вид? — улыбнулась девушка, поднося к губам чашечку кофе.

Они сидели в кафе, и Штефан видел за спиной Власты, у широкого окна с полуспущенной золотистой шторой, большой барабан, одиноко стоявший на маленькой эстраде в окружении пюпитров без нот. В кафе было мало народу, и кельнер в черном фраке с белой салфеткой на согнутой руке застыл в ожидании заказа у дверей, рядом с буфетом.

— Мне сегодня грустно, Власта, — признался Штефан. — Мне становится всегда грустно, когда события и встречи возвращают меня к дням моей юности. Эта племянница… — он хотел сказать «президентская», но спохватился, кинув взгляд на кельнера, безнадежно ожидавшего заказа, — напомнила мою мачеху, — и Штефан с иронической усмешкой вспомнил свои юношеские искания добра и правды. На Востоке в таких случаях спрашивают: «Тебе нужна правда или ее двоюродный брат?» Теперь он видит, что искал двоюродного брата. Все оказалось страшным слюнтяйством. Он не знал своего народа, во имя которого произносил выспренние речи и готов был на деле жертвовать многим, может быть и жизнью. В действительности все оказалось куда проще и величественней, когда он познакомился и близко узнал лесоруба Алоиза Ковача и шахтера Михала Свидоника, сына кельнера Хложника и обувщика Павлинду не по книгам, а по совместной борьбе за ту родину, которая из-за слюнтяйства многих таких, как Брунчик например, стала игрушкой в руках карьеристов, хапуг и ханжей.

В кафе было пусто, даже кельнер в черном фраке куда-то исчез. За стойкой буфета, в другом конце зала, дремал белоголовый старик.

Власта призналась, что чувствует усталость. В то же время она постоянно возбуждена. События дня преследуют ее и во сне. Может быть, это вызвано реакцией после напряжения последних двух недель. Игра с огнем — занятие довольно острое, сказала Власта, однако не безнаказанное даже для человека с крепчайшими нервами. Пусть Такач не думает, что она жалуется. Боже упаси! Просто появилась потребность с кем-нибудь просто так, о чем только захочется, поговорить, не контролируя себя на каждом слове. Она даже не представляла себе, какое это счастье так вот говорить с человеком, как она сейчас говорит с ним, Такачом.

А Штефан слушал и любовался девушкой. Она была очень хороша и вовсе не казалась такой утомленной, как говорила. Ему было приятно, что Власта видит в нем друга, человека, которому можно открыть сердце.

Штефан подозвал кельнера и расплатился, дав на чай. Кельнер низко поклонился.

— Дякуем. — И он с таинственным: видом сообщил, что завтра опять будут заварные пирожные — именно такие, какие понравились прекрасной пани.

— Даже кельнер и тот влюбился в вас с первого взгляда, — засмеялся Такач, когда они вышли.

На улице было немного народу: обыватели отсиживались по домам, боясь попасть в цепкие лапы вербовщиков домобраны — тисовского ополчения. О ее роли в деле спасения родины от «красной чумы» трубили все газеты. И фарар из архиепископского дворца, где находилась резиденция Тисо, благословлял своей президентской старческой дланью словаков, вступающих в ряды домобраны. Но молодые люди не очень-то охотно шли на зов президента. Власта видела, как юноши, взятые в домобрану, прыгали на ходу из поезда по пути из Бошан в Братиславу.