Солнце далеко - Добрица Чосич

— Уча тоже коммунист с довоенным стажем. И я тоже, если хочешь знать. Можешь говорить все, что угодно, но знай: дело серьезное. Мы никогда еще не были в таком положении. А комитет этот… Целую неделю не может восстановить с нами связь! Спроси партизан, что они думают!

— Что они думают — это неважно. Партизаны могут по-разному думать, решают дело не они. Они обязаны слушать приказания штаба, вот и все. Ведь мы армия!

— Нет, Вук, мы не обычная армия. Когда речь идет о собственной голове, тут надо обо всем подумать. Партизаны тоже люди, не овцы!

И Гвозден замолчал, не желая говорить о том, что его мучило.

Сидя у костра, партизаны рассматривали семейные фотографии, найденные в карманах у немцев. Предложили посмотреть и Гвоздену с Вуком.

Вдруг перед ними появились Вуксан и Йован. Их сопровождало несколько мужчин в рабочих куртках и гражданской одежде. Партизаны встретили их с радостным удивлением.

— Йован! Йован! Где ж ты запропал? Черт тебя побери! Вот здорово! — восклицали партизаны.

— Ну, теперь все наладится, — тихо сказал Гвоздену Вук.

— Ты почему, заяц, не пришел во-время? — строгим голосом крикнул Йовану Джурдже.

— Что такое, товарищи? Вы никогда еще не были так рады мне. Я всегда поспеваю к концу боя, — весело заговорил Йован, высокий парень в щегольской крестьянской одежде. Хохолок непослушных волос топорщился из-под его пилотки, лихо надетой набекрень. Лицо Йована смеялось: смеялись живые черные глаза, и курносый покрасневший нос, и полные щеки, и большой рот с красивыми зубами. Веселое настроение никогда не покидало этого здоровяка-гимназиста. — Здорово, партизания! Вам хорошо! А вот мы, связные, — несчастный народ! Вы только и знаете, что укоряете нас: и молоко-то мы в деревнях пьем, как змеи, и девушки-то, мол, дарят нам чулки из приданого. Дескать, вы, бедняги, мучаетесь, а мы пользуемся вашей славой! Что, правда ведь? — говорил он, обходя сидящих у костра и здороваясь с каждым по очереди.

Действительно, что касалось «женской части», то Йовану в отряде даже завидовали. Ему это льстило, и он не слишком старался разуверить товарищей в своих победах. «Главное — доставить и передать почту и не обнаружить связь; остальное — мое дело!» — говорил он в ответ на упреки и уснащал свои рассказы самыми соблазнительными подробностями.

О Йоване шла слава как о лучшем связном. Говорили, что он пролезет в карман к немцу, но задание выполнит. И штаб великодушно смотрел сквозь пальцы на его успехи у расинских девушек.

— Не беспокойся, не беспокойся! Ты во-время поспел к черту на свадьбу! Жаль — не знал, а то задержался бы еще на день-другой! — сказал Джурдже, грозно качая головой.

— Думаешь, я раскаиваюсь? Я ведь на всех свадьбах заводила. Такой уж я уродился.

— Эх ты, горе-воевода. Плохого же ты о себе мнения! А знаешь ли, что ты есть?

— Что? Перец в свадебной похлебке, только-то и всего!

— Лучше б ты, воевода, приходил во-время, а не когда тебе вздумается, — вмешался Гвозден, не желая продолжать этот разговор в присутствии незнакомых людей; он очень сердился на Йована. — Скажи мне, что за товарищи пришли с тобой, и беги — передай Павле письмо, — добавил Гвозден и посмотрел на пришедших, смущенно разглядывавших партизан. Как и все горожане, знавшие о партизанах только по рассказам, они, конечно, представляли их себе совсем не такими.

— Не надо формальностей, товарищ Гвозден. Посмотри только, каких пролетариев привел я тебе. Все как один годятся в пулеметчики. Немцы в последнее время так потрепали отряд, что, не приведи я пополнения, ты, как заместитель командира, командовал бы к весне только над Евтой да над неудачником Станко. У Евты нос уже стал, как блин, — он только и делает, что вдавливает его в землю, а Станко и пуля не берет! Давайте я вас познакомлю. Вот это — заместитель командира отряда товарищ Гвозден, вот этот, возле него, — командир роты Вук, самый большой наш брюзга, а это — наши новые товарищи. Они пришли к нам в отряд. С остальными знакомьтесь сами, — весело сказал Йован и направился к другому костру, чтобы передать письмо Павле.

Не называя своих имен, согласно правилам конспирации, новички здоровались с партизанами и с недоумением поглядывали на их кургузые немецкие шинели.

— Ну как, товарищи? — спросил самый разговорчивый из прибывших, усаживаясь рядом с Джурдже. На нем была кепка и рабочая куртка, которую он, очевидно, не успел сменить перед уходом в отряд.

— Прекрасно, товарищи! Трудновато только первые три года. А как привыкнешь к ястребацкой воде и к горному воздуху, там уже легко. Смотри только, как бы война раньше не кончилась, — полушутя, полусерьезно ответил Джурдже.

Партизаны не обращали внимания на шутки Джурдже. Они знали, что Йован доставил директивы от Окружного комитета партии, и тревожно перешептывались друг с другом. Вновь пришедшие смущенно улыбались.

Как бы желая сгладить неловкость, человек в кепке обратился опять к Джурдже:

— А мы с тобой часом не знакомы?

— Да мы же родственники! У моей да у твоей бабки один волынщик на свадьбе играл.

Раздался громкий смех. Но Сима, которому было неприятно смущение новичка, сказал:

— Не сердись на него, товарищ, у него скверный характер, да и мозги немного набекрень. Зато сердце хорошее. — И Сима покачал головой, делая знак Джурдже, чтобы тот замолчал.

— Да, Сима прав. Меня и впрямь не совсем так, как нужно, сделали. Ну, давайте познакомимся, как полагается воспитанным людям. Мое имя Джурдже — так меня командир отряда окрестил в память какого-то своего дядюшки. В книге у попа я записан по требованию моего крестного, покойного кузнеца Тозы, Владимиром. Значит — Джурдже, двадцати с лишним лет от роду, по профессии столяр, проживавший некогда в старом городе, теперь партизан, иногда и храбрец — как когда, зачислен во взвод служивого Николы, который, если прикинуть на мой столярный аршин, станет капитаном. — И Джурдже взял за руку еще не оправившегося от смущения новичка. — Ну, добро пожаловать! Ты, видно, не трус, раз пришел к нам теперь! Как же назвать тебя, чтобы ты не был в обиде на крестного?

— Как хочешь, мне все равно.

— Ладно, будешь Гаравко[26]. Вы, из депо, всегда чумазые, словно вами трубы чистят. Нравится?

— Идет. Согласен! — ответил тот и добродушно усмехнулся.

На самом же деле Гаравко нисколько не был похож на чумазого кочегара. Это был длинноногий человек с большим горбатым носом и русыми волосами.

— Гвозден, нельзя ли его к нам в отделение? А то «корпус» Николы уменьшился на одну десятую часть.

— Ладно. Только ты, пожалуйста, будь посерьезней, — строго сказал Гвозден, направляясь вместе с Вуком к Павле, чтобы узнать, какие директивы доставил Йован.

— Вот и хорошо! Винтовку, Гаравко, получишь сразу! Гренадеры оставили ее для тебя вчера вечером. Жаль, нет здесь сейчас нашего капрала Николы. У него этой ночью были тяжелые потери.

— Да ну тебя, брось, оставь человека в покое! Вот если бы ты сам стрелять научился, как умеешь языком трепать, тогда бы этим людям незачем было к нам и приходить, — зло промолвил Станко, которого раздражала назойливость Джурдже.

— Так вот почему ты меня всегда своим ружьем защищаешь! Жаль только, что оно патроны зря жрет. Ты как поднимешь шум, я и думаю: господи боже, сколько же трофеев мы соберем! А когда все кончится, глядишь — шиш!

— Я шел на войну не затем, чтобы тебя защищать!

— Товарищ Гаравко, я и забыл представить тебе: Станко, по прозвищу Баксуз[27]. Он пулеметчик, а пулеметы — артиллерия нашего корпуса. Вообще, как ты видишь, характер у него кроткий, словно у святого Чирика.

Станко сделал вид, будто ничего не слышит, и промолчал. Он не любил болтунов и презрительно называл их помелом. Сам он представлял собой полную противоположность Джурдже. Голос его обычно раздавался только в бою, когда Станко выкрикивал ругательства по адресу врага. И Никола считал, что Станко разговаривает тогда только потому, что ему никто не отвечает. О себе Станко вообще не рассказывал. Кроме того, что он рабочий-электрик, в отряде, за исключением, может быть, комиссара, о нем ничего не знали. Он бежал из районов, занятых усташами[28], и, хотя он всегда молчал, товарищи чувствовали, что с его семьей произошло большое несчастье. Евта предполагал, что он незаконнорожденный и стыдится говорить о своем происхождении. И поэтому все с удивлением посмотрели на Станко, когда он вдруг ввязался в спор с Джурдже.

— Станко прав! А ты чего пыжишься, как индюк перед котом, — сказал, подходя, Йован и ткнул Джурдже в бок.

— Есть, товарищ связной! Я всегда уважал твои заячьи ноги и твой заячий ум! — вызывающе ответил Джурдже, наклонив голову и прижав правую руку к сердцу. — А вы, товарищи, простите, если я сказал что-нибудь лишнее. На войне нельзя не смеяться и не балагурить. Совсем сердце зайдется от страха. Патроны, шутка и полное брюхо — вот что для нас главное. Тогда нам и пуля не страшна, — серьезно промолвил Джурдже и, отойдя в сторону, замолчал.