Верность - Марко Миссироли

помогла ей найти себя. А она что, потерялась? Нет, просто хотела жить в свое удовольствие. Однако сестрица родила ребенка от первого встречного и живет припеваючи на папашины деньги. Теперь и он претендовал на малую толику этого удовольствия.

Тем утром из больничной палаты он трижды написал Софии. Она не отвечала, он не отставал. Карло попросил о встрече, чтобы обсудить ее рассказ: неправильно бросать все на полпути. Во втором сообщении он пригласил ее выпить вместе пива и поболтать. В третьем он написал: «Если ты не против» – и добавил пару слов о том, что сейчас он в больнице помогает абсолютно незнакомому парню. Чем дольше она отмалчивалась, тем труднее ему было держать себя в руках. Ему грезились попа Софии Казадеи, округлая и белоснежная, высвобожденная из джинсового плена; живот, гладкий до самого лобка; скорее всего, маленькое и уютное лоно. Ведь и правда, он ничем не отличается от таких предсказуемых мужских персонажей его любимых романов – Маргерита права. Выйдя на улицу, он взглянул на часы – у него осталось всего десять минут, чтобы добраться до офиса, – и тут в кармане завибрировал телефон, на экране высветилось: «Я бросаю учебу. Спасибо за все, профессор. Возвращаюсь домой, в Римини».

Отослав сообщение, София прислонилась головой к окошку скоростного поезда «Белая стрела». Эсэмэска поставила крест на всем – Милане, учебе, писательстве, надеждах, что и для нее звезды сойдутся на Севере. Согласно ее собственной трактовке, она пережила приключение, прояснившее ситуацию: она – бездарная молодая особа, написавшая историю о том, как обстоят дела. Ее жизнь – храм, который ей только предстоит построить, сказал Халиль, когда они прощались в кафе и София призналась, что решение уехать приняла сгоряча. Он постарался ее урезонить, однако она сказала, что сильно скучает по отцу. Тогда Халиль замолчал, вернулся к кофемашине, выпустил из агрегата пар и помыл его. Затем подошел к ней и обнял. В конце смены София сняла фартук, позвонила начальнику и рассказала о своем желании вернуться в Римини. По пути домой Милан словно провожал ее, будто знал, что она уезжает. То, что здесь можно затеряться на любой улочке, здания на пьяцца Миссори с торчащими между шпилями гарпиями, железные трамваи, несущиеся по трамвайным путям прямиком к Дуомо, куда-то вечно спешащие прохожие – ей будет так этого недоставать. Она поняла это позже, когда в своей комнатенке на Острове собирала чемодан, заталкивая внутрь тряпки, ноутбук и купленные за эти месяцы книги, которые она все-таки решила оставить, чтобы вернуться за ними позже, пока не истечет аренда. Покончив со сборами, она села на кровать. Окинула взглядом голую комнату: сейчас она понимала, что уезжает, чтобы не сдаться. Если она полюбит большой город, то день за днем позабудет и Адриатику, и папины тапки, оставленные в столовой. А если поддастся обаянию профессора, то скатится до штампов. И потом, все эти неприятности: сначала к ней на работу заявилась его жена, а затем и он сам – как она попала в этот водоворот?

Однако у нее остался рассказ. Она описала то, что произошло с ее мамой тогда в «Фиате Пунто», выбрав для этого самые верные слова: это стало ее вознаграждением, повторяла она себе, когда так и не сомкнула глаз в свою последнюю ночь в Милане, когда сложила семь листков «Таких дел» себе в блокнот, когда тащила чемодан в метро, когда покупала билет на «Белую стрелу» на 10:35, когда села у окна и ответила на последнее сообщение Пентекосте. Она переслушала запись их встречи, когда профессор ласкал ее шею, а она подставила ему затылок. Его рука у основания волос, напряженность ее шеи. Ей хотелось, чтобы у него осталась эта запись – пятьдесят минут и тридцать семь секунд: доказательство того, что они что-то значили друг для друга.

Она перестала об этом думать только после того, как поезд миновал Болонью и за окном замелькали сельские пейзажи Эмилии с аккуратными деревенскими домами и фермами. В Фаэнце ей пришло сообщение: «Это шутка?» – и сразу еще одно: «Сейчас наберу, пожалуйста, возьми трубку». Телефон завибрировал, она отодвинула его в сторону. Он все пищал и пищал. Запихнув телефон в кармашек рюкзака, София задремала. В полудреме у нее заныли кости, она потерла руки и ноги – все тело занемело. Выпрямившись, она взглянула в окно и узнала Романью. После Имолы поля за окном стали другими – более плавными. Изрезанные посадки чередовались с иной периодичностью, сливаясь друг с другом, будто люди сеяли или собирали урожай бок о бок. Наконец «Белая стрела» переехала дамбу, и у Софии перехватило дыхание – все-таки возвращаться домой было непросто.

Ей помогли с чемоданом. Выйдя из вагона, она поняла, что попросту сбежала из Милана. Ее поразило овладевшее ею спокойствие – как же тревожно ей было до этого! Спустившись по подземному переходу, она вышла с вокзала, достала телефон и увидела три пропущенных звонка и четыре сообщения от Пентекосте. В первом говорилось: «Позвони мне хотя бы на минуту, как только сможешь. Спасибо». София направилась к остановке и села в автобус № 1, направлявшийся в Ина Каза – спальный район, построенный в пятидесятых-шестидесятых; умная архитектура за пару лир, объединившая стариков, детей и внуков во дворах с бакалеями, барами и импровизированными картежными столами, разбросанными вокруг школы Ламбрускини и муниципального детского садика. Теперь умерших стариков заменили иммигранты, однако район не утратил своей прелести – хотя с каждым приездом София и боялась, что он изменится до неузнаваемости. За окном замелькали городские окраины: чем ближе она подъезжала к дому, тем сильнее колотилось сердце.

Их хозяйственный магазинчик был открыт, ей было неприятно его видеть с тех пор, как они пустили арендаторов. Проехав еще немного, она сошла на остановке перед баром «Дзета», поднялась по мощеным школьным улочкам, которые и привели ее к родному дому – на балконе их квартиры распустились цветы. Отступив пару шагов назад, она отметила, что цветы желтые. Достав ключи, София подошла к подъезду, втащила по ступенькам чемодан, открыла дверь и заторопилась на кухню, распахнула балконную дверь и увидела, что в трех вазонах желтеют фиалки.

– София!

– Откуда тут цветы? – спросила она, не сводя взгляда с вазонов.

– Я купил – там, напротив.

Обернувшись, увидела отца – в майке и с сигаретой, в бермудах и тапках. Сигарету он держал вертикально, чтобы не сыпался пепел.

– Я бы тебя встретил.

– Хотела сделать тебе сюрприз.

У отца были мешки под глазами и тусклые, седые, недавно подстриженные волосы. Стряхнув