Дождь не вечен (СИ) - Флейм Ханна

— Эй, я же за рулем! — хлопает его по пальцам, фаланги уже нырнули под подол.

— Вот за дорогой и следи! — от его голоса мурашки. Щеки вспыхнули, — Сбрасывай до шестидесяти и направо по грунтовке, — командует ласково, игриво.

Сбрасывает, стрелка на 60, поворот. Сразу за лесопосадкой вдалеке искрится озеро. Блики воды, солнечные зайчики перескакивают по листьям. Сердце заходится от восторга. Наглые пальцы, не уступив ни пяди, продолжают свой путь.

— Я так врежусь! — весело взвизгнула Катя.

Парень игриво посмеивается:

— Неееет, — дыхание опаляет правое плечо, — я же рядом… — мурчит справа у самого уха, снова волна будоражащих мурашек устремилась в низ живота, — а хочу …

Он замолкает на полуслове, не договорив, а Катя хочет, очень хочет услышать, что он скажет дальше.

Горячая ладонь давно преодолела границу юбки клеш, шершавыми пальцами проходясь по кромке трусиков, поглаживая, почти настойчиво, но явно ожидая приглашения. Она закусила губу, в висках пульсирует возбуждение.

— Хочешь чего? — прерывисто шепчет, вцепившись в руль.

Грудь вздымается так быстро, она кидает взгляд на зеркало заднего вида. В отражении пылают изумрудные глаза в обрамлении невероятно длинных пушистых ресниц. Толстая горбинка переносицы. Широкая черная бровь с пирсингом изгибается лукаво.

Катя старается смотреть на дорогу, нехотя отводя взгляд от зеркала, озеро уже совсем рядом. Кочка, авто подскакивает, шурша днищем о грунтовку.

— Хочу… чтоб ты тормозила, — слышится с придыханием, — и быть не рядом, а внутри…

Он больше не смеется, он тоже возбужден. Снова жар на щеках, кровь гулко закипает, кожа настолько чувствительна, что мягкая ткань лифа, кажется, царапает напряженные соски. Влажный кончик языка скользит по ушной раковине, губы смыкаются на мочке.

Катя бьет по тормозам, капотом ныряя под водопад ивовых листьев.

— Полегче, сумасшедшая! — шепчет, прикусывая слегка кожу у самой скулы. А Катя восторженно зажмуривается, ощущая вереницу невесомых поцелуев: шея, снова шея, ключица, чуть правее, яремная впадинка.

Сердце заходится.

Она запускает пальцы в жесткие короткие волосы. На затылке выбриты. Колется.

Мощный торс, холмы тренированных обжигающих мышц, крепкие накачанные руки. Левой рукой сжимает бедро, переваливаясь через нее, правой рывком дергает за рычаг и дверь с Катиной стороны распахивается. Она обхватывает его шею, нетерпеливо впечатываясь в губы своими, врываясь в его рот.

Он жадно прижимает ее к себе, и они кубарем выкатываются на траву.

Оба не могут оторваться. Его руки будто повсюду, сжимают ягодицы, гладят, платье задирается, оголяя, в груди колотит. Секунда и она на спине, он тяжелый, но ей хотелось бы быть еще ближе, теснее. Все происходит так стремительно. Он отрывается от ее губ и порывисто хватает зубами за бретельку на плече, дергая вниз по предплечью, отчего грудь выскакивает из тугой чашечки. Горошина напряженного соска в плену его языка. Она выгибается навстречу. Коленом он вклинивается, чуть разводя ее ноги. Цепкие пальцы сдвигают насквозь влажную преграду, торопливо оглаживают лепестки, скользят. Она судорожно, крепко, до боли в костяшках, цепляется за край его штанов, неловко стараясь быстрее стянуть их ниже.

Он готов, она чувствует. Его пальцы внутри, трутся друг о друга, переплетаясь, чуть растягивая, и она стонет, жадно хватая ртом воздух. Ей мало пальцев, ей мало Его.

— Ещё! — шепчет прерывисто, подаваясь вперед, разводя бедра шире.

— Сумасшедшая, — рычит он в ответ, выдергивая пальцы, размазывая влагу по коже.

Платье собралось на талии. Миг и они сливаются. Он такой большой, все глубже, врывается резко, до боли, отдающей сладкой жаркой истомой. Бешенный, яростный ритм. К черту нежную жеманность. Естество дрожит, требуя новых толчков. Он пульсирует, не дает соскочить. Насаживает ее все яростнее, стремительнее, сжимая в кольце каменных горячих рук талию, и ее накрывает нестерпимо обжигающей волной, когда он взрывается внутри, будто прорастая внутрь, вцепившись, прижимая ее к себе, утыкаясь носом в волосы, у самого уха шепчет:

— Моя сумасшедшая.

Глава 14

Катя резко открывает глаза, снова закрывает, пытаясь проморгаться. Светло. Она в той же комнате, поросяче-розовое одеяло, одна. Смыкает веки, надеясь открыть и снова оказаться под пологом плакучей ивы, распахивает — нет, она все еще здесь.

«Сон?! Это был сон?»

Она все еще возбуждена, но чувствует себя разбитой. В голове сумбур, она прислушивается. В комнате тихо, дверь в спальню плотно затворена, мерно барабанит по окнам дождь. Она все еще барахтается в обрывках сна, когда ее накрывает реальностью, воспоминаниями вчерашнего вечера. Сон путается с явью, увлекает, отвергая реальность, не дает сфокусироваться.

Сердце колет, глаза наполняются слезами. Она цепенеет, голову разрывает боль.

Стирает слезу тыльной стороной ладони, губы подрагивают. Кажется, накатывает истерика. Катя пытается продышаться.

«Родители…», Катя всхлипывает. Моргает.

А на внутренней стороне век вспыхивает, вытесняя жжение в груди, дьявол из сна, зеленые глаза, полыхающие зрачки, пробитая кольцом черная вздернутая лукаво бровь. На коже еще горят его прикосновения. По извилинам мозга поездом проносится его дурманящий рык: «Сумасшедшая», а следом всплывает голос такого чужого ей Леши: «ничего уже не изменить…их не вернуть, даже тел не осталось», и накрывает.

«Нет, не раскисать, не сейчас, дыши! Раз… два… три… четыре… выдох… пять… шесть… вдох! Надо отвлечься, собраться, давай же!», она мотает головой, словно стараясь сбить наваждение. Но все так же больно.

Она яростно потерла глаза, резко села, свесив ноги с кровати. За окнами шел проливной дождь, небо заволокло серым пологом, невозможно было определить утро, день или вечер. Катя словно провалилась в безвременье, зачаровано вглядываясь в эту сырую промозглую городскую серость без единого проблеска света.

За дверью очень тихо и отдаленно послышалось неразборчивое бормотание.

Катя прислушалась, отвлекаясь в бессилии, слов было не разобрать.

«Собралась! Не думать!», команды работали. Она мысленно выстроила стену, опуская ступни на пол и аккуратно вставая. Пошатываясь, выпрямилась и беззвучно подошла к двери, прислоняя ухо:

— Все еще спит? — узнала голос невролога Семена девушка.

— Еще бы! Барбитуратами накормить девочку, которая только очнулась от комы, — сетовал недовольно Михаил Сергеевич, — Алексей, вы о чем думали?! Откуда вообще у вас такие седативные?!

— Пусть спит, — спокойно ответил Леша, — а что я должен был делать? У нее истерика была, ее трясло всю.

— Ну так морфия бы вкололи сразу, что уж мелочиться то? Тогда точно бы уже не проснулась, — возмутился Семен.

Удивительным открытием для Кати было то, что всегда такой безэмоциональный врач, звенел встревоженно. Голос же мужа, напротив, был как гладь спокойного пруда, отдавал умиротворением и расслабленностью:

— Кстати, читал ваш отчет, значит, она не помнит событий после третьего июля 2016 года? С чем это связано и как скоро события для нее прояснятся? — судя по звуку, он что-то отхлебнул, продолжив, — Катя вообще начнет что-то вспоминать или есть вероятность потери воспоминаний навсегда?

Девушка напряглась, плотнее прижимаясь ухом к двери. С недовольным выдохом Семен протянул:

— Видите ли, тут однозначно судить невозможно, из наших бесед у меня сложилось ощущение, что авария послужила неким катарсисом ее психологического состояния, и она просто заблокировала собственную память, защищаясь от травмирующих ее психику воспоминаний. Кома же укрепила эту блокировку, задвинув воспоминания еще глубже. По сути все зависит от желания Катерины восстановить их, со мной в беседах она была скованна, тревожна, подозрительна, для успешной терапии нужно время и выстроить доверие. И мы не говорим о месяце или двух, плотная психотерапия, может год, а может и больше. — Протянул он задумчиво, — А отвечая на первый ваш вопрос, да, она не помнит ничего ровно после некой аварии, которая по ее словам случилась третьего июля шестнадцатого. У нас об этой травме данных нет, вы сами привезли ее с медкартой, заведенной в Корее.