Сын Альбиона - Майн Рид

Последнее было произнесено про себя и не предназначалось портье.

— Он сказал, сэр, — продолжал тот, — что прибыл с пароходом…

— С пароходом?

— Да, сэр, с нью-йоркским. Он только что причал.

— Да, да. Я слышал свисток. И что же?

— Что он прибыл с пароходом и подумал… подумал…

— Оставьте, любезный: не нужно пересказывать мне его мысли. Где он? Проводите его сюда, и пусть говорит сам.

«Из Нью-Йорка? — размышлял Мейнард после выхода портье. — Кто бы это мог быть? И какое важное дело могло заставить разбудить человека в половине пятого утра — предположим, я бы спал, чего, к счастью, нет. Неужели Имперский город[35] в огне, а Фернандо Вуд,[36] словно второй Нерон,[37] радостно играет на скрипке, глядя на его руины?…» А! Рузвельдт!

— Мейнард!

Тон восклицаний свидетельствовал о неожиданности встречи и о том, что эти два человека давно не виделись. За возгласами последовало взаимное объятие. Дружба их была такова, что не удовлетворялась простым рукопожатием. Соратники и друзья, они не раз стояли рядом под смертельным огнем на поле битвы. Шаг за шагом поднимались по тяжелым склонам Чапультепека[38] перед лицом гаубиц с их смертоносным рычанием, бок о бок упали на вершине, и кровь их смешивалась, стекая вниз.

С тех пор они друг друга не видели. Неудивительно, что встретились с чувствами, которые соответствовали пережитому вместе.

Прошло несколько минут, прежде чем они могли начать связно разговаривать. До этого они только обменивались восклицаниями. Первым успокоился Мейнард.

— Благослови вас Бог, мой дорогой граф! — сказал он. — Мой великий учитель в искусстве войны! Как я рад снова вас видеть!

— Не больше, чем я вас, cher camarade![39]

— Но почему вы здесь? Я вас не ждал, хотя, как ни странно, только что о вас думал!

— Я здесь, чтобы повидаться с вами — именно с вами!

— А в чем дело, дорогой Рузвельдт?

— Вы сказали, что я обучил вас искусству войны. Пусть будет так. Но ученик превзошел учителя, намного превзошел его в славе. Поэтому я здесь.

— Объяснитесь, граф!

— Прочтите. Это сбережет нам время. Видите, адресовано вам.

Мейнард взял протянутое ему запечатанное письмо. На нем было написано:

Капитану Мейнарду.

Распечатав конверт, он прочел:

«Комитет немецких беженцев в Нью-Йорке в свете последних новостей из Европы надеется, что свобода еще не окончательно истреблена на нашей древней родине.[40] Снова предпринимается попытка восстановить ее, и мы намерены принять участие в том, что происходит в Бадене и в Палатинейте.[41] На нас большое впечатление произвела храбрость, проявленная вами в последней мексиканской войне, ваша забота о тех соотечественниках, которые служили под вашим началом, но особенно ваша всем известная преданность делу свободы. Поэтому мы единодушно решили предложить вам руководство нашим предприятием. Мы понимаем, какие вас ожидают опасности, и знаем, с каким мужеством вы их встречаете. Мы не можем пообещать вам другой награды, кроме славы и благодарности народа. Согласны ли вы, сэр, принять наше предложение?»

Письмо кончалось полудесятком подписей, на которые Мейнард только бегло взглянул. Он знал этих людей и слышал об их движении.

— Согласен, — сказал он, задумавшись всего на несколько секунд. — Передайте мой ответ комитету.

— Передать ответ? Мой дорогой Мейнард, я приехал, чтобы увезти вас с собой.

— Я должен ехать с вами?

— И сегодня же. Восстание в Бадене началось, и вы знаете, что революционеры не станут никого ждать. Дорог каждый час. Нас ждут со следующим пароходом. Надеюсь, вам ничего не мешает? Что? Что-то есть?

— Да. Есть одно щекотливое дело.

— Не женщина? Нет, нет! Вы для этого слишком солдат!

— Нет, не женщина.

На лице Мейнарда появилось странное выражение, словно он скрывает правду.

— Нет, нет! — продолжал он с принужденной улыбкой. — Не женщина. Всего лишь мужчина, вернее, существо с внешностью мужчины.

— Объяснитесь, капитан. Кто или что это?

— Ну, дело простое. Час назад я ударил этого типа по лицу.

— Ха!

— Сегодня был бал — здесь, в отеле.

— Знаю. Я встретил уходящих с него. Ну и что?

— Была на нем молодая леди…

— И об этом можно было догадаться. Кто слышал о ссоре, за которой не стояла бы женщина, молодая или старая? Но простите за то, что прерываю вас.

— В конце концов, — продолжал Мейнард, по-видимому, меняя тактику, — мне можно не рассказывать вам об этой леди. Она почти не имеет отношения к делу. Все произошло в баре после окончания бала.

Я пошел в бар, чтобы выпить, и был у стойки, когда услышал, что упоминается мое имя. Три человека стояли недалеко от меня и, как я вскоре понял, действительно говорили обо мне. Они немало выпили и меня не видели.

Одного из этих троих я знал в Англии, когда мы вместе были на британской службе.

Остальных двоих — я думаю, они американцы — я впервые случайно встретил несколько дней назад. У меня тогда с ними была легкая стычка, но нет необходимости рассказывать вам о ней. Хотя я тогда почти ожидал вызова. Однако вызова не было: можете представить себе, что это за люди.

Говорил мой бывший сослуживец по английской армии; он слишком вольно рассказывал о моей карьере в ответ на вопросы тех двоих.

— Что же он им сказал?

— Множество лживых выдумок, и хуже всего то, что меня будто бы выгнали с английской службы! Конечно, больше он ничего не сказал. После этого…