The Мечты. О любви - Марина Светлая

— Только ты не забывай, пожалуйста, что сейчас отцом значится Дима. И пока это так, тебе не выгодно меня пришибать. А то совсем без нифига останешься. Как бизнесмен ты должен это понимать.

— Почти все и всегда решается объемом инвестиций, — парировал Моджеевский, — это я тебе как бизнесмен говорю.

— Мне кажется, не там, где касается живых людей с их чувствами.

— Ты все-таки идеалистка…

— Это плохо?

— Это не рационально.

— Я пыталась быть рациональной, закончилось дерьмово. Так что нечего было и начинать.

— Больше не будешь?

— Не буду. В своей шкуре жить легче, чем в ослиной.

— И к Яру больше сама не пойдешь?

— Яр — это его школьная кличка?

— Не знала?

— Нет. Сегодня мне показалось, что я вообще его не знала.

— Но ты опять ушла от ответа, — хмыкнул Богдан.

— Мне работать надо. Думаю, тебе тоже. А что до Димы… мне самой еще нужно переварить то, что было сегодня, прежде чем что-то отвечать.

— То есть ты не исключаешь, что пойдешь к нему снова, — проворчал он. — Прекрасно!

— Жизнь загадочна и непредсказуема! — пропела Юлька в трубку.

— Ну я так и понял.

— Тогда пока?

— Пока, — попрощался Моджеевский.

В трубке стало тихо. Отбросив телефон в сторону, Богдан закинул руки за голову и крутанулся в кресле. Тормознул каблуками брендовых туфель в тот момент, когда оказался лицом к панорамным окнам. Погода была ясной, и вид на маяк, который он искренне считал лучшим достоинством своего кабинета, открывался потрясающий. Только и наслаждаться, если бы не Юлькина строптивость. Впрочем, он по-прежнему ловил кайф от их препирательств. И от воспоминаний об их встречах на маяке. И от предположений, чем она может сейчас заниматься.

И черт его знает, сколько еще он мог так витать в облаках, если бы на пороге кабинета не нарисовалась вечная Алена с расписанием на сегодня и чашкой крепкого кофе.

Рабочий день, наконец-то, вошел в привычную колею.

Ему даже удалось вполне себе продуктивно поработать почти до самого обеда и разгрести пару куч завалов, накопившихся за последние неспокойные дни, в абсолютной уверенности, что ни одного из этих дней он никогда не променял бы ни на какой другой, в котором не было бы его бестолковой и удивительной Юльки.

А ближе к обеду дверь кабинета, сегодня, очевидно, доступная всем желающим, распахнулась путем приведения ее в движение посредством руки Романа Романовича. Алена вряд ли могла этому помешать — да и вообще присутствие отца здесь было не таким уж и частым. Он по-прежнему недолюбливал высоту, и стало быть, сюда, на самый верх, его загнала необходимость срочно увидеть свое чадо.

Роман Романович остановился почти на пороге, не снимая пальто, оперся спиной о косяк, сложил обе руки на груди и добродушно прогромыхал:

— Между прочим, у тебя обед через десять минут.

Чадо оторвало внимательный взгляд от монитора, не менее внимательно воззрилось на предка и незамысловато поинтересовалось:

— И че?

— И то, что испорченный желудок ближе к моему возрасту даст о себе знать, потому лучше начинать заботиться о нем смолоду.

— Если я правильно понимаю, ты собираешься проследить, чтобы я пообедал, — озвучил догадку Богдан.

— Именно. И заодно разделить с тобой трапезу. Как ты смотришь на то, чтобы сделать это в «Соль Меньер»? Они к весне меню меняют.

— Ну давай пообедаем, — согласился Моджеевский-младший, пружинисто поднялся из кресла, подхватив со спинки пиджак. — На твоей, на моей?

— А пройтись ножками — не? — хохотнул Роман Романович. — Давай на твоей, только кликни Петра, чтоб был готов, а то вдруг обед пойдет не по плану.

— Не переживай, — отмахнулся Богдан, — если пойдет не по плану, тогда и разберемся.

Маленькой процессией — впереди Роман Романович, за ним Богдан Романович — они пересекли приемную.

— В три Карпов просился прийти, — напомнила Алена, возникнувшая из-за монитора эдакой говорящей и вечно занятой головой.

— Придется перенести, — хором проговорили Моджеевские и так же синхронно хмыкнули, глянув друг на друга. Роман расхохотался и легко хлопнул сына по плечу, после чего поднял руки вверх и выдал:

— Прости, привычка!

И даже невозмутимая Алена, глядя на этих двоих, едва-едва сдержалась от того, чтобы позволить себе невероятное и недопустимое — рассмеяться с ними хором. Но недаром она была вышколена Моджеевским-старшим с младых ногтей. Продолжала сидеть безмятежной и невозмутимой до тех пор, пока оба не скрылись с ее глаз, и только после этого выдала себе под нос с коротким смешком:

— Двое из ларца!

После чего быстро глянула на часы и принялась собираться — у секретарш тоже бывают обеды. Разумеется, не в рыбных ресторанах, хотя иногда и в них, но в кафетериях недалеко от работы, куда вовсе не нужно добираться машиной, пусть и всего несколько кварталов.

Февраль, между тем, все сильнее сдавал позиции и уже совсем не походил на себя в привычном значении зимнего месяца. Напротив, если бы не все еще голые клумбы, вполне можно бы было подумать, что на дворе вовсе даже не март, а апрель подбирается в лучшем, солнечногорском виде — теплый и светлый. Впрочем, до весны и правда оставалось совсем немного, и пока Моджеевские ехали в «Соль Меньер», солнечные лучи то и дело мелькали между домов, отчего мир вокруг казался почти до прозрачности сияющим. А может быть, он таким казался потому, что, несмотря на все невзгоды, которые, если подумать — никакие не невзгоды, а наоборот, Богдан чувствовал себя на редкость спокойно — впервые за долгое время покой для него означал не отсутствие бесконечной движухи и незаканчивающейся работы, а что-то совсем другое, что-то внутри него самого. И это тоже не могло ему не нравиться.

Наверное, нечто подобное и Роман подмечал в нем доро́гой. И когда они, уже устроившись за столиком в отдельном кабинете с окном, выходившим на море, и сделав заказ, остались наконец вдвоем наедине с аперитивом, Моджеевский-старший, еще некоторое время помолчав, перекатывая во рту вино, не без усмешки спросил:

— Ну