Стражи цитадели - Кэрол Берг

— Мне казалось, вы уже знаете, кто я.

— Нет, сударь. Если я должна начинать с чистого листа, значит, и вам придется тоже.

— Это обязательно? — Его голос был тих. Я помедлила секунду, поддразнивая его:

— Если только вы сами этого хотите. Я же не Дассин.

Он с поклоном повернулся ко мне и откинул с лица капюшон. Его глаза были опущены, а на щеках, как я и предполагала, горел румянец.

— Судя по всему, у меня несколько имен. Вам придется самой выбрать подходящее.

— Эрен, — сказала я без колебаний.

Высокий. Довольно длинные светлые волосы стянуты белой лентой. Широкоплечий и мускулистый. Тяжелый подбородок и четко очерченные скулы, способные послужить образцом для прекраснейших изваяний наших воинственных богов. Широко посаженные глаза поразительной синевы.

Кейрона казнили в возрасте тридцати двух лет; он был худощав, тонок в кости, темноволос и выглядел по-мальчишески. У него были высокие скулы и острый подбородок. Грубовато вытесанный незнакомец, ворвавшийся в мою жизнь в день летнего солнцестояния, ничем не напоминал моего мужа. Я звала его Эреном, поскольку он помнил о себе только то, что его имя было сродни названию птицы — серого сокола, кричавшего над хребтом Браконьера. Я узнала, что на его родном языке это имя звучало как Д'Натель, но он также не был и Д'Нателем. Я не чувствовала в нем едва сдерживаемой угрозы. Паутина морщин вокруг глаз, пряди седины в светлых волосах, ореол спокойного достоинства утверждали, что человек, стоящий в саду моей матери, был старше, мудрее, разумнее, чем вспыльчивый двадцатидвухлетний принц Авонара. Но все же он не был моим мужем — по крайней мере, так я сказала себе.

— Как пожелаете. — Приняв мой выбор, он поднял на меня взгляд.

У меня перехватило дыхание. В тот короткий миг, как и четыре месяца назад в зачарованной пещере, я уловила истину, живущую в глубине его синих глаз. Он был Кейроном, и никем иным.

Я назвала его настоящим именем, чтобы посмотреть, не всколыхнут ли эти звуки из моих уст какое-нибудь глубинное воспоминание. Но ни малейшего следа узнавания не промелькнуло на его лице, когда наши взгляды встретились.

«Терпение, — говорил Дассин. — Прежде чем стать его женой, вы уже были его другом».

Кейрон выглядел усталым.

— Может быть, прогуляемся? — предложила я. — Здесь особо не на что смотреть, но на ходу ждать будет теплее.

— С удовольствием. Не могу надышаться здешним свежим воздухом.

Внутри меня все пело и ликовало: Кейрон никогда не мог вдоволь нагуляться на свежем воздухе. Но я лишь улыбнулась и указала рукой на тропинку.

Снег поскрипывал под башмаками, пока мы бродили морозным утром. Кейрон первым нарушил наше обоюдное молчание:

— Расскажите о себе побольше.

— Что именно?

— Все, что угодно. Приятно послушать о ком-нибудь, кто не является мной самим.

Я засмеялась и заговорила о вещах, которые любила: о книгах и беседах, о музыке и загадках, о лугах и садах. Он посмеялся рассказу о моих неуклюжих попытках вырастить что-нибудь, кроме цветов.

— Иона никак не мог взять в толк, почему на его грядках не вызревают бобы, пока не обнаружил меня, прилежно обрывающую цветки. Я все ему объяснила — мой садовник однажды сказал, что растения будут выше, если не давать им цвести. Бедный Иона смеялся до слез, растолковывая мне, что, пока мы не начнем питаться листьями, лучше оставить цветы на месте. Я разорила весь огород, значительную долю их зимнего пропитания. Для меня, так гордившейся своим умом, это оказалось настоящим ударом, но это был лишь первый пробел в знаниях, который мне предстояло восполнить.

— Похоже, этот Иона был добрым человеком. Он ведь не приходился вам родней. Если урожай бобов составлял значительную долю его зимнего пропитания, он явно не был владельцем поместья.

«Осторожнее, Сейри, осторожнее…»

— Иона и Анна заменили мне отца и мать. Тогда я жила врозь со своей семьей.

— Но теперь воссоединились?

— Теперь все они умерли. Отец, мать, единственный брат. Замком владеют мой десятилетний племянник и его мать — молодая вдова, весьма, скажем так, поглощенная собой.

— Значит, у нас с вами есть кое-что общее. За прошедшие месяцы я обрел и потерял две семьи, одну из которых любил, а другую едва знал. И теперь у меня остался только Дассин.

— Неужели Дассин учит вас выращивать бобы? Или, быть может, он дуется, хнычет и пересказывает вам непристойные сплетни?

Его смех был глубок и звучен, у него было радостно на душе, что не имело никакого отношения к памяти.

— Он научил меня многим вещам, и ему случалось иногда дуться и льстить, но притом — ни одной интересной сплетни и, разумеется, ни слова о бобах. Впрочем, по части бобов у меня тоже нет никакого опыта.

Был опыт, был… И я засмеялась вместе с Кейроном.

Тропинка привела нас к покосившейся ограде, уголку, так безнадежно заросшему лозой, что перепутавшиеся мертвые плети не пропускали солнечные лучи. Недолго думая, я последовала давней привычке и принялась искать обходной путь. Но чтобы не идти под решеткой, нам придется перебираться сквозь путаницу грязных веток или возвращаться по собственным следам.

— Какой-то непорядок с тропинкой? — спросил Кейрон, стоило мне задуматься.

— Нет, — ответила я, чувствуя себя глупо. — Просто даю глазам привыкнуть, поскольку неизвестно, через что там внутри придется перебираться. Надо будет послать садовника, чтобы вычистил тут все.

Я быстро повела его через тени. Воздух был тяжелым, наполненным запахом гниющей листвы, а под ногами хрустели сломанные ветки.

— Чего вы испугались? — Его голос разрезал темноту, словно луч фонаря.

— Вовсе… вовсе ничего. Детские глупости.

— Здесь нечего бояться.

Его присутствие мягко окутывало меня. Меньше чем через пятьдесят шагов мы обошли изгиб решетки и выбрались на солнечный свет.

— Да, — мой голос слегка подрагивал, — здесь нечего бояться. Этот сад принадлежал моей матери.

Я торопливо пошла вперед и остановилась только у ламбины. Краем глаза я заметила, как Дассин ковыляет в нашу сторону. Только не сейчас! Ведь не прошло еще и часа.

Внезапно подрагивающий след заклинания пронзил утро, и ламбина расцвела пышным цветом, и каждый огромный желтый цветок напоминал миниатюрный восход солнца. Пронзительный аромат растекся в морозном воздухе. Спустя несколько мгновений чуда крупные лепестки вспорхнули гигантскими бабочками, и вместо них, как летом, возникли нежные белые бутоны, источающие слабый сладковатый запах, и каждый из них покоился на ярко-зеленом ложе. А затем пришла пора величественной гибели: белоснежные цветы обращались полированным золотом, блестящая зелень — кирпично-красным, и все это опадало на мерзлую землю ярким ковром.