Омар Хайям - Шамиль Загитович Султанов

Но для чего художник своенравный

Ввел тень мою в свой пестрый балаган?!

*

Средневековые мусульманские географы и путешественники называли Мавераннахром исламизированные территории бассейна Амударьи и Сырдарьи. На севере Мавераннахр граничил с Туркестаном, населенным тюркскими и монгольскими кочевниками. На юге и юго-востоке чаще всего официальной границей между Ираном и Мавераннахром являлся Джейхун (Амударья).

*

Живи так, как будто ты будешь жить вечно, и готовься к смерти, словно умрешь завтра.

Посланник Аллаха

Раннее прохладное утро. Солнца еще нет на бледном небосводе, и его яркие лучи еще не опаляют город равнодушным зноем. Но в Самарканде уже светло. В садах и виноградниках — многоголосый птичий щебет, улицы все больше наполняются криками людей, скрипом повозок, ржанием лошадей, истошным ревом ишаков, звоном колокольчиков на попонах верблюдов, блеянием овец и коз. Сегодня большой базарный день, и правоверные мусульмане, огнепоклонники в своих остроконечных шапках, иудеи в ермолках с кисточками спешат к Рас ат-Так, где находятся главные базары города.

Но молодой человек, кажется, и не замечает обычного самаркандского шума. Выше среднего роста, с чуть удлиненным лицом, с небольшой, но тщательно подстриженной бородой, он идет не торопясь и не оглядываясь по сторонам. Он, видимо, расстроен или сильно утомлен. Омар действительно устал: последние несколько недель он почти совсем не спал, вновь и вновь возвращаясь к уравнениям, над которыми бился несколько последних месяцев. Математические исследования, которыми он занялся еще до своего приезда в Самарканд, работа, которая так его захватила, сейчас, когда, казалось, почти все преграды преодолены и проблемы решены и надо только объединить найденные системы уравнений, вдруг застопорилась.

Он был раздражен до предела — на себя, на свою, как ему сейчас казалось, никчемную работу, на других ученых, работавших вместе с ним в библиотеке главной самаркандской мечети, на главного кади города, на весь свет. Разумом своим он понимал, что ему надо просто хорошо выспаться и тогда его озлобление пройдет. Но что-то внутри мешало ему расслабиться. И не только желание как можно быстрее закончить работу, которая ему уже надоела. Омару хотелось и другого: поразмышлять спокойно о новых идеях и образах, приходивших ему в голову, когда он занимался этими уравнениями.

Вот уже несколько недель, и даже не недель, а месяцев, он чувствовал себя особенно одиноким. Он почти ни с кем не разговаривал, когда его окликали, предпочитал делать вид, что не слышит. Или забирался в дальний угол мечети, чтобы избежать назойливых расспросов и малоинтересных рассуждений.

Это то одиночество, когда кажется, что ты раздавлен, что ты ничто, что осталось только твое неизвестно куда и зачем бредущее в этой туманной жизни тело. Но Хайям знал и другое одиночество, вдохновляющее и дарящее высшую радость, когда кажется, что весь ты, твой дух, твоя душа, — это один глаз, одно око, видящее ту рождающуюся высшую гармонию, которая лишена преходящей суеты. И ты вдруг чувствуешь, что тоже связан с этим высшим, гармоничным, невысказанным и вечным. И не зря ведь много позже, в XX веке, придут к выводу, что чем выше творческий потенциал человека, тем больше ему свойственны одиночество, отсутствие чувства уверенности и сосредоточенность на своей исследовательской работе.

Иногда он начинал молиться и молился неистово и долго, повторяя особенно странные и таинственные аяты из Священной книги: «Аллах — Свет небес и земли. Свет Его словно из ниши, в которой светильник в хрусталь заключенный. Хрусталь сей подобен звезде жемчужной. Возжигается он от дерева оливкового благословенного. Местом ему — ни восток и ни запад. Воспламеняется масло от плодов дерева этого, едва лишь коснется огонь его, и даже тогда, когда огонь не достигает его. Свет и еще свет. Ведет Аллах к Свету Своему, кого пожелает. И приводит Господь притчи людям. Ведает Он обо всем сущем»; «Нет Света у того, кому не даровал его Аллах. Разве не видел ты, что славят Всевышнего те, кто на небесах и на земле, а также птицы, стаями летающие? И знает каждый молитву свою и то, как славить ему Творца. Он же ведает о том, что вершат они».

Но чувство опустошающего одиночества не проходило. Несколько раз он словно наяву видел своего отца, который смотрел на него не мигая и не пытаясь что-то сказать. Омар не был сентиментальным и, несмотря на молодость, не очень-то доверял чувствам. Но, ощущая пристальный и внимательный взгляд своего отца, которого уже два года не было в живых, он хотел плакать. Но слез почему-то не было.

Почти все ошибались, пытаясь определить возраст нишапурца. Чаще всего ему давали 25–26 лет. «А ведь через несколько дней мне исполнится только двадцать», — усмехнулся Омар. Он остановился возле нищего старика, равнодушно глядящего в синее небо пустыми глазницами и беззвучно повторяющего что-то бескровными, почти белыми губами. Середина мая 1068 года. Начиналось обычное жаркое самаркандское лето. Омар бросил старику полдирхема и быстро зашагал дальше.

Если бы его спросили, нравится ли ему Самарканд, то двадцатилетний Омар Хайям скорее всего недоуменно посмотрел бы на вопрошающего. Молодость всегда и повсюду и несмотря ни на что любопытна. А Самарканд — первый город Мавераннахра, пристанище ученых почти всех мусульманских стран, — с его библиотеками, с его памятью о великом и загадочном прошлом, запечатленном в камне и глине, разве может он оставлять равнодушным?

А впрочем, было и то, что порой раздражало неспокойного и резкого Омара, — толпы и толпы людей. В городе в то время было около полумиллиона шумного и пестрого населения. Самарканд испокон веков соединял главные торговые пути из Индии (через Балх), из Персии (через Мерв) и из бескрайних владений тюрков. Да и необыкновенное плодородие окрестных земель также являлось причиной