Кошки говорят Мяу - Феликс Сарнов

как только его руки легли мне на плечи и тут же скользнули к моему загривку, как только он сказал:

— Ну, здравствуй, моя донна…

Тепло и уют исходили от него, но… Не только. Каким-то странным, холодноватым, но живым теплом была пропитана вся эта квартирка — каким-то знакомым теплом, одновременно и близким, и чужим… И только когда в полутьме коридора у самого пола тускло вспыхнули круглые желтые огоньки, горящие странноватым холодным светом, а потом у самой двери в маленькую комнату бесшумно возник и тут же пропал довольно крупный, в меру пушистый, дымчато-серый кот, я поняла — я узнала это тепло.

— Какой красивый, — шепнула я, слегка касаясь ладонью губ другого, человеческого Кота. — Можно мне с ним познакомиться?

— Не сейчас, — серьезно ответил он. — Потом. Если… он сам пожелает.

Ну, не то, чтобы он пожелал, скорее это вышло случайно, но… Первое знакомство с ним я запомнила надолго.

Мы прилично надрались — я прихватила бутылку «Абсолюта», и у него еще кое-что нашлось.

Часов в десять мне захотелось под душ. Нарочито виляя задницей, я отправилась в ванную. Там я зачем-то напялила дешевенький халатик его мадам и принялась разглядывать себя в зеркало, пытаясь сообразить, чего мне больше хочется: залезть под ледяной душ, протрезветь и отправиться спать домой, или остаться у него. Довольно быстро я поняла, что на самом деле мне хочется залезть с ним в горячую ванну и… Просто лежать там, чувствуя тепло воды и тепло его присутствия рядом. Итак вопрос был решен — не снимая халатик его жены, я распахнула дверь ванной и шагнула в коридор.

Моя босая нога наступила не на паркет, а на что-то мягко-пушистое и в то же время упруго напружинившееся, как короткий резиновый шланг, и прежде чем я успела понять, что наступила коту на хвост, прежде чем успела испугаться и убрать ногу…

Снизу от пола раздался короткий резкий взмяв, исполненный такой злобы и угрозы, что по всей моей спине от лопаток до кобчика пробежали мурашки. Короткий «шланг» выдернулся из под моей босой ноги и в то же мгновение ногу возле щиколотки проткнула острая вспышка боли, словно в щиколотку впились сразу несколько тонких игл какой-то садистской бормашины. Видимо «иглы» задели какой-то нерв, потому что боль метнулась вверх по всей ноге, пробуравив ее до самой ляжки; нога сразу стала какой-то чужой — я почти перестала ее чувствовать, — подогнулась (словно в ней был не один коленный сустав, а как минимум три-четыре), и я со всего размаха брякнулась навзничь, больно треснувшись об пол затылком.

Не помню, вскрикнула я, или нет, но если и вскрикнула, то не от испуга — все произошло так быстро, что я просто не успела испугаться.

Длинная тень метнулась надо мной от моей ноги к инстинктивно приподнявшейся голове. Я зажмурилась. Вспышка боли кольнула висок и щеку — слабенькая вспышка, несравнимая с той, что мгновенье назад прорезала щиколотку, — и когда я открыла глаза, то увидела в конце полутемного коридора застывшую фигуру хозяина квартиры. И лишь тогда…

Испугалась.

Испугалась не маленького кота, прокусившего мне ногу и напоследок еще оцарапавшего щеку (он-то сделал то, что должен был сделать, и тут все было справедливо — сама виновата), а большого — застывшего в конце коридора, молча уставившегося на меня странными, круглыми, светящимися каким-то желтоватым светом

(… отблеск от света в ванной?… Нет… Или да…)

глазами, в которых…

Он прибежал сюда вовсе не на мой вскрик,

(.. я вообще, по-моему, не успела крикнуть… Хотя… Не помню…)

он появился, чтобы помочь не мне! Он пришел на зов своего маленького собрата, чтобы…

РАЗОБРАТЬСЯ СО МНОЙ!!!

Не знаю, что мне померещилось, но… Хотя, знаю. Мне почудилось

(.. спьяну?.. От испуга?.. Или от странного желтоватого света, который мерцал в его округлившихся глазах…)

что настал мой конец. И помочь мне могло только…

Уставясь на свою щиколотку, из которой здорово лилась кровь, я мысленно крикнула, помоги мне, обращаясь… Да, лишь уже крикнув это, я поняла, кого прошу, кого зову

(… Ты еще не зна-аешь, что тако-ое настоя-а-ащий стра-ах…)

кого молю о помощи. Но…

Разве станет она помогать мне после того, что я когда-то посмела крикнуть ей?..

Я изо всех сил зажмурилась и…

Из обступившей меня красноватой тьмы вдруг выплыла огромная полосатая кошачья морда. Усатые губы лениво раздвинулись, показав громадные белоснежные клыки, а тусклые желтые фонари глаз вспыхнули холодными огнями.

Звала-а меня-аа? — равнодушно спросили эти холодные огни. — Так впусти-и…

И я раскрылась, распахнулась вся, до самого дна, до самой матки и… еще глубже, и почувствовала, как эти длинные тонкие спицы, в которые вдруг вытянулись огни ее желтых глаз, входят в меня, проникают, пробуравливают, а потом… Уходят, исчезают, но… Что-то оставив — какую-то частичку себя, или…

Усатые губы раздвинулись шире, открылась в равнодушном зевке багровую пасть, и из огромной черной глотки вырвалось лениво-безразличное приглашение:

— Поиграем?

Потом… Все исчезло.

Я приоткрыла глаза и взглянула на по-прежнему застывшую в конце коридора человеческую фигуру.

Мерцавшие в его глазах желтые огоньки потускнели, а потом потухли совсем. Передо мной стоял голый мужик — довольно стройный, хотя уже начинавший полнеть, — с тревогой смотревший на меня, пытаясь понять, сильно ли я ушиблась и здорово ли меня поранил его кот. Его взгляд пошарил по мне, зацепился за разодранную щиколотку, глаза округлились,

(… но совсем не так, как раньше… Просто округлились, как любые человеческие глаза — от изумления, или страха, или того и другого…)

и он пробормотал:

— Эй, Рыжая… Ты наступила ему на хвост, да?.. С тобой все в порядке?

От этой «рыжей» меня как-то обняла физическая волна тепла. Я приподнялась, протянула к нему обе руки, и чувствуя, как в глазах возникает щиплющая резь, хрипло выдавила:

— Я… же не… нечаянно… Правда, не… чаянно…

И почти всю ночь — мы не спали до самого рассвета, — я повторяла только эти слова, обращаясь уже не к нему

(он, конечно, не понимал, но… Это неважно…)

и оправдываясь уже не перед ним и не за свою дурацкую оплошность с его котом, а…

Как я смогла просить ее о помощи после того, что посмела крикнуть ей когда-то? И почему она помогла — ведь это она погасила то странное желтое мерцание в глазах обнимающего меня сейчас мужика, вернее… Она дала мне что-то, что погасило его — дала равнодушно, мимоходом, словно я никогда не оскорбляла ее, словно тот мой выкрик, за который я столько лет просила прощения, ничего не значил для нее. Словно ее это вообще не касалось, а главное, словно она уже не хотела и не могла участвовать в том, что будет дальше…

И еще: дала она мне что-то от себя, или… Или разбудила нечто, жившее во мне всегда? Нечто такое, что… Что двинуло когда-то моей рукой, едва не пробив насквозь брюхо схватившего меня сзади за шею бывшего муженька? Кто знает…

В ту ночь я поняла одну вещь, или вернее, почувствовала… Нет, я просто узнала это.

Много лет назад, перед клеткой с огромной зверюгой я сделала…

В общем, дело не в том, что я оскорбила или обидела ее — на самом деле это все ерунда, и в глубине души я все годы это знала. И все годы пряталась от этого знания за разной сентиментальной чушью, вроде просьб о прощении и так далее. Весь этот жалкий лепет был попыткой сделать шаг назад, сделать так, словно я никогда не заступала за… The border. The percinct.[2]

Все годы я хотела вернуть тот шаг за черту, который я сделала много лет назад, заглянув в глаза огромной Panthera tigris чуть глубже, чем мне

(и нам всем… Нам — мне самой и мне подобным)

позволено.

Но в ту ночь я поняла, я… Словом, вернуть это было уже невозможно.

Оказавшись там, куда смотрели глаза зверя другой стороной, оказавшись на этой другой

(красный песок… Валуны… И время, застывшее, не текущее в одну сторону, а как-то…)

стороне, я…

Я засветилась.

Что-то там меня заметило.

Оно не стало задерживать меня там — легко отпустило, но… Теперь я была меченная. И стоило теперь этому чему-то

(Большое… Оно было настолько, что просто не могло вместиться в сознание…)