След в след - Владимир Александрович Шаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ната считалась в семье самой красивой, познакомились они еще в десятом году, детьми, и тетка рассказывала, что была рада, когда Ната пригласила ее жить к себе. Она жаловалась Кате, что, когда Федора и Нату арестовали, решила, что это ее семья и, что бы ни было, она вырастит ребят и поднимет. Если Ната и Федор, бог даст, вернутся, мальчики будут и одеты, и накормлены, и ухожены, будто они их ей всего на день оставили. Тетка говорила Кате, что Николай и Сергей сразу ее невзлюбили, выживали, как могли, а так, останься она, они бы ни в детдом не попали, ни в колонию, как Николай. Сергей, любимец Наты, тот вообще сгинул, и в живых, наверное, его нет.
Дня через два после этого разговора сменщик Николая вышел на работу и его отпустили на ночь домой. Девочка и тетка давно спали, Катя постелила себе и ему на полу и, когда он лег, спросила, правда ли, что они травили тетку и заставили ее уехать. Николай сказал, что правда. Он помнил, что они с Сергеем действительно ее травили, что заводилой чаще всего был Сергей, а за что травили – после колонии, войны и Кати, – вспомнить не мог. Ему было стыдно и жаль старуху. На следующий день, вечером, когда склад закрылся и причал опустел, он сел у самой воды на старые шины и стал думать, за что они невзлюбили тетку.
Он вспомнил, что, когда увели родителей, они с Сергеем уже знали, что худшего не будет, все, что было, кончилось и ничего не вернешь. Вспомнил, что тетка хотела, чтобы они жили так, будто ничего не случилось, как будто все в порядке, родители уехали ненадолго и со дня на день вернутся. Но жить по-старому было нельзя. Нельзя было жить так же, как при них, когда их уже не было.
Через неделю после ареста матери и отца от ребят во дворе, да и сами они уже знали, что их ждет. Знали, что их отправят в спецдетдом, что спецдетдом – это лагерь для детей, лагерь-школа, и, когда они вырастут и окончат его, их почти наверняка переведут во взрослый лагерь, может быть, даже в тот же, где сидят отец и мать. Они знали, что это наезженная колея, что они, как уже несколько из их знакомых, пойдут за своими родителями, что это правильно, что так и должно быть, потому что родители всегда хотят, ждут, что дети пойдут их путем.
Они понимали, что им сейчас важнее всего хотя бы на шаг быть ближе к родителям, а в спецдетдоме они будут ближе и жить будут почти так же: ведь и ими, и лагерями управляют одни и те же люди. Он не мог вспомнить, сами они поняли или кто-то сказал, что из-за тетки их и не забирают в детдом, а ведь это их дорога и рано или поздно они на нее обязательно выйдут, тетка же только мешает им.
Дней через пять, когда Наташа совсем поправилась и окрепла, тетка на свои деньги купила им билеты до Сухуми, а накануне отъезда, вечером, устроила прощальный пир. Было много еды, даже мясо, где-то она достала целую канистру дешевого белого вина, они просидели всю ночь, все вспомнили и простили друг друга.
Через полторы недели после отъезда тетки в Ростов, когда Николай с Сергеем уже два дня ничего не ели и младший, Сергей, с ночи решил, что пойдет на вокзал воровать и накормит Николая, их арестовали. Когда милиционеры пришли за ними, он был им благодарен, потому что теперь ему не надо было идти на вокзал и, значит, вором он не станет. Из-за этой ночи он потом всю жизнь, и после реабилитации тоже, считал, что был, в отличие от Николая, арестован правильно.
«Воронок» отвез их в районное отделение милиции, там их посадили в камеру и на три дня забыли. Оба они хорошо запомнили это время не только по той причине, что видели друг друга последний раз, но, главное, потому, что сразу поняли: все определилось, от них больше ничего не зависит, что бы они ни делали, ничего не изменится. Это было то чувство, что все идет так, как может и должно идти, что ничего делать не надо, которое и сохранило силы тысячам заключенных, просидевшим в лагерях по десять-двадцать лет. Они ели, радовались, что их держат вместе, и почти не говорили о том, когда их вызовут и куда отправят. На четвертый день после ареста, утром в понедельник, милиционер отвел младшего из братьев, Сергея, к начальнику отделения, тот допросил его очень коротко, все дело не заняло и получаса, с его слов заполнил несколько бумаг: фамилия, имя, отчество, год и место рождения, родственники, а потом отослал обратно в камеру. Когда повели Николая, он уже знал, что будут спрашивать, и в коридоре сообразил, что может прибавить себе пару лет, что проверять, наверное, никто не будет, ему и так чуть ли не все дают тринадцать, выгорит – хорошо, в детдоме на два года меньше, а проверят – скажет, что оговорился, и дело с концом. Все сошло. Его допросили так же, как Сергея, и вернули в камеру. Вместе они пробыли еще три дня, а потом Сергея днем, а его вечером на «воронке» отвезли на вокзал и отправили в разные детдома. Больше они никогда не встречались, хотя в августе сорок первого их поезда оказались рядом на станционных путях Волоколамска. Немцы тогда бомбили вокзал, вокруг все горело, и движение на два дня встало.
В своем детдоме под Смоленском Николай прожил меньше года. В декабре тридцать девятого, в новогоднюю ночь, он вместе с тремя товарищами устроил побег. В тридцатиградусный мороз они прошли пять километров до железной дороги и еще пятнадцать по шпалам до узловой станции, где останавливались поезда, идущие на юг. Они знали расписание, знали, что должны успеть на ночной поезд, потому что следующий будет только днем и на него не сядешь. Последние три километра, уже ничего не чувствуя от холода, только помня, что опоздать нельзя, они бежали до странности ровными – из-за шпал – прыжками и, кажется, успели. На станции, боясь, что их заметят, они в здании вокзала спрятались по двое за лавками. Поезд все не приходил, и они заснули.
В детдоме под утро их хватились. Следы вывели к железной дороге. Позвонили на все ближайшие станции и утром всех четверых нашли и взяли.
