Пацаны купили остров - Эдуард Скобелев

— Что же, — сказал Алеша, — пусть вымирает преступный и грязный мир. Если люди настолько глупы, что не хотят внимать голосу разума, пусть их раздавит безумие. Не этот СПИД, так другой, который еще придет.

— Но при чем тут я? — господин Гудмэн почесал волосатую грудь. — Кто хочет подыхать, пусть подыхает, пожалуйста, только без меня!

— Знаете, кто не дает поумнеть человечеству?

— Кто?

— Шайка негодяев, которая наворовала больше всех богатств и захватила больше всех власти. Легче управлять дураками, легче повелевать невеждами, легче пугать, когда полно неизлечимо больных. Вы один из этой шайки.

Господин Гудмэн побагровел от злости.

— Щенок! Если не будет порядка, это стадо перетопчет и перепачкает само себя. Лучшие люди, соединясь, управляют человечеством, тем самым спасая его. Ты повторяешь чьи-то лозунги. И я скажу тебе, что это за лозунги, — это коммунизм. Вы, русские, придумали его.

— Почему же русские? Вовсе не русские. Коммунизм — это тысячелетняя мечта народов всего мира. Русские — первые, кто попытался продвинуться к ее осуществлению.

— Коммунизм — это кровь! Это Сталин! Это лишение всех собственности и воли! Это господство одной точки зрения! Это тюрьма!

Алеша рассмеялся:

— В таких случаях мой отец говорит: вы наивны, как курица, клюющая собственные яйца… Что вы знаете о коммунизме? Кто всерьез осуществил хотя бы одну настоящую коммуну в нашем веке? Коммунизм — не лозунг, не призыв, не насилие, а свободный выбор свободных людей, способных обеспечить действительное равенство. К тому же при сохранении справедливости, при общем богатстве и полной свободе личности… Да, правда жизни — одна. Но как раз вы и не хотите этой правды… Сталин строил социализм, но не достроил его, потому что социализм — это общество, где совершенные люди добровольно начинают созидать коммунизм, коммуна за коммуной. Сталин не понял роль свободы и культуры. Он и сам не был свободен…

— Учат, учат вас, русских, кровью учат и слезами, а вам все кажется, будто вы все знаете и все умеете, — выкрикнул Босс, нервно расхаживая по своей половине комнаты и покусывая при этом оглобельку черных очков. Рыжие глаза его на веснушчатом лице были неподвижными, колючими, сухими, словно боялись живого света. — О человеке и его будущем никогда нельзя знать наверняка!

— Вы не правы, господин Гудмэн. Это не русским людям кажется, будто они всегда все знают и сумеют построить такое, что до них никто не строил. Это тем казалось, что стояли над всеми и не хотели с ними считаться… Но есть предмет, о котором положено иметь точное и определенное мнение, — это правда… Тут вы, пожалуй, правы: многострадальное сердце всегда угадывает, где правда. А у русских людей оно поистине многострадальное.

— Хватит философии, — перебил Босс, — не для того вовсе я позвал тебя… Люди, громадное их большинство, невежественны и бестолковы. Чем больше делаешь им добра, тем больше они неблагодарны. Только в тюрьме они и понимают, что значит свобода. А потому их удел — тюрьма без срока и без конца. Их нужно доить и доить, только тогда они дают молоко. Всегда лучше, чтобы люди только мечтали о свободе, чем пользовались ею… Слушай теперь о делах: мне надоело расходовать нервы на поимку негодяев, подобных тебе. Я вас не просил высаживаться на моем острове, тем более не потерплю вмешательства в порядки, которые здесь существуют. Вот мой ультиматум, и о том потрудись тотчас написать своим: вы освобождаете всех моих солдат и просите политического убежища — я переправляю вас в ту западную страну, которую вы назовете. Если же будете дрыгаться и ломаться, как до сих пор, я всех вас ликвидирую. Понятно я выразился?

— Мы потерпели беду. Мы случайно оказались здесь. Мы рассчитывали на элементарную помощь. Такая помощь — древний обычай между народами. Но вы навязали борьбу. Вы применили насилие… Дайте бумагу и карандаш, я напишу о ваших предложениях, но я уверен: ни один из моих товарищей не отречется от родины.

— Зачем отрекаться? Наоборот, истинно демократические силы восславят вас повсюду как подлинных борцов за народ против навязанного ему тоталитаризма. Мы позаботимся об этом. Тут кругом наши люди.

— Предать совесть — на это мы не пойдем, — спокойно, с сознанием своей правоты повторил Алеша. — Мы готовы с благодарностью принять от вас помощь, но служить вашим интересам не хотим. Тут нас не обмануть…

— Молчать, — заорал внезапно Босс, размахивая кулаками. — Чтобы какой-то пацан учил меня, — не бывать этому!

Он круто повернулся и ушел.

Однако его люди вскоре принесли перо и бумагу. Передав привет всем своим товарищам, Алеша изложил требования Босса. «В противном случае, — писал он, — господин Гудмэн, исповедующий идеологию свободомыслия и полной демократии, грозится уничтожить всех нас и не остановится ни перед чем».

Прошел день, и другой, и третий, а об Алеше словно забыли. Кроме воды и ложки рисовой каши, ему ничего не давали. И он понял, что ультиматум Босса его товарищи решительно отвергли. Это прибавило ему сил.

СТАРАЯ ЛИСА ВЫХОДИТ НА ОХОТУ

Клацнул замок, скрипнула дверь — в камеру впустили Бенито. Он был весел, только под глазом у него темнел фонарь — знак, что кто-то не разделил с Бенито его оптимизма.

— Привет, старик! Вот и кончаются твои мытарства, — он дружески хлопнул Алешу по плечу. — Я привез ответ дядюшки Хосе. Дядюшка согласен попросить политическое убежище, но, конечно же, если все мы получим человеческие условия жизни. Тут они составили документ и просят тебя, как представителя великой державы, первым подписаться от общего имени.

— При чем здесь представитель великой державы? — удивился Алеша. — Попросив политического убежища, все мы отрекаемся от родной земли.

Бенито и ухом не повел.

— Всем нам, охранникам, — трещал он, — простят нарушение дисциплины и выплатят то, что положено. Вопрос будет закрыт полностью. Подписывай, и через час все мы встретимся в совершенно иной обстановке.

— Постой, расскажи, как они там? Как Педро? Как Антонио? Как дядюшка Хосе и Агостино?

— Все нормально, старик. Мануэлю и Марии жуть как надоела вареная рыба. Антонио получил прощение со стороны Босса, а вот Агостино предстоит вернуться в тюрьму. Жаль, жаль, но ничего не попишешь…

Алеша не сомневался, что Бенито лжет, что он предатель, и решил проучить его. Как ни противно было скрывать свои чувства, Алеша понимал: не он начал подлую игру в обман и, стало быть, имеет право уплатить притворщику тою же монетой.

— Бенито, я верю тебе.

— Вот и прекрасно, старик. Подпиши бумагу, и через день-другой вы отчалите в теплые края.

— А если не подпишем, что будет? Ты лучше всех знаешь Босса, он доверяет тебе, поскольку выбрал для такого ответственного поручения…

Бенито распустил павлиньи перья.

— Да, я знаю, как умеет гневаться Босс. И власти у него довольно. Поверь, он может всех вас скормить крокодилам, и никто не помешает.

— Даже ты, Бенито?

— А что я могу сделать?

— Значит, нам не вырваться из его когтей?

— Не вырваться… Если не скормит крокодилам, не бросит на съедение муравьям, он продаст вас агентам, поставляющим в закрытые клиники почки, сердца, костный мозг и прочий трансплантационный материал.

— Он такой могущественный? Он имеет право считать людей трансплантационным материалом?

— Он могущественней, чем ты можешь себе вообразить.

— Чем ты докажешь? Я же должен быть в этом уверен, если ставлю свою подпись.

— А ты умеешь держать язык за зубами?

— Ну, разумеется.

— Подпиши бумагу, и я скажу.

— Нет, ты сначала скажи, и я подпишу.

Бенито злился, но еще держал себя в руках.

— Знаешь, кем я был до того, как меня нашел и пригрел Босс? Я был дерьмом, самым настоящим дерьмом. Люди, приближаясь ко мне, зажимали носы… После революции на Кубе я уехал в Соединенные Штаты. Попал в Нью-Йорк. Мне говорили, что мне посчастливилось. Но это самый страшный и самый жестокий город на свете. Я был «чиканос», неполноценным латиносом, жил в Южном Бронксе — в дыре, которую занимали такие же жалкие бродяги, как я. На четверых была только одна постель, на ней мы спали поочередно. Мы рылись в гнилых отбросах, помогали федеральной службе травить крыс, за это нам кое-что перепадало… Моего приятеля Феликса ухлопали наркоманы. Попросили закурить и пахнули ему в глаз из «пушки». Все было продажно и все защищено законом лишь номинально. Власть всегда у богатых, старик, и прав всегда больше у тех, у кого больше собственности. Босс спас меня от самоубийства.

— Взамен он потребовал убивать других, не так ли?

— Тут уже надо решаться, — вздохнул Бенито, — либо ты, либо тебя. Третьего в нашем мире не дано… Я удирал с Кубы на простой рыбацкой лодке. В пути мне встретились две такие же лодки с гаитянцами — они бежали от зверств тайной полиции. Всем нам повезло — море было чисто, как стекло, и спокойно, как кисель в стакане. И вот в территориальных водах США нас встретила береговая охрана. Когда они узнали, что плывет сброд — без долларов, без дипломов, без связей, одни вспухшие животы да молящие глаза, — лодки были потоплены катером. Безжалостно, без всяких объяснений. Гаитянцы — те быстро потонули. И я бы не дотянул до берега — если бы со мной не было пробкового жилета… Когда янки, наглядевшись на плавающих щенков, повернули катер и стали уходить, я напялил свои жилет… Меня подобрали у берега без сознания. Но уже не тронули… Подпиши скорей эту бумагу, и давай забудем про кошмары, что окружают нас.