А дальше только океан - Юрий Платонычев

Кубидзе замолчал, прикидывая, как творить эту «приборку».

— Что-то вы на меня так поглядели, Вениамин Ефимович? — встрепенулся Городков. — Или приглянулся?

— Угадали! — Рыбчевский нажал на пульте какую-то заевшую кнопку. — Приглянулись мне ваши расчеты. Я думаю, через их сито надо пропускать и кубидзевскую продукцию.

— Категорически возражаю! — Городков обратился к Ветрову, рассчитывая на его поддержку. — И так готовим торпеды от восхода до заката, а тут еще одна за другой общественные нагрузки — то Малышеву, то теперь Кубидзе помогай.

Рыбчевский не на шутку увлекся кнопкой: он вжимал ее и отпускал, вжимал и отпускал, но ответ Городкова понял.

— Во-первых, от восхода до заката всего восемь часов. Долой перерыв два часа — выходит, у вас рабочий день подростка.

— Не искажайте! — взмолился Городков. — Вы знаете, когда мои «подростки» кончают работать.

— Во-вторых, — невозмутимо продолжал Рыбчевский, пододвигая к себе прибор с длинной стрелкой, — сия нагрузка не общественная, а самая что ни на есть служебная. И мы будем ее творить в наши обычные трудовые часы. Подходит?

Видя, что Ветров помалкивает, Городков махнул рукой, понимая что от него не отцепятся, раз дело того требует.

— Но и я против такого госконтроля, — откликнулся молчавший до этого Кубидзе. — Получается, нет доверия нашим прибористам?

Ветров шутливо уточнил:

— Государственный контроль у нас давно называется народным… Вот и давайте своим народом, своими матросами, старшинами, мичманами проверять своих же прибористов.

— А как с настроениями? — не соглашался Кубидзе. — Восхищения это сито у моих не вызовет.

— Между прочим, — убежденно сказал Ветров, — для того и существует партийное бюро, существую я, замполит, существуете вы, коммунисты, чтобы недовольство одного бракодела не превращалось в настроение всех.

— Итак, — Рыбчевский встал, давая понять, что ставит точку, — со следующей недели мы и начнем проверять себя своими же глазами. Уверен, что после проверки специалистами Городкова свой товар Кубидзе сможет показывать кому угодно и с какой угодно стороны.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

«Бум-бум-бум-бум…» — корабельный трап, как соборный колокол, сразу отзывается на каждый шаг. Поручни шершавые, хоть и блестят, руки застревают, не хотят скользить. Рядом дымовая труба сосет воздух, шумит вентиляторами, пышет жаром.

Павлов поднимается на мостик, на площадках останавливается, присматривается, принюхивается. Рубки, палубы — все здесь радует глаз чистотой и свежестью. Теплый запашок машинного отделения, вперемешку с солоноватым ветерком, приятно щекочет и напоминает о милой сердцу корабельной жизни, которая так, наверное, никогда и не забудется.

Сегодня стрельба по подводной лодке. Трудная, заковыристая. Не только надводники станут искать лодку и стрелять по ней торпедами, лодка тоже станет огрызаться своими атаками. Схватка предстоит жестокая — кто кого. Теперь это модно называть «дуэльной ситуацией». А тут зимний океан, с его буйным ветром, с крутой волной, со снежными зарядами! В такой «благодати» учебная торпеда должна быть безотказной, должна найти и поразить цель — пройти от нее так близко, чтобы замкнулись холостые взрыватели, должна в конце своего хода всплыть на поверхность и об этом просигналить: ее еще надо отыскать и поднять из воды.

Павлов задерживается у радиорубки, глядит на торпедный аппарат. Из-за его широко открытой крышки часто показываются то замерзший нос Самойленко, то золотой зуб Молоканова; сверху, на трубе аппарата, у самого куркового зацепа, сидит мичман Серов. Командира, конечно, заметили — у всех зрение единица, все видят далеко, — однако от дела не отрываются, заканчивая подготовку торпед. «Ничего, хлопцы, и к кораблю привыкнете!»

Павлов вспоминает недавний разговор с Городковым, Рыбчевский, Роговым. Как всегда, больше всех кипятился Городков:

— Какой смысл нам, береговикам, ходить на стрельбы? Наша забота кончается автографом, что сдали торпеду на лодку. Дальше пусть отвечают подводники, у нас своих дел по горло!

Его поддержали Рыбчевский с Роговым, и Павлову пришлось доказывать, что только в океане приготовитель по-настоящему узнает, как он потрудился, как подготовил торпеду; что, с другой стороны, лодочные оружейники хорошо знают свои торпедные аппараты, но хуже саму торпеду, и общение с приготовителями им будет полезно.

Нельзя оказать, что Павлов так вот сразу убедил своих оппонентов, но командир кроме средств убеждения может применить и принудительные средства, тем более если он уверен в своей правоте.

Павлову известно, что Николаенко тоже пытался внедрить такую практику, но Рыбчевский с Городковым сумели отговорить его, доказывая, что выход в океан равносилен срыву планов, и начинание заглохло. «Теперь привыкнут…»

На главном командном пункте корабля — ГКП — Павлова встретил знакомый по Балтике командир здешних противолодочников Белов:

— Ого, Виктор Федорович! — Белов крепко тряхнул протянутую ему руку. — Проветриться решил? — В его простуженном голосе звучало едва уловимое сочувствие бывалого морехода к береговому командиру.

— Здорово, Иван Макарыч! — с улыбкой ответил Павлов, который, конечно, уловил знакомые нотки и подумал, что когда-то сам сочувствовал береговым. — Думаешь, решил тряхнуть стариной?.. Нет, надо посмотреть, как ныряют мои штуки.

— Милости просим! — Белов гостеприимно распростер руки и сразу понизил голос: — Как вам задачка? Подкинул командующий…

— На него похоже, — согласился Павлов. — Да и ты мне работенки подкинул. Шеф говорит: «Помоги надводникам. Приготовь им торпеды. Запарились…»

— За помощь спасибо, — сказал Белов. — Хотя «спасибо», как тебе известно, у нас говорят не до, а после стрельбы. Плохо вот, мы ничего не знаем. Знаем только, что авиация поможет и что лодке дали полную свободу… А как ваши штуки? — Белов спешил переключиться на тему, более близкую собеседнику. — Не подведут?

— Кого и когда они подводили? — Павлов отмахнулся, как если бы по мостику пробежала черная кошка. — Наверное, и не вспомнишь. Главное — сработайте вы. Найдите и стрельните. А уж торпеды сработают.

— Обнадежил! — Белов широко улыбался, вынимая пробку-свистульку из переговорной трубы. — Значит, дело за малым: не стрельнуть в обратную сторону.

Так они еще на Балтике подтрунивали друг над другом, наполняясь в то же время запасом уверенности.

На ГКП стрекотали, жужжали, пощелкивали десятки хитроумных приборов, звонили телефоны, свистели переговорные трубы. Вахтенный офицер вихрем метался по мостику, сноровисто принимал доклады командиров БЧ. Заканчивалось кропотливейшее приготовление к сложному плаванию, к бою.

Кто хоть раз выйдет в океан, да еще в свежую погоду, тот навсегда запомнит, что шутить с океаном нельзя. Любой незакрепленный стул на качке превращается в снаряд, бьющий и ломающий все на своем пути. А если что не закрепили на верхней палубе — совсем худо: миг, и ищи-свищи за бортом. Все должно быть под рукой, что-то искать при качке невозможно. И уж совсем не обойтись без полной верности приборов, систем, механизмов. Океан властно требует, чтобы корабль все видел, все слышал и над водой, и в глубинах. У корабля много глаз, много ушей, и горе тому, кто понадеется только на что-то одно, оставив бездействовать другое. Океан тут же подкинет какую-нибудь каверзу — встречное судно, скрытое туманом, рыбацкую сеть, выметанную точно поперек курса, гигантскую льдину, белым призраком маячившую, казалось бы, далеко на горизонте. А уж о всяких странных радио- или световых сигналах и упоминать лишне.

Бывалые моряки говаривают: «Океан живет по закону подлости, — и как бы между прочим добавляют: — но только с теми, кто с ним невежлив!»

Но даже и очень «вежливый» с океаном военный корабль ожидает еще и встреча с «противником», которого надо во что бы то ни стало найти и уничтожить, иначе он сделает это с тобой.

Так думалось Павлову, с интересом наблюдавшему за приготовлениями моряков.

На баке, на юте, в своих ярко-оранжевых, как спелые апельсины, жилетах, копошатся матросы. На носу священнодействует сухощавый, с седыми висками боцман. Он строго осматривает якорное и швартовов хозяйство, сдержанно покрикивает, скупо помахивает рукой. Чувствуется — все им уже проверено, в любую минуту он готов заняться подъемом якоря. Чем-то он напоминает Серова. Наверное, все хорошие боцмана, даже бывшие, похожи друг на друга. Хозяйская деловитость, напускная строгость, выражающая достоинство мастера, знающего себе цену.

С кормы доносится визгливый скрип: втягивают сходню — одну из последних прядей, связывающих корабль о берегом. На сигнальной половине сдержанно колышется шелковистый флаг, готовый взвиться на мачту. Телефонисты, деликатно заслонив рты ладонями, вполголоса проверяют связь: