Байкальской тропой - Роберт Аганесов

Разморчивое тепло растекалось по зимовью. Гребешок копоти дрожал на фитильке лампы, и пугливые тени метались по стенам зимовья. В печи звонко пощелкивали смолистые поленья. Я уже обсох, согрелся, и только на душе было скверно и пасмурно. Ну что он молчит?! Лучше бы сразу отругал меня, и делу конец! Но Николай, насупившись, ходил боком по зимовью и, занимаясь своими делами, громко сопел трубкой. Хоть бы слово сказал! Все так же молчком он разобрал и вычистил карабин, потом, потоптавшись у печи, подсел к столу, где я уже приготовил ужин. Красная ковбойка плотно обтягивала его плечи, и жилистые, с набухшими венами руки тяжело лежали на скобленых досках стола. Разрезая хлеб, я украдкой покосился на него и вдруг попал взглядом прямо в прищуренные глаза. Николай фыркнул и, откинувшись к стенке, захохотал.

— Ну что скис? — отдышавшись, выговорил он. — Хватил небось страху-то? Ну, кончай хмуриться, на льду всяко-разно бывает. Байкал новичка учит… — Он помолчал. — Промысел добрый — песни петь надо, мясо есть надо, чтобы охотнику сила была, а слабый человек — какой он охотник?

От его шутливого настроения мне даже дышать легче стало. Теплее и уютнее стало в зимовье, и казалось, что в обшарпанной печи еще звонче защелкали смолистые поленья. Николай взял кусочек рыбы и бросил его в огонь. Я не совсем уверенно повторил его жест. Николай одобрительно улыбнулся.

— Это наш старый обычай, — тихо сказал он, — так наши старики благодарили Байкал за удачу, чтобы и потом охотнику добрый промысел в море был…

Гроза на Инхоке

Выворачивая коряжины и одряхлевшие деревья, вымывая кустарники и ошалело кувыркаясь через пороги, со склонов гор, распадков и ущелий Приморского хребта несутся к Байкалу потоки весенних ручейков и речушек. Большие реки зачернели, вздулись, вышли из берегов и, сметая на своем пути лесные заломы, мосты и плотины, рвутся к морю. И порой кажется, что земля вокруг гудит и подрагивает от их стремительного бега.

А над Байкалом день и ночь не смолкает гулкий шорох и треск. Это южные ветры, сменяя друг друга, тянут к северу густое крошево льда. Разбухшие ноздреватые льдины, теснясь, встают на дыбы и разламываются. На ходу они крошатся, притираясь к прибрежным камням, выползают на галечные отмели и, замерев, обессиленные, стаивают под окрепшими лучами весеннего солнца. Ночью «бережник» порывисто дует со склонов гор и отбивает ледяное крошево в открытое море, вдоль берега чернеет полоска чистой воды. Но к утру ветер моря снова заколачивает льдом все бухточки и заливы.

В складках гор еще лежат пласты почерневшего снега, южные склоны уже подернулись шелковистой травой. Отяжеленная соками, недвижно стоит береговая тайга, и кажется, что набрякшие деревья только и ждут невидимого прикосновения весны, чтобы вспыхнуть россыпью клейкой зелени. Сырые заросли вдоль и поперек перехлестываются звонким разноголосым птичьим гомоном. На пригретых полянах хозяйничают скворцы, громко скандалят вороны, и колко рассыпается по тайге дробь дятла. На чистой воде прибрежных озерков сбиваются перелетные стаи уток, гусей, турпанов. Одни начинают расселяться по неприметным заберегам, другие, отдохнув, продолжают свой путь на север. А сегодня утром мы увидели над вершинами гор первый журавлиный косяк. Стая проходила над горами медленно, на большой высоте, но порой нам казалось, что над землей слышатся тихие голоса перекликающихся птиц.

Мы стояли с Николаем на крыльце зимовья и молча провожали взглядом журавлиный косяк до тех пор, пока еле видимой точкой он не скрылся за грядой гор.

У подножия сопок, на берегу Малого Моря, стоит на полянке зимовье Сурхайт. Просторная изба с аккуратно заклеенными рамами, все окна застеклены, большая русская печь занимает четверть избы, вдоль стен нары. Прямо напротив зимовья чернеет остров Ольхон. Несколько малых островов редкой цепочкой тянутся неподалеку от берега. Над этими островками мечутся шумные стаи чаек, проходят утиные косяки и, облетывая островки, выбирают себе места для гнездовий.

Весна настигла меня в небольшом бурятском улусе Курма, расположенном километрах в пятидесяти южнее Сурхайта. В Курме я ожидал вестей от Николая. Еще задолго до вскрытия Байкала мы уговорились с ним вместе поохотиться на солонцах. Николай должен был достать в районе лицензию: охота весной на изюбра ограничена строгим временем. Николай оставил свою отару под присмотром жены и прикатил в Курму на почтовой машине. В дни весенней распутицы, когда Байкал еще забит дрейфующим льдом, а по береговой дороге переправиться через взбесившиеся реки без трактора невозможно (случалось, что течение опрокидывало и трактор), почтовая машина, курсирующая от районного центра Еланцы до улуса Онгурен, пожалуй, единственное средство сообщения между прибрежными селами. Ею пользуются и для поездок в раймаг я в разного рода командировки.

Мы обживали зимовье, пустовавшее долгую зиму. Подправили полати, залатали глиной щели в печи, запасли дров и бересты. Николай, по своему обыкновению, делал все молча и не торопясь. Но ранним утром и вечерами он подолгу обшаривал в бинокль склоны сопок и распадки, и морщины на его смуглом лице временами выдавали затаенное волнение.

Конец мая и начало июня — самое время для добычи оленьих пантов. Молодые рога оленя только-только начинают твердеть, они наполнены соками, и изюбр ходит по тропе, сторонясь чащи, осторожно запрокинув рога на спину. Малейшая царапина на пантах вызывает кровотечение и мучительную боль. Оленьи панты идут на приготовление ценнейшего лекарственного препарата — пантокрина. Лучшими считаются те панты, на которых имеется шесть-семь, а иногда и восемь отростков.

Весенняя охота на изюбра — дело сложное. Если нет поблизости солонцов, то приходится долгое время искать по тайге лежки изюбров и скрадывать зверя. Но и это еще не все: выследив, нужно уложить его так, чтобы он не был на крутом склоне, на краю обрыва, чтобы в падении не сломались рога. Изюбр отличается острейшим зрением, тончайшим слухом и обонянием. Треснет ли сучок, заворочаются ли потревоженные ветром сухие листья, шевельнется ли кустарник, изюбр мгновенно насторожится и долго смотрит в ту сторону, откуда послышался звук. Нередко случается, что он заходит из-под ветра и стоит, поводя ноздрями, пробуя воздух и стараясь понять причину шума. Человека изюбр узнает на большом расстоянии, и не только на ходу, но и когда охотник стоит притаившись, а, заслышав шаги или лай собак, изюбр бросается прочь огромными скачками.

Скрадывать изюбра, подойти к нему на выстрел может только опытный охотник. Умение снять рога, не повредив их, — тоже искусство, которому не научишься за один раз. Снятые рога крепко перебинтовываются и срочно отправляются на приемный пункт. Раньше охотники сами вываривали панты. Николай долго и обстоятельно рассказывал про различные способы выварки пантов, для которых требуется уйма времени и громоздкая посуда. Раньше охотники уходили на промысел не на два-три дня, как теперь, а на месяц и потому имели возможность брать в зимовье такую посуду. Сейчас добытые панты сразу отправляют в район, а оттуда самолетом в город. Но если охотник промешкает с отправкой, то ценные рога приходят в негодность.