В движении вечном - Владимир Колковский

Когда, как они подружились?

То же спросить, когда ты впервые выбежал на улицу, выудил своего первого окунька, забил свой самый первый гол… Сколько у них вместе было этого первого, первого и навсегда, первого земного…

А сколько, казалось, еще будет… И земного, и даже космического.

Глава третья Как поступить, как поступить…

Игнат не раз думал, что бы и сам делал на месте друга.

— А что если тебе попробовать в физкультурный? — предложил однажды вариант, который казался ему наиболее оптимальным.

— Попробовать?! — в ответ Витька заговорил в полный голос, полыхнувши в мгновенье багрово. — Вот попробовать-то можно, пожал-ста, как раз здесь и нет ни малейшей проблемы. Пожал-ста, хоть завтра в Москву на Ленинские горы!.. Хоть ты завтра гони на заход документы, только знаешь, что мне днями на выпускной математике конкретно сказали?.. Тебе, хлопче, всего и есть что одна дорожка прямая, в фабзай наш колхозный, на тракторист-машинисты широкого профиля! Так по мне лучше, знаешь…

— А там как раз математика и не надо. Там специализация главное. Бег, гимнастика, плавание… плюс история и сочинение… Ты подумай.

Спортом Витька давно занимался, не только хоккеем. Имел разряд по бегу, на турнике вертел запросто «солнце», да и плавать он, как и всякий природный неманец умел великолепно. И читать он любил, был парень начитанный, как раз по истории учителя ему не раз ставили хорошие отметки.

Специальность в то время тоже можно было без труда подобрать не особо дефицитную. На многие специальности тогда были небольшие конкурсы, а на некоторые даже недобор — вымучил, то есть, хоть как-нибудь свои трояки, и полный вперед, за дипломом.

А диплом есть диплом:

— Был бы диплом, а к нему уже все приложится! — рассуждали так многие, выглядывая, где бы попроще проскочить.

Игнат тоже говорил:

— Тебе что сейчас?.. Вырваться! — вырваться главное. А то год, считай, до армии, так за год тут, конечно… Пить не будешь, так от скуки ласты склеишь.

Вот только сочинение.

Не очень-то получалось у Витьки гладко расписать свои мысли на листке бумаги, а ведь есть еще и ошибки. С диктантами у него всегда были большие проблемы.

И, все-таки… все-таки.

А если так вот подумать: одно сочинение.

— Можно сражаться, можно! — убеждал Игнат друга. — Целый месяц у тебя, тридцать дней. И ночей подвязку прихватишь, коли… Коли мало покажется.

В начале июля поселковая молодежь «кавалерского» возраста разделилась на две совершенно разные группы, абитуриенты и все остальные. Первые засели яростно за учебники и на некоторое время, словно исчезли из поселка, зато понаехали отпускники и студенты на каникулы. А тут еще приехал Антон, и начались его легендарные танцевальные вечера, которые на два коротеньких летних месяца вернули те совсем недавние времена, когда кипела-бурлила жизнь в их маленьком поселке.

Как азартный игрок во время игры, так и Антон, казалось, забывал обо всем, как только брал в руки свою серебристую шестиструнку-гитару. И как выдерживал он, «мальчуган остроплечий» с виду такие марафонские концерты, в августе почти ежедневные и до самого рассвета?

— А шеф?.. Пять капель! — словно в помощь предлагали ему порой коллеги-музыканты. — Для допинга.

— Не-а, мальцы, я за честный спорт! — только улыбался он в ответ.

И снова кричал, наморщив лоб, уже серьезно:

— Пашка, ми-септ! ми-септ, подсекаешь?.. Тогда поехали заново.

И вот что еще удивляло некоторых:

— Интересный он товарищ, приятель ваш! — говорила однажды Юля. — С вечера до утра теперь танцы, с вечера до утра он там. А ты видел когда-нибудь, чтобы он сам танцевал? Хоть разик?

Она говорила и спрашивала так, словно этот вопрос уже не раз и с живым интересом обсуждался среди девичьей половины поселка.

— Был бы сам ни то, ни се, да что-то с чем-то… А то ведь симпатичный парень, многие скажут! — прибавила она.

Прежде Игнат как-то не обращал внимания. Но теперь, напрягши память, он и впрямь уверился, что еще ни разу не видел в ДК Антона танцующим.

— Он же с ансамблем все время… С ансамблем всегда своим, когда ему? — попытался объяснить, но не совсем уверенно.

— А другие музыканты? — махнула с усмешкой тоненькой ручкой Юля. — Эти ведь еще как поспевают!

— Так что, если музыкант, так обязательно за всеми поспеть нужно? Так ведь выходит, по-твоему? А может просто дама сердца у человека в городе или…

— Но ведь не до такой же степени. Чтобы даже на танец не пригласить! — и Юлька недоумевала по-прежнему, словно негодуя даже.

«Ну да, сначала… сначала пригласи, потом заговори, потом… А потом и так далее, и само собой разумеется!» — только улыбнулся про себя на ее слова Игнат.

Но вслух он ничего не сказал.

— Тут загадка какая-то, — дивилась не раз его подружка и впоследствии. — Спросил бы как-нибудь.

Спросил бы!

Как спросить? — лишь несколько раз говорил Игнат с Антоном, и разговоры эти очень скоро сходили в одно, превращаясь всякий раз в монолог непрерывный на одну ту же тему: «Соло, бас, бюстер, битлы, роллинги…»

Юля назвала Антона «приятель ваш», да только вряд ли это было именно так. Между ним и посельчанами всегда была та характерная неодолимая дистанция, вследствие которой никто так и не смог назвать его ни своим другом, ни даже приятелем.

В одном из двух сквериков, что на центральной площади была небольшая дощатая беседка. Вечерами в те дни, когда в ДК не было танцев, там собирались парни в тесный приятельский кружок. И словно сам центр его вскоре перемещался именно в тот самый уголок, куда, едва поздоровавшись, присаживался скромно «маэстро»…

В беседке частенько и допоздна травили анекдоты. У Антона они тоже были весьма своеобразными, с некой особой интеллигентской спецификой. Поведал он их немало, но запомнился Игнату почему-то только единственный, вот этот:

«Прибегает грузин к стоматологу.

— Да-арагой, зубы нада! Срочна!

— И что, командир, ставить будем? Железо, пластмассу, золото?

— Паслушай, да-арагой, какой жэлеза, какой золата? Что я — бе-эдный?.. Став джинсовые!»

Во все времена и на всех наших просторах были и есть некоторые особые предметы, непременные атрибуты поначалу элитной, а затем вдогонку за ней и обычной массовой публики. В эпоху развитого социализма в роли такой вот конкретной атрибутики «простого человеческого счастья» выступал известный триумвират «квартира-машина-дача», а также фирменные американские джинсы.

Это сейчас сия одежка и для бомжа не роскошь, одежка рабочая, повседневка походная, а вот в те времена… В те времена джинсы «фирмовые штатовские» и действительно являлись предметом необычайно важным для советского народа. «Доставали» их у подпольных коммерсантов за рубли недоступные многим, изыскивали, часто копили годами, во всем себе отказывая… Зато после! — после расхаживали победно везде и всюду, щеголяя в ресторане и даже театре, поглядывая свысока на всех прочих — тех, что лишь в простеньких «нашенских штониках»…

Мерседес-коттедж-мобильник… самолет-дворец-вилла на Канарах.

Атрибутика счастья сегодня иная, а вот формула… Будем иными, будет и формула, вот только поверить в это, пожалуй, еще труднее, чем в эпоху развитого социализма.

Витька также вечерком иногда забегал в беседку, чтобы «хоть чуть-чуть отдохнуть от науки».

— Маэстро ваш… как нет его, вроде, одна компания! — заметил он так однажды. — А как прибыл, так сразу он и все остальные…

Неспроста ведь Витька именно так выразился: маэстро ваш. Не для Витьки теперь были танцы. Вера — душа любого дела; поверив, пусть совсем немножко вначале, он и в ДК теперь забегал лишь изредка.

Есть такой оригинальный жанр театрального искусства, спектакль-монолог. Там единственный актер и целый зал зрителей; теперь же порой Игнат наблюдал нечто совершенно противоположное. Будто масса талантливейших актеров вокруг правдиво, искренне, ярко разыгрывали этот свой незабвенный спектакль, а из уголка неотрывно, тоскливо взирал на него лишь один-единственный зритель…

— Балдеем? — воскликнул в сердцах Витька однажды. — И я тоже… балдею!

— Ну, так говорил же? — не смог удержаться Игнат, чтобы не припомнить другу его любимейшую школьную присказку. — Что ж и сейчас-то…

— Смейся, смейся! — закивал тот час на это головой Витька вырази-тельно, с каким-то прищуром особенным, хоть Игнат вовсе и не думал смеяться.

Он лишь улыбнулся невольно и чуть заметно. Рядом, его рука на плечике, приютилась, поглядывая на друзей и на зал, такая миловидная в синеватом полумраке смуглая Юлька.