Паническая атака - Михаил Попов

Я внимательно, насколько был в настоящем состоянии в силах, всмотрелся в себя. Хочу страдать?! Тут надо, по всей видимости, договориться, что имеется в виду. Есть виды страдания, которые очищают, взрослят, возвышают. Но есть, вне всякого сомнения, и те, что уродуют и убивают. Страдания бессмысленные, ни к чему не ведущие. Пытка, гарантированно заканчивающаяся смертью, вот самый простой пример. Взять хотя бы зараженного бешенством. (Да выгони ты, наконец, эту собаку!) Самое в этой проблеме главное, что страдающему в момент страдания никогда не известно, какому виду муки он подвергнут — плодотворному или изничтожающему. Хотя, может быть, в этом-то и весь смысл. Если бы человек знал, что мученья его гарантированно пропадут сами собой через какое-то время, то они тут бы и пропали, превратившись просто во временную болезненную неприятность. Ну вот что сейчас происходит со мной? Что за причина этой депрессивной тоски?

Мысль остановилась, сделала несколько шагов назад и ухнула в колодец, до краев налитый тьмой.

Депрессия.

Словно в ответ на это свистящее словцо, тоска так сдавила то, что я считал своей душой, что я зашатался, сделал неловкий шаг в сторону и оперся о ствол дерева.

Конечно, конечно же одновременно с ужасом и странным облегчением понимал я и будто бы широкими жестами освобождал неожиданную находку от слоев лукавой упаковки: до свидания, великолепные кардиологи! прощайте, самоуверенные гомеопаты! бывайте, боговдохновенные костоправы! Всех вас я беспокоил зря, просто все эти месяцы я подсознательно уворачивался от своего жутковатого жребия, искал планидку поприятней. На страницах прочитанной мною медицинской и знахарской литературы слово «депрессия» попадалось, и часто, но я каждый раз его обруливал, отгоняемый неосознаваемым страхом. И вот теперь столкновение в лоб.

Где здесь ближайший книжный магазин с медицинским отделом?

Вот что я выяснил.

Если у вас подавленное настроение, изменение аппетита (в ту или иную сторону — все равно), если вы просыпаетесь, не чувствуя себя отдохнувшим, если у вас вообще нарушения сна и перестали доставлять удовольствие вещи и занятия, которые прежде его доставляли, если вам трудно стало общаться с людьми, появились беспричинная раздражительность и преувеличенное чувство вины по поводу и без всякого повода и все эти симптомы имеют место не менее двух недель, то вы больны депрессией.

В той или иной степени имеем все. Кроме чувства вины. Это-то и странно. При всех напастях я имею наглость еще быть удовлетворенным собой! Чувство вины, насколько я понимаю, вообще должно просыпаться первым. Оно вообще спать не должно. Максимум дремать! Как не до конца преступный часовой. Что я, никому никогда не делал ничего плохого?! Да сколько угодно, в основном, правда, по мелочам и непреднамеренно. Значительными подлостями украшена первая половина моей средней по длине жизни. Только не будем сюда сворачивать, хватит с меня того, что творится со мной сейчас.

Надо что-то делать!

И понятно что — надо лечиться! До сих пор я занимался черт знает чем, депрессуха маскировалась, чтобы без помех пожирать доставшийся организм, и я раз за разом поддавался на ее обманки.

Встал на напольные весы. Не хватает семи килограммов, ничего удивительного. Всю неделю питался кефиром и черной смородиной из тещиного сада, о котлете или супе даже думать тошно! И вдруг я жутко испугался своего таяния, как будто Деда Мороза заманили в сауну. Испугался, и это при моем вечном желании похудеть! Жизнь окончательно вывихнулась.

Но, дорогой, у тебя ведь один способ лечиться, давнишний, проверенный, — голодать. Перешерстил свою библиотечку, начиная с «Голодаря» и до главы из собственного первого романа «Пир», где описан личный опыт этой нетрадиционной терапии. В промежутке улеглись Брэгг и компания. Было ясно, что тут тремя и даже десятью днями не обойтись. Два десятка лет назад я голодал два десятка дней, но теперь уже силы не те и уверенность в успехе какая-то не слишком уверенная.

Ленка, услышав о моем замысле, молча полезла в Интернет, чтобы оснастить меня последними новостями по теме. К моим нерегулярным, но частым побегам в голодные края она привыкла, но в этот раз окинула меня скептическим оком и остроумно поинтересовалась, не будет ли у меня к концу лечения отрицательного веса. Я лишь вздохнул в ответ.

Интернет особо не помог — может, дело и в том, что мы неправильно им пользовались. Все время вылезали на первый план какие-то курортнооздоровительные профилактории, где вместе с чистым голоданием предлагались разнообразные чаи, гипнозы, массажи, магниты и митраки. Что означает последнее слово, я так и не узнал никогда.

Единственное безусловно полезное сведение, добытое из Паутины, заключалось в том, что мифологический профессор Николаев, книжку которого от 1972 года с Гаргантюа (или Пантагрюэлем) на обложке я зачитал до дыр еще в период моего первого романа, жив. Что ему 92 года, он здравствует и живет вместе со своей супругой полной жизнью. Приятно узнать, что метод оздоровления, к которому ты решаешься прибегнуть, помог хотя бы автору метода. Да, с удовольствием вспомнил я, ведь и Брэгг дожил до девяноста двух. И более того, вообще не умер своей смертью, а погиб, занимаясь виндсерфингом. С ума сойти, ведь и основательница дыхательной гимнастики Стрельникова тоже не умерла от болезней, а погибла вследствие «нелепой случайности». Всемогущество лечебных учений доказывалось личным примером пророков-основателей. Они не только пребывали всю жизнь в добром здравии, но, возможно, и самой смерти были подвержены не столь сильно, как прочие, не лечащиеся люди.

Я необыкновенно воодушевился. Конечно, мне надо голодать. Тем более все равно худею сам собой, так хоть пущу этот процесс в направлении гарантированной пользы. И буду дышать при этом. И будешь дважды бессмертен — кто-то мелкий и грязненький хихикал в дальнем углу души. Да, пусть я глуп, пусть смешон с этой своей оздоровительной дурью, пусть. Назло всему стану голодать. И вылечусь!

— Смотри! — дернула тут меня жена к экрану.

Выяснилось, что в Москве в больнице имени Ганнушкина имеется отделение лечебного голодания, я об этом слыхал, и интересное заключалось в том, что сама эта больница располагалась в двух шагах от нашего дома, прямо на той стороне Яузы.

Когда на следующее утро, кое-как проделав свои дыхательные упражнения, я вышел из дома, то застал на скамейке у подъезда неизменного Боцмана. Он сидел в обществе прежде не виданного мною приятеля, между ними сервирована обычная утренняя выпивка на двоих. Нет, на троих. Третий товарищ качался в недрах жасминового дерева за скамейкой.

— О, Мишель, ну ты молодец, гигант! У меня есть свидетели! — искренне обрадовался мне Боцман, надеясь, видимо, заменить мною этого третьего, даже не умеющего толком помочиться собутыльника. — При, так сказать, соединяйся!

Я только отрицательно погримасничал в ответ, мол, не могу никак, никак не могу, извини, Леша Боцман, бегу.

— Что, в следующий раз?

— Да, да! — проскочил я мимо.

— Да когда же он будет, этот следующий раз? Ты меня все угощаешь, угощаешь, дай же и мне…

Но я уже был далеко, уже заворачивал за угол дома. Напоследок не удержался, бросил косой прощальный взгляд в их сторону. Боцман что-то объяснял всей наконец-то собравшейся вместе компании, при этом указывая пальцем на окно моего кабинета. Демонстрирует стеллаж, забитый до потолка книжными корешками. Надо понимать, хвастается — вот, мол, какой человек подбрасывает мне иногда червонец на поллитру, страсть какой начитанный. А еще говорят, что в народе не любят интеллигенцию. Эта в общем-то позитивная мысль почему-то отозвалась в моем загривке вспышкой нарывной боли. Ох, лучше не относиться мне сейчас даже самой поверхностной мыслью к таким оппозициям: народ — интеллигенция. Волны воспаленной мути взвинчиваются со дна сознания по мельчайшему намеку.

Во двор психиатрической больницы имени Ганнушкина я входил, одновременно впадая в состояние трепета — состояние, которое считал навсегда и благополучно забытым. Больше двадцати лет назад я месяц провалялся на кроватях заведения Кащенко, главного конкурента этого дома скорби. Как, однако, я предусмотрительно поселился. Обложен маститыми лечебными заведениями со всех сторон. Короленко, Ганнушкин…

И вот вхожу в институт психиатрии. Нет, говорит мне громадная толстая женщина в огромных очках, как будто ей нужно рассматривать саму себя, нет, не в это вам здание. Вам в то, что напротив. Иду туда. Регистратура. Мне бы, говорю, насчет лечебного голодания. Вот у вас тут в перечне услуг на стекле указано. Женщина в окошке смотрит на меня оценивающе. Явно ставит предварительный диагноз. Это, говорит, вам на шестой этаж, к Татьяне Сергеевне. В отделение функциональных состояний.