Тинко - Эрвин Штриттматтер

Недавно партия устроила детский праздник. Вот хорошо было! Всем нам выдали по куску пирога и конфеты. Когда партия распределяет среди переселенцев башмаки, штаны и костюмы, тогда все называют ее Народной солидарностью. Есть переселенцы, которые хвалят партию за то, что она придумала Народную солидарность. А есть такие, что и слышать не хотят про партию. Пусть, мол, она позаботится сперва о том, чтоб им вернули все, что у них раньше было. Недавно Вунш держал для переселенцев речь. «Партия очень многое может сделать, — говорил он, — а еще больше она сделает, если мы все дружно возьмемся за дело. Бедными мы стали из-за войны, а войну затеяли богачи. Они на войне барыши загребают. Вот маленькому человеку и приходится отдуваться».

Некоторые переселенцы говорили после этого: «Вунш прав: только бы не война! Нападет война на твой дом — и дома лишишься».

Есть переселенцы, которые обжились у нас в Мэрцбахе, работают на стекольном заводе, у них уже и кое-какая мебель завелась. А те переселенцы, для которых партия построила новые дома, уже не тоскуют по своей родине. Они говорят: «Рожь да картошка везде родятся. Не ленись — вот и пойдет у тебя дело».

Но есть и такие переселенцы, которые не забывают тех мест, откуда они приехали. Они хоть сейчас босиком туда готовы бежать. Это такие, как Вурм и Бограцки. Они всё еще спят на соломе, укрываются лошадиной попоной. У них и своего шкафа нет. То барахло, что у них есть, они прячут в ящиках из-под консервов. Старой мебели, что валялась на чердаках у крестьян, для Вурмов и Бограцки не хватило. Когда-то Бограцки был часовщиком. Потом он стал солдатом — ему очень хотелось командовать. Работа на стекольном заводе ему не нравится. Да и никакая другая работа ему не понравится. Он уже во многих местах пробовал работать и везде со всеми переругался, потому что всегда хотел командовать.

Наш дедушка тоже был в партии. Когда он был еще бургомистром, он ходил на все собрания и числился во всяких комиссиях. Но когда дедушке пришлось уйти с бургомисторства, тут-то оно и началось! Пошли разговоры, что дедушка, бургомистр то есть, прирезал себе при разделе земли барона фон Буквица лучшие участки.

Пауле Вунш — председатель партии — совсем себе земли не брал. Он работает мастером на стекольном заводе, а у нас в деревне снимает комнату.

Ох, и досталось бабушке от дедушки за то, что партия оказалась такая неблагодарная! Что ж, дедушка должен был самую плохую землю брать, раз он бургомистр?

«Нет, нет!» — ответила бабушка.

«Что, что? — закричал на нее дедушка. — Стало быть, не надо было брать хорошую землю?!»

«Да, да», — говорила бабушка.

Но и таким ответом дедушка оставался недоволен:

«Ты что это? Уж по-ихнему болтаешь? Я вам докажу, кто такой Август Краске!»

И дедушка доказал. Он разорвал свой партийный билет и сунул его в печку. С тех пор дедушка больше не в партии. «Это не настоящая партия!» — ругается он. Потому, мол, что она не держится за линию какого-то господина Лассаля, про которого дедушка давным-давно когда-то читал. Лассаль этот давно помер.

С тех пор как дедушка узнал, что наш солдат в партии, не проходит и дня, чтоб они не ругались. Но они ругаются такими словами, каких мы с бабушкой не понимаем, и нам поэтому нечего сказать. Дедушка всегда хочет, чтоб он был прав. А солдат с ним не соглашается. Дедушка со злости разбивает тарелку об стену, выплевывает весь свой табак прямо на пол, но наш солдат все равно с ним не соглашается.

Скворцы немного утихомирились. Да и то сказать: попробуй петь, когда у тебя целая охапка червяков во рту! Из домика скворец тоже не вылезает с пустым клювом: надо же ему убрать за малышами. Разве что вечерком, когда скворчата уже улеглись спать под крылышком скворчихи, скворец сядет на ветку яблони и попробует свой посвист и прищелкиванья.

Наша картошка поднялась молодцом. Когда ветер дует над полями, стебли ее так и пригибаются. Вот она какая у нас уже высокая! Сорняков не видно совсем. Дедушка и наш Дразнила прополочным плугом весь его повырывали. Серая лебеда, дикие анютины глазки и полевая редька лежат и гниют теперь в борозде и помогают удобрять картошку. Только вот крапива — та никак не поддается, цепкая очень. Ее толстые молочные корни уходят глубоко в землю. И нам с бабушкой приходится выковыривать их ножиком. На правую руку я надел старую перчатку, но все равно обстрекался. У бабушки руки жесткие, их крапива не берет. Что бы мне такое сделать, чтобы и у меня руки стали такими же жесткими, как у бабушки?

Срезанную крапиву обваривают кипятком, а потом ее, чавкая, поедает свинья. У себя в животе свинья из крапивы делает сало — шпиг.

Учитель Керн задумчиво ходит по классу. Лоб у него нахмурен.

— Мне очень жаль, но кое-кому из вас придется поставить плохие отметки, — говорит он.

— Поставил бы всем хорошие, вот ему и жалеть никого не надо было бы, — тихо говорит мне Фриц Кимпель.

Он только что вслух прочитал свое домашнее сочинение о табаке. Но учитель Керн остался недоволен. Теперь моя очередь читать. И не только потому, что Кимпель и Краске начинаются на «К», а еще и потому, что мы с Фрицем считаемся у учителя Керна «слабосильной командой». А Фриц совсем не слабый. Он даже младшего Пинкуса поколотил. Пинкус уже год как не ходит в школу и носит длинные штаны. А поколотил Пинкуса Фриц вот за что. Пинкус взял да подкараулил ворон, когда они в гнезде сидели. Но на это гнездо давно уже зарился Фриц. Пинкус забрал ворон с собой, а в гнезде оставил записку. В записке было написано: «Фрицу Кимпелю, сыну Лысого черта! Мы уже улетели. Вороны». Вместо точки вороны сами поставили кляксу. Вот за что Фриц поколотил Пинкуса.

Я тоже не слабосильный. Я один дотащил два полных ведра жидкого навоза от тележки Фимпеля-Тилимпеля до самого леса. Фимпель-Тилимпель, как всегда, завернул по дороге к трактирщику Карнауке. А когда он потом тащил свою тележку полем, ему захотелось отдохнуть. Присел он отдохнуть, да и заснул. Я снял ведра с тележки и отнес их в лес. Фимпель их только к вечеру нашел. Потом он всем рассказывал, что это его ведьма околдовала. Она, мол, села полдничать, а тут в поле навозом воняет. Это он, Фимпель, его как раз вез на своей ручной тележке. Фимпель-Тилимпель это и дедушке рассказал. А дедушка подмигнул мне и, подкрутив усы, ответил Фимпелю:

— В самую-то жару навоз возить не годится, Фимпель-Тилимпель. Тебе еще повезло: полей ты свою кукурузу в полдень — она бы вся сгорела. В балансе-то что получается? Коль не хочешь недороду, вози навоз в ненастную погоду. Так-то!

Во какие мы сильные! Но учитель Керн нас все равно считает «слабосильной командой». Он и знать не хочет, кого мы можем поколотить и что мы можем перетащить. Он хочет, чтоб мы были сильны на уроках, одолевали науки. А это у нас с Фрицем что-то не получается. Мне приходится после уроков работать в поле. Фрицу Кимпелю, правда, после уроков работать не надо, но он вообще против нашего учителя Керна. Он ругает учителя мучной обезьяной, а отец Фрица, Лысый черт, считает, что не может быть учителем человек, который не был студентом. Но наш учитель Керн был студентом. Он на курсах учился и сейчас раз в неделю ездит для повышения квалификации в город. Однако Лысый черт всего этого не признает. Он говорит: «Учителю надо быть еще хитрей, чем доктору. Больного сразу можно узнать, он в кровати лежит, а вот дурака сразу не отличишь — он бегает, как все: на своих на двоих».

На меня надвигается беда. У нее на носу очки, как у нашего учителя Керна. Когда она приглядывается, то так же щурит глаза, как наш учитель Керн. Она такая же грустная и бледная, когда ей надо быть сердитой, как наш учитель Керн.

— Теперь нам Тинко прочтет, что он написал о табаке.

Так обрушивается на меня моя беда.

Я говорю:

— Пожалуйста, мне это ничего не стоит!

И читаю:

— «Табак. Происхождение табака. Табак родом из Зандберге или из Котбуса. Вообще-то он совсем маленький. В пакетике его почти не видно. На пакетике написано «Виргиния». Но это враки.

Посадка табака. Сначала табак сажают в горшки. Когда он начинает прорастать, то никогда неизвестно — табак это или сорная трава. Надо глядеть в оба, чтобы не вырвать табак вместо сорняка. А потом он вырастает все большей и большей…»

Учитель Керн поправляет:

— Все больше и больше.

— Да, да, все больше, — говорю я и хочу читать дальше.

Ребята кругом хихикают. Вот дурачье! И вообще эта Стефани!

— «Обработка табака. Потом табак рассаживают. Если не хочется платить налоги, то его надо сажать с картошкой или между свеклой…»

— Между картошкой, — снова поправляет учитель Керн.

— Вы тоже так делаете? — спрашиваю я.

И опять весь класс гогочет.

— «Тот табак, который надо сдавать, поливают жидким навозом. У него тогда листья больше делаются, но он воняет, когда его потом курят. Он и весит больше. Если табак к тому времени не украдут, то его развешивают для просушки на веревочке. А кто курит зеленый табак, тот потом болеет. Ему надо сходить к доктору. А доктор говорит: «Никакой язвы у вас нет. Поменьше курите этой гадости».