Вполне современное преступление - Пьер Мустье

— Вы не садитесь? — спросил меня полицейский.

— Сажусь, сажусь! — ответил я, продолжая стоять.

Он чуть нахмурил бровь, повернулся и вышел. Мне почудился чей-то приглушенный смешок, я резко обернулся и заметил, что за моей спиной уже толпилась публика, точно во время скачек. Это, впрочем, совершенно нормальное обстоятельство смутило меня. Мне показалось, будто повторяется какая-то ранее уже пережитая мною сцена, но это отнюдь не было навеяно эпизодом, позаимствованным из литературы или кинокартины. Сейчас я был актером, а не зрителем. Но когда же я играл эту пьесу? Я отвернулся и сел на скамью. Вся эта декорация, выдержанная в стиле классической архитектуры, еще усугубила мое волнение: идущие амфитеатром скамьи, чересчур высокие столы, гипсовый бюст Правосудия на позолоченном фоне, а ниже — символические весы в рамочке — все приводило меня в смятение, равно как и суровость зала, само благородство линий и нависшая над всем ватная тишина. Я опустил веки. Обычно, когда хочешь избавиться от дурного сна, открываешь глаза, но сегодня я старался забыть о реальной действительности. Однако тщетно. Рядом со мной скрипнула скамья, и, моргнув, я увидел присевшую на нее молодую женщину с платиновыми волосами. Одновременно позади нас устроилось еще двое или трое свидетелей, потом еще несколько человек, их колени и ботинки задевали нашу скамью. И внезапно со всех сторон в зал стали входить люди: человек в черной мантии — вечером Робер объяснил мне, что это был секретарь суда, — в сопровождении служителя шагал от стола к столу и раскладывал какие-то бумаги; потом другой, тоже в мантии, — на этот раз судебный исполнитель — прошел по центру зала, бросая вокруг себя настороженные взгляды, вернулся назад и начал что-то тихо обсуждать с секретарем суда; потом ввалились журналисты и приглашенные лица, громко обмениваясь своими соображениями, они рассаживались за столиками. Потом маленький темноволосый адвокат сел на скамью защиты, вскоре к нему присоединились двое его собратьев, которых я узнал, потому что видел их в кабинете следователя; наконец возник прокурор в красной мантии, одаряя знакомых улыбками, он важно занял свое место. Вокруг меня шли какие-то разговоры. Молодая женщина с платиновыми волосами что-то доверительно говорила своему седоватому соседу, который отвечал то «Ну конечно же!», то «Вы совершенно правы!». За моей спиной чей-то надтреснутый голос повторял между двумя приступами кашля:

— Уж поверьте мне, это твердый орешек.

Сливавшееся воедино бормотание поднималось вверх, к потолку, порой из него вырывалось отчетливо произнесенное слово или отдельный слог, и этот неумолчный шум в конце концов совсем оглушил меня. Я машинально разглядывал борзых на гобелене, когда внезапно воцарилась тишина. Инстинктивно я почувствовал, что все взгляды устремились в противоположную сторону, и тоже повернул голову. Пробитая в деревянной панели правая дверь распахнулась, ее толкнул полицейский в форме, державший в руке не то железную, не то кожаную цепь. На конце этой цепи показалась фигура Сержа Нольта, и я вздрогнул, потому что он снова отрастил бородку. Но вот и второй полицейский вошел за перегородку, он вел Чарли; потом еще один, за ним еще трое, и каждый вел на цепи обвиняемого. И все полицейские мундиры склонились, снимая наручники со своих пленников, они поставили их впереди себя. Серж уселся на скамью с равнодушным видом, его примеру последовали Чарли, на губах которого играла улыбка, Дедсоль и Ле Невель — оба смотрели прямо перед собой и, казалось, ничего не видели вокруг, — Логан, потупивший голову, и наконец Ваас, грызший ногти. Прозвенел резкий звонок, и молодая женщина рядом со мной подавила стон. В то же мгновение служитель, выходивший из зала, снова появился и громко выкрикнул что-то, должно быть: «Суд идет!», потому что все встали, но до меня долетел только слабый отзвук: «Дет!» Председатель суда и два заседателя, все трое в красных мантиях, без всяких церемоний заняли свои кресла, и публика в зале тоже уселась. Тогда председатель суда повернулся к обвиняемым и приказал им встать. Он спросил у каждого имя, фамилию, дату и место рождения, профессию и место жительства. Таким образом я узнал, что Серж был электриком, а Чарли шофером, доставлявшим покупки на дом, что Ваас родился в Брюгге, а Логан в Фор-де-Франс. Установление личности было закончено в несколько минут, после чего обвиняемым разрешили сесть, а судья стал выбирать по жребию присяжных. Он смешивал жетоны в квадратном ящичке, точно игроки в лото времен моего детства. Избранные поднимались по очереди на помост и скромно усаживались рядом с членами суда: пятеро слева от стола со святой троицей судей, а четверо справа. Я отметил, что среди присяжных было две женщины, одна из них в очках. Я рассеянно прислушивался к клятве, которую произносил каждый из них, и бесконечное это повторение отдавалось в моих ушах монотонным речитативом. Мне чудилось, будто я присутствую при отправлении чужого религиозного обряда, и я втайне испытывал неловкость. Затем председатель суда объявил, что судебный исполнитель приступает к вызову свидетелей. Мое имя было названо первым, и я ответил: «Здесь!», но судебный исполнитель заявил, что не расслышал, и я должен был повторить это более четко. Мне показалось, что моя соседка тоже ответила: «Здесь!» — после того как судебный исполнитель назвал имя Морис, но я решил, что ошибся, виной чему была усталость. Этот школьный ритуал утомил меня. Председатель суда предложил судебному исполнителю отвести свидетелей в предназначенное для них помещение.

— Они могут выйти оттуда лишь для того, чтобы дать показания, — добавил он.

Одновременно со мной с места поднялись пятнадцать человек, и мы последовали за судебным исполнителем, он разделил нас на две группы в зависимости от того, были ли мы свидетелями защиты или обвинения. Меня удивило, что нас всего четверо в том отсеке комнаты, который был отведен для свидетелей обвинения: молодая женщина с платиновыми волосами, пятидесятилетний седовласый человек, чувствовавший себя весьма скованно в новом костюме, мужчина лет тридцати в водолазке и полотняной куртке и я сам, изо всех сил старавшийся ни с кем не вступать в разговоры. Мужчина в куртке спросил у судебного исполнителя, долго ли мы пробудем в этой комнате.

— Ясное дело! — отрезал тот.

Он объяснил, что это судебное разбирательство особенное: подумать только — шестеро обвиняемых. Судья должен допросить их всех, одного за другим. Затем будут зачитаны протоколы следствия и заключения экспертов. Все вместе займет самое меньшее два часа; если, конечно, не будет вопросов со стороны адвокатов защиты. Иначе… Он неопределенно махнул рукой и поспешно покинул нас, закрыв за собой дверь. Человек в куртке заявил, что правосудие не слишком-то считается с тем, заняты мы или нет. Его дело, к примеру, ежечасно требует его присутствия, ведь без него грузовики с места не двинутся.

— Вот и со мной также, — сказал пятидесятилетний мужчина. — У меня небольшое предприятие по выпуску электрооборудования…

Человек в куртке предложил ему сигареты «Толуаз», потом протянул пачку мне, но я, выдавив из себя улыбку, отказался, затем он спросил у молодой женщины, не помешает ли ей дым.

— Нисколько! — заверила она, закинув ногу на ногу.

— Моя фамилия Сукэ. Грузовики Сукэ, — сказал человек в куртке.

— А моя — Бурелли, — сказал седовласый мужчина.

Они тотчас же обменялись клубами дыма, выпустив их в лицо друг другу, и общими соображениями о своих профессиях: расходы на социальное обеспечение просто непосильные, служащие все в отпуске, всякая инициатива сдерживается государством, и подумать только, еще осмеливаются говорить о расцвете промышленности. Но диалог этот был лишь подступом к разговору, своего рода преамбулой. Убежденность их речей противоречила взглядам, которые они украдкой бросали на меня. Чувствовалось, что не это их сейчас занимает. И наконец произошло то, чего я так опасался.

— Простите, мсье, — сказал Бурелли, — вы и есть мсье Реве?

— Да, — ответил я вполголоса, не зная, куда спрятать глаза.

Только бы любой ценой избежать их вопросов, но не мог же я повернуться к ним спиной, тем более что выражение их лиц стало серьезным, так сказать понимающим. Минута молчания перед тем, как идти на приступ. Я ждал с бешенством в сердце, положив руки на колени. И когда только меня оставят в покое! Они сидели передо мной, сгорая от любопытства, а я на своей скамье чувствовал себя старым затравленным зверем.

— Это чудовищно, — сказал Бурелли.

— Чудовищно! — отозвался Сукэ. — Я прочитал отчет, напечатанный в газетах; но журналисты всегда несут невесть что.

— Невесть что! — повторил Бурелли и почтительно повернулся ко мне: — Ведь и вы тоже так считаете, не правда ли?