Мария - Хорхе Исаакс

Глава XXV

Легкими, почти детскими шагами пробежала она…

На заре меня разбудил шепот ребятишек, которые тщетно старались не нарушить мой сон. Дело было в том, что обрезав крылья пойманным за последние дни голубям, они засадили их в пустые сундуки, и голуби жалобно стонали, почуяв первые лучи солнца, заглянувшие в комнату сквозь щели жалюзи.

– Не открывай, – говорил Фелипе, – не открывай! Брат спит, а голуби поднимут шум.

– Но ведь Мария нас уже звала, – возразил младший.

– Ничего подобного. Я давным-давно проснулся, а она и не думала звать.

– Нет, звала. Я знаю, чего ты хочешь: выскочить первым и побежать к ручью, а потом скажешь, что только на твои удочки попалась рыба.

– Просто я не ленюсь и умею их хорошо забрасывать… – перебил его Фелипе.

– Подумаешь, какой труд! Это Хуан Анхель забрасывает их для тебя в самых хороших местах.

И он опять собрался выпустить голубей.

– Не открывай, – уже сердито прошипел Фелипе. – Подожди, сейчас посмотрю, не проснулся ли Эфраин.

И с этими словами он на цыпочках подошел к моей кровати.

Тут я схватил его за руку и сказал:

– Ах ты плут! Значит, ты отнимаешь рыбу у маленького.

Оба расхохотались и попросили рассудить их. Я уладил дело, обещав пойти вечером вместе с ними и проверить, как заброшены удочки. Поднявшись и предоставив ребятам загонять обратно голубей, бившихся у порога в поисках лазейки, я вышел в сад.

Лилии, альбаака и розы дарили ветерку свое нежное благоухание и радовались ласке первых лучей солнца, а оно уже поднималось над вершиной Морильоса, разгоняя золотистые и розовые тучки.

Проходя мимо окна Эммы, я услыхал ее болтовню с Марией, поминутно прерываемую смехом. Их голоса, особенно голос Марии с ее своеобразным произношением буквы «с», походили на воркование горлиц, проснувшихся в листве апельсиновых и земляничных деревьев.

Дон Херонимо и Карлос негромко беседовали, прогуливаясь по галерее перед своими комнатами, когда я перепрыгнул через ограду сада во двор.

– Ого! – воскликнул сеньор де M. – Поднимаетесь спозаранку, как хороший хозяин. А я-то думал, вы такой же соня, каким был ваш дружок, когда приехал из Боготы; правда, кто поживет со мной, быстро научится вставать на рассвете.

Он пустился в пространные разглагольствования о выгодах недолгого сна; впрочем, нетрудно было понять, что спать недолго означало именно спать долго, только ложиться пораньше. Он сам признался, что привык укладываться в семь или восемь вечера, но зато мигрени у него никогда не бывает.

Приход Браулио, за которым, выполняя мое вчерашнее поручение, еще на заре отправился Хуан Анхель, помешал нам выслушать конец речи сеньора де М.

Браулио привел с собой двух собак, в которых никто, кроме меня, слишком хорошо с ними знакомого, не признал бы героев вчерашней охоты. Майо, взглянув на них, заворчал и спрятался у меня за спиной, не в силах победить свое отвращение: его белая, все еще пышная шерсть, висячие уши и гордый взгляд придавали ему весьма аристократический вид, особенно по сравнению с невзрачными собачонками горца.

Браулио почтительно поздоровался и подошел ко мне спросить о здоровье семьи, а я горячо пожал ему руку, Собаки радостно прыгали вокруг меня, всячески показывая, что я им гораздо милее, чем Майо.

– Теперь будет у нас случай проверить твое ружье, – обратился я к Карлосу. – Я попросил привести двух отличных собак с фермы Санта-Элена, и вот тебе товарищ для охоты, с которым у оленей шутки плохи, и пара искуснейших следопытов.

– Вот эти? – пренебрежительно спросил Карлос.

– Эти шелудивые псы? – добавил дон Херонимо.

– Да, сеньор, они самые.

– Не поверю, даже если увижу собственными глазами, – заявил сеньор де М. и снова стал прогуливаться по галерее.

Нам принесли кофе, я заставил Браулио взять предназначенную мне чашку. Карлос и его отец не могли скрыть удивления, вызванного моей любезностью по отношению к простому горцу.

Вскоре сеньор де М. вместе с моим отцом отправились верхом посмотреть, как идут полевые работы, а мы с Браулио и Карлосом принялись проверять оружие и готовить заряд для нового ружья Карлоса.

Мы были увлечены этим занятием, когда мама незаметно дала мне знать, что хочет поговорить со мной. Она ждала в рукодельной. Мария с Эммой ушли купаться. Усадив меня рядом с собой, мама сказала:

– Твой отец настаивает, чтобы Марии сказали о намерениях Карлоса. Тебе тоже кажется это необходимым?

– Я думаю, необходимо сделать так, как хочет отец.

– Сдается мне, ты это говоришь из послушания, а не потому, что согласен с его решением.

– Я не могу не выполнить желание отца. К тому же Мария пока еще не моя невеста и вольна решать, как ей будет угодно. Я обещал ничего не говорить о нашем уговоре и обещания не нарушил.

– Боюсь, как бы Марии не повредило волнение: ведь она может подумать, будто мы с отцом не одобряем ваш союз. Твой отец не хотел говорить сеньору де М. о болезни Марии, опасаясь, как бы тот не счел это предлогом для отказа; и он, и его сын знают, что за Марией дают приданое… об остальном не хочу говорить, но ты сам все понимаешь. Скажи, как поступить, чтобы Мария и отдаленно подумать не могла, будто мы против вашего брака? Но вместе с тем, не забудь, я должна выполнить и пожелание твоего отца.

– Я вижу только один выход.

– Какой же?

– Сейчас скажу. Я уверен, что вы согласитесь со мной. Умоляю вас согласиться. Откроем Марии тайну, которой потребовал от меня отец, расскажем, что вы оба разрешили мне считать ее своею будущей женой. Обещаю вам быть осмотрительным, ничем не выдавать отцу невольную измену данному слову. Могу ли я выполнить его требование, не причинив Марии горе, которое принесет гораздо больше вреда, чем чистосердечный рассказ обо всем? Доверьтесь мне: разве не правда, что выполнить волю отца невозможно? Вы сами это видите. Согласны вы со мной?

Мама помолчала некоторое время и, ласково улыбнувшись, ответила:

– Хорошо. Но запомни, обещать следует только то что можешь исполнить. А как мне говорить с ней о предложении Карлоса?

– Так же, как говорили бы с Эммой в подобном случае, а потом расскажете ей все, что пообещали мне. Боюсь, первые ваши слова произведут на нее тяжкое впечатление, бедняжка подумает, будто вы с отцом решительно противитесь нашему союзу. Она ведь случайно услыхала разговор о своей болезни, и только ваши постоянные нежные заботы и наша с ней вчерашняя беседа немного ее успокоили. Забудьте обо мне, когда будете рассказывать ей о предложении Карлоса. А я послушаю, о чем вы говорите, спрятавшись здесь, за дверью.

Дверь вела в молельню.

– Послушаешь? – спросила мама удивленно.

– Да, сеньора.

– А зачем нужен этот обман?

– Мария будет только рада. Ведь так я добьюсь своей цели.

– Какой же цели ты добиваешься?

– Узнать, на что она готова ради меня.

– Но, вероятно, лучше, чтобы она никогда не узнала, что ты ее слышал и я на это согласилась?

– Что ж, если хотите, пусть будет так.

– Ты, как будто, сам боишься выполнить свое намерение.

– Умоляю вас, не отговаривайте меня.

– Но разве ты не видишь, что если я все ей открою, то тем самым как бы дам обещание, которое, к несчастью, могу и не выполнить? Ведь в случае повторения болезни твой отец воспротивится вашему браку, и я вынуждена буду согласиться с ним.

– Она это понимает. Никогда не захочет она быть моей женой, если болезнь повторится. Но неужто вы забыли, что сказал врач?

– Что ж, поступай как знаешь.

– Слышите ее голос? Они идут сюда. Позаботьтесь, чтобы Эмма случайно не заглянула в молельню.

Мария вошла, разрумянившись и все еще смеясь после болтовни с Эммой. Легкими, почти детскими шагами пробежала она через рукодельную и, уже открыв дверь в свою комнату, заметила маму.

– Ах! – воскликнула она. – Вы здесь! – и, подойдя к ней, спросила: – А почему вы такая бледная? У вас голова болит? Попробуйте искупаться… вам сразу станет лучше…

– Нет, нет. Я хорошо себя чувствую. Я ждала тебя, чтобы поговорить с глазу на глаз. Речь идет об очень серьезном деле; боюсь, оно будет тебе неприятно.

Мария впилась в маму блестящими глазами и, побледнев, спросила:

– О чем?… Что случилось?…

– Садись сюда, – сказала мама, указав на скамеечку у своих ног.

Мария села, тщетно пытаясь улыбнуться. Серьезное выражение сделало ее лицо еще очаровательней.

– Говорите же, – сказала она и, стараясь успокоиться, провела обеими руками по лбу и поправила черепаховый с золотом гребень, который поддерживал волосы, блестящим толстым жгутом обвивавшие ее голову.

– Я буду говорить с тобой так, как говорила бы в подобном случае с Эммой.

– Да, сеньора, я слушаю.

– Папа поручил сказать тебе… что сеньор де М. просит твоей руки для своего сына Карлоса…

– Как! – воскликнула Мария в испуге. Она хотела было вскочить, но снова упала на скамеечку, закрыла лицо руками, и я услышал ее рыдания.