Серое небо асфальта - Альберт Родионов

— А зачем? Шашлык вреден для пищеварения! — прозвучал резонный ответ.

— А что ещё для тебя вредно?

— Всё что вкусно, и не только для меня, но и для тебя!

— Ага, значит, когда ты стал нищим, начал заботиться о здоровье?!

— Я не нищий, это пенсия у меня нищая, как у большинства, а её мне задолжало нищее, вернее — алчное государство! — Витя снисходительно улыбнулся наивному человеку. — Я такой же, как все! — он пожевал губами… что-то его не устроило в высказанном, и добавил: — Когда получаю деньги! — догадавшись, что возник вопрос о несоответствии его возраста и пенсии, он поспешил ответить: — В тридцать лет у меня уже был горячий стаж, я десять лет отработал в литейном цеху, потом, что-то во мне свихнулось на сторону, и заочно, закончил четыре курса Института Культуры.

Дима автоматически кивнул, не это сейчас его беспокоило, и быстро, нервно заговорил:

— Врёшь, сам себе врёшь, сюрреалист хренов, пытаешься стереть границы между сном и действительностью, радостью и безумием, объективностью и субъективностью?! — наклонился он над столом, не заметив, что злобно оскалился.

— Правильно, — спокойно, с тихой улыбкой, согласился Витя, — Я ведь Дали!

— Ты — в дали… в Тмутаракани… маленький таракашка со своими отвлекающими громоотводами — антеннами!

— А ты… что большой? Но ведь тоже насекомое! Между нами расстояние в один миг, как между прошлым и будущим, помнишь песню? Есть только миг — за него и держись! Вот я и держусь, а ты над собой издеваешься… и не только, над женой тоже, сыном… Если пошёл процесс метаморфозы, начал окукливаться — уходи, чтобы не мешать другим, каждый имеет право на смерть, в любых её проявлениях, — Витя, изменился, — Димка сразу этого не заметил, — как-то посветлел лицом, уложился волосами, облагообразился что ли, и стал похож на икону, и смотрел так… строго, но ласково.

— Ты душ принял? — спросил он.

— А что?

— Правильно! Щас… подожди… — Дима вскочил с табурета и вышел…

Он вернулся и положил на стол двадцать долларов (это была самая мелкая купюра в его кошельке).

— Извини, рубли вчера кончились!

Витя усмехнулся и отодвинул деньги…

— Спасибо, не надо!

— Ты чего выпендриваешься, умылся и думаешь — другим стал? слишком торопишься! — разозлился Димка. — Вчера бы ещё обрадовался, если бы кто на чекушку дал!

— Вчера да, сегодня нет!

— Почему?

— Не знаю! А ты чего разбрасываешься? сам, так понимаю, скоро приобщишься к сонму бездельников, — Витя кисло усмехнулся.

— Не бездельников, а свободных, не волов! Ты ведь учил?!

— Так что, деньги, не нужны, что ли будут?

— Не-а…

— Это круто, растёшь… значит, когда-нибудь возможно сможешь создать нечто великое, и оказаться, в конце концов, перед человечеством — не бездельником, — Виктор покачал уважительно головой и разлил в стопки водку.

— Чтобы создать что-либо, нужно напрягаться, — возразил Дима, — а как раз это и ломает!

— Правильно: напрягаться, учиться…

— Какая же это свобода, если ты должен учиться, а учиться трудно и опять получается должен! Ненавижу это слово, оно как банка привязанная к хвосту кошки, — Дима помрачнел и потянулся к водке…

Виктор положил свою тёмную руку сверху и помешал взять…

— Да, слово тяжёлое, и сбросить его с себя тоже нелегко, хоть и давит к земле, мешает, если ещё под Богом ходишь. А Свобода — это когда ты делаешь то, что хочешь, не в ущерб другим, если в ущерб, то это — хамство, значит — зависимость от недостатка воспитания, образования, этическая пустота; зависеть от пустоты видимо тоже возможно, значит — не свобода! Академик Амосов говорил, что у каждого человека свой предел напряжения, но если тренироваться, можно поднять планку. Вот штангист тренируется, тренируется и, глядишь, поднимет килограмм двести, а ты учишься, учишься — читаешь, думаешь, сравниваешь и бац! книга! — Виктор бац… и обрадовался, засиял лицом, словно увидел первые гранки своего творения.

— Ага, бац, а её не печатают! — Дима вытащил руку из под чужого пресса и снова потянулся к "беленькой".

— А ты — бац… ещё… учишься, читаешь, думаешь, сравниваешь, голова растёт, как арбуз, того и гляди, семечками стрельнет, и бац — новая книга!

— А редактор — бац — тебе её обратно!

— Ну, может, не на той странице открыл, там, где не стреляли, не трахались, бывает и такое, — усмехнулся Виктор, — знакомая ситуация.

— Так что, писать только боевики? — рюмка уже была в руках Димы, но пока сохраняла наполнение.

— Ну, ещё можно о любви… намылил орудие труда и пошёл: секс — деньги — аргентинское танго — криминальное чтиво — биороботы — счастливая биомасса — золотой телец! Всё о любви! Заманчиво, просто, успешно и бац… снова ему на стол!

— Что, орудие труда?

— Можно и так! — Витя рассмеялся, оценив юмор. — Но всё-таки — результат труда!

— А он — "Не наш профиль, извините, всё очень хорошо, редактору понравилось, но у нас такой директор…" — Ты глядь на рекламные ячейки, а там: Коэльо, Кастанеда, Маркес, а из наших — Донцова… растянулась на всю полку!

— Да уж, этакий стеллажный мезальянс!

— Я его спрашиваю: а Пелевина напечатали бы?

— "Пелевина? — подумал так… — Ну отчего же нет, — отвечает, — напечатали!"

— А если бы не был ещё известен?

— "Ну…" — мычит, как бычок…

— "Баранки гну…" надо было ему сказать… а в общем всё понятно, ты не туда ходил, не на тот стол ложил… Это было не издательство, а издевательство, типография, печатный станок! Надо искать! — Витя кивнул, ободряюще улыбнулся и запел:

Кто весел — тот смеётся

Кто хочет — тот добьётся

Кто ищет — тот всегда найдёт!

— Ну ищет он, ищет и находит… журнал, например, известный! — Дима не унимался в поиске…

— Ну и?.. — понимающе усмехнулся Виктор.

— А там всё наоборот: "Больше человека! Меньше секса, стрельбы, политики!"

— Понятно… омут им — подавай! Эхолоты душ, бать их! Ковырялки! — Витя кивнул.

— И фамилии все такие на обложках: весомые, возрастные, умудрённые и, похоже свои, клановые!

— И скучные — прескучные! — заржал во весь голос Виктор, окинув стол взглядом… в поисках своей свободы!

Дима грустно вздохнул и удивлённо глянул…

— А ты откуда знаешь?

— Почитывал журнальчики раньше, когда в них было что почитывать! — Витя зло усмехнулся, и Димка снова с пониманием качнул головой.

— И понимаешь, как-то грустно… безысходно становится, когда титулованные, настоящие мастера тратят силы и пыл в угоду своим содержателям, ведь никто этого читать не будет, такой литературой завалены склады книжных магазинов ещё с хрущёвских времён, такие же одинаковые, пятиэтажные, серые, низенькие… НЗ на случай энергетической катастрофы, в поддержку Чубайса, радость печки — буржуйки.

— Не в этом беда! — отрицательно затряс головой Виктор и посмотрел в глаза собеседнику, согнув рот скобой. — Беда в том, что они мешают другим, думающим по-другому, иначе — быстрее, учитывающим скорость времени и драйв чтива! Таким, наверное, как ты!

— Ну ты завернул! А откуда знаешь? — Димкин рот расплылся широчайшим армейским довольствием, будто вернулся лет на двадцать назад. — Не так уж далеко от истины, новоявленный Дали.

— А я тебе про что!? — Витёк тоже осклабился. — Видишь, сразу признал во мне Сальвадора! Стоило лишь разок лизнуть! Ну что там, спиртоносец ещё остался? — он радостно ощерился… но улыбка поспешно бежала, и лицо приняло озабоченное выражение, наблюдая, как медленно краснеет Димка… — Пошутил я, слышишь! — он подвинулся ближе, насколько позволил разделявший их стол. — Эк тебя попёрло! обиделся что ли?

— Да ведь я никуда не ходил ещё, ничего и не писал, разве эпиграммы в институтскую "молнию", это ты, кажется обмолвился, что ситуация знакома, а? — Согнав краску с лица, Дима взял себя в руки, зачем-то соврав, что не писал, до сих пор, а ведь пописывал про зайцев прилично и давно, и не только в "молнию", когда сильно, по молодости, упивался, но и за… Он напряжённо рассмеялся и приподнял свою стопку… — А это последняя… больше нет!

— Ну и ладно, пора домой, мать, наверное, погрязла… — Виктор не договорил в чём и, выпив последнюю, поднялся. — Спасибо за приют и прочее, был рад знакомству, может, ещё встретимся.

— Чё "может", обязательно! — Димка тоже встал, и они прошли в коридор.

— А где… это… — Виктор обследовал угол у двери.

— А, пальто!? Я его вчера в мусоропровод… вот… — Дима снял с вешалки Аляску и протянул… — одевал всего несколько раз, мне она мала, носить всё равно не буду, сыну тем более, — и предупреждая вопрос, — продавать некому, и никто не станет этим заниматься! Бери, короче… — он сделал голос жёстче, — и ботинки вот… не надо хмуриться, а то серьёзно обижусь; деньги не берёшь, так вот, хоть костюм, жарко сейчас в Аляске ходить, хотя ты привык в пальто, но в костюме — как раз! — Димка, натянуто улыбаясь, протянул растолстевший пластиковый пакет и почти вытолкал Виктора на лестничную площадку. — Будь здоров, увидимся, — не дожидаясь благодарности, он захлопнул дверь.