Революtion! - Валерий Соловей

Применительно к нашему случаю это означает, что если страхи гражданской войны были реальны, то именно они диктовали линию поведения. Вместе с тем не премину отметить, что в данном конкретном случае (политический кризис 1992–1993 гг.) линия поведения Ельцина носила подчеркнуто конфронтационный характер, и он сознательно (подчеркну: сознательно!) избегал любых политических компромиссов, поскольку те привели бы к ограничению его власти.

Хотя во время тогдашнего кризиса я считал угрозу гражданской войны в России весьма вероятной (во многом мои опасения питались историческими аналогиями), с позиции сегодняшнего дня эти опасения и страхи выглядят кардинальным преувеличением.

И вот почему. Как уже отмечалось в предшествующей главе, существует корреляция между демографической динамикой и интенсивностью революционного процесса. Кровавые революции обычно происходят там и тогда, где и когда наблюдается демографический перегрев, где избыток молодой энергии и силы. В странах, переживающих демографический упадок, возможны эксцессы в виде гражданских беспорядков и вспышек насилия, но не полноценная и систематическая гражданская война.

Действительно, политический кризис 1992–1993 гг. теоретически мог оказаться запалом. Однако хвороста, чтобы вспыхнул пожар, явно не хватало и, что еще важнее, хворост этот был сырым. Качественное отличие последней русской революции от предшествующих состояло в том, что русские вошли в нее изрядно ослабленным народом с плохой демографической динамикой.

На мой взгляд, именно витальная слабость русских обусловила сравнительно мирный (по крайней мере на территории России) характер буржуазной антикоммунистической революции. У них не было ни сил, ни куража проливать кровь ради идеальных, трансцендентных целей и ценностей – неважно, спасения коммунизма, перехода к демократии или возрождения Третьего Рима.

И уж тем более не было и не могло быть никаких материальных и идеальных интересов, которые стоило бы защищать. В самом деле, невозможно представить крестьян Нечерноземья, поднимающихся «на бой кровавый, святой и правый» ради нищих колхозов; рабочих, выступающих в защиту социалистических заводов и фабрик; секретарей парткомов, готовых идти на смертоубийство за кумачовые знамена и ведомости об уплате партийных взносов.

А вот тем, кто относился к «капитанам социалистического производства» и контролировал народно-хозяйственные активы, новая ситуация, наоборот, открыла возможность конвертировать функции социалистических менеджеров в права собственников. В этом смысле революционная власть действовала грамотно: она начала быстро создавать слой новых собственников, способных выступить ее социальной опорой.

Остальные лелеяли надежду (для подавляющего большинства она оказалась иллюзорной) войти в число новых хозяев жизни или хотя бы зажить лучше, чем при Советах.

В общем, развязывать гражданскую войну оказалось некому и воевать в ней было не за что.

Правда, этот мой вывод не более чем оценка постфактум. А быть умным задним числом, как известно, легко. В конце концов, хотя гражданские беспорядки и спорадическое насилие не тянут на полноценную гражданскую войну, тем, кто от них пострадал, от этого ничуть не легче.

Однако мое намерение вовсе не в том, чтобы очередной раз подвергнуть критике покойного Ельцина: вот-де, мол, взял и расстрелял парламент, хотя нужды в том не было, а никакая гражданская война России не угрожала. Моя мысль обращена в настоящее и будущее.

Нынешняя Россия чем дальше, тем больше входит в неравновесное состояние, чреватое революцией. Что, конечно, не означает запрограммированности революции и ее неизбежности. Однако ежели революция вдруг вспыхнет, то риск ее перерастания в гражданскую войну мизерен и стремится к нулю.

В современной России отсутствует демографическая основа гражданской войны, да и вообще почва для массового кровопролития. Я уже не говорю об отсутствии накаленных идеологий и ценностей, ради которых люди готовы убивать и умирать. Если гражданская война не началась в 90-е годы, когда российское общество переживало чудовищный стресс выхода из коммунизма, тем меньше шансов, что она вспыхнет сейчас.

Еще раз настойчиво обращаю внимание: в Европе последних двадцати пяти лет революции проходили мирно или преимущественно мирно. Хотя война в Донбассе, начавшаяся в мае 2014 г., несет отчетливое измерение гражданского конфликта, он перешел в вооруженную фазу (то есть принял собственно форму гражданской войны) только благодаря активному внешнему вмешательству.

Угроза гражданской войны в России используется властью как пропагандистский миф для борьбы с оппозиционными настроениями. Посредством немудреных пропагандистских операций выстраивается так называемая «пугающая альтернатива», обществу направляется послание: поддержите Кремль или вы получите революционный хаос; даже плохой порядок лучше хорошего беспорядка. Подогреваемый властью дискурс гражданской войны в России спекулятивен и безоснователен, он служит ключевым элементом классической пропагандистской тактики «торговли страхом»[45]. Людей элементарно запугивают, чтобы добиться их политической лояльности.

Не знаю, верят ли сами официозные пропагандисты в угрозу гражданской войны. Однако нет сомнений, что в Кремле боятся революции. И вот этот страх как раз небезоснователен. Ведь за последнее двадцатилетие страна по крайней мере дважды оказывалась на грани революции.

В постсоветском пространстве у России был уникальный шанс стать первой страной, где могла произойти «цветная» революция, вызванная электоральной фальсификацией.

Эта нереализованная возможность относится к лету 1996 г., когда проходили президентские выборы. Напомню, что основными конкурентами на выборах были действовавший президент Борис Ельцин и лидер КПРФ Геннадий Зюганов. В начале 1996 г. рейтинг Зюганова превышал 20%, а рейтинг Ельцина, по разным оценкам, находился в диапазоне от 3–4 до 7%. При этом коммунисты находились в восходящем тренде: на парламентских выборах декабря 1995 г. они заняли первое место, вдвое увеличив свое представительство в Государственной думе. В то время как Борис Ельцин потерял свою популярность из-за тяжелых социоэкономических реформ, неудачной внешней политики и репутационных скандалов.

В начале 1996 г. исход президентских выборов выглядел предрешенным в пользу Зюганова. Ситуация казалась настолько прозрачной, что в феврале 1996 г. на Всемирном экономическом форуме в Давосе Зюганова принимали как будущего президента России.

Добавлю сюда собственные «пять копеек». В апреле 1996 г. автор этих строк встречался с представителями пяти крупнейших западных инвестиционных банков, которых интересовал один вопрос: как наладить отношения с будущей коммунистической властью. И, что весьма показательно, они не только не боялись победы коммуниста Зюганова, но даже считали ее желательной по сравнению с коррумпированным и неэффективным правлением алкоголика и скандалиста Ельцина.

Чтобы предотвратить победу коммунистов, силовое крыло в ближайшем окружении Ельцина, возглавляемое начальником его личной охраны (Службы безопасности президента) Александром Коржаковым, предлагало под тем или иным формальным предлогом отменить выборы и ввести режим чрезвычайного положения. В рамках этого плана предполагалось распустить парламент, интернировать лидеров компартии и радикальных оппозиционных группировок.

Я выношу за скобки поистине детективную интригу ожесточенной внутриэлитной борьбы, в результате которой Ельцин отказался от радикального варианта и пошел на выборы. Она, равно как и беспрецедентная по масштабу и изобретательности избирательная кампания Ельцина, многажды описывалась и анализировалась – в академической литературе и в воспоминаниях[46].

Для нашего изложения в данном случае важнее другое. Известно, что в двухтуровом соревновании Ельцин выиграл выборы у Зюганова и был переизбран президентом Российской Федерации. Причем в первом туре (18 июня) он опережал Зюганова на три процента: 35,28% голосов у Ельцина против 32,03% у Зюганова, а во втором уже на 13%: 53,82% Ельцина против 40,31% Зюганова. По крайней мере, такова официальная история тех событий.

Но и есть неофициальная. А вот согласно ей, разрыв между Ельциным и Зюгановым в первом туре действительно составлял 3%. Но в пользу Зюганова! Сразу же после первого тура я слышал это от двух человек, занимавших значимые позиции в избирательном штабе Ельцина. Сейчас они входят в верхний эшелон российской элиты, и мы каждую неделю можем лицезреть их на телевидении.

Можно, конечно, скептически хмыкнуть на этих строках: мало ли, мол, чего не выдумает автор, тем более за давностью лет! Но вот от документально зафиксированного признания президента России так легко не отмахнешься. В феврале 2012 г. действовавший президент России Дмитрий Медведев во время встречи с российскими политиками – представителями несистемной оппозиции – мимоходом, как нечто само собой разумеющееся и всем известное, обронил, что президентские выборы 1996 г. «выиграл не Борис Ельцин». Это заявление было поспешно дезавуировано президентской пресс-службой: мол, не говорил Дмитрий Анатольевич Медведев ничего подобного. Однако большинство участников встречи с президентом подтвердили, что сакраментальную фразу тот все же произнес, и они ее хорошо запомнили[47].