Не влюблены - Эли Хейзелвуд

Как только мы снова остались одни, я подошла ближе и скрестила руки на груди.

Я не могла вспомнить, почему из всех мужчин написала именно ему. Чтобы избежать фотографий гениталий, оскорблений и просьб понюхать мои использованные трусики, я пользовалась только приложениями, которые требовали от женщин сделать первый шаг. Но критерии моего отбора были весьма скудными: местные мужчины, которые отмечены другими пользователями как безопасные, и которые были готовы принять мои ограничения. Внешность играла второстепенную роль. У меня был вполне удовлетворяющий секс с некрасивыми парнями, или с теми, чья харизма абсолютно на меня не действовала. Но Эли… Он не поддавался классификации. В его присутствии было что-то всеобъемлющее, то, что оказывало на меня почти химический эффект.

В данный момент он скрестил руки на груди, и бугры мышц под тонкой рубашкой заставили меня представить, как он протягивает руку. Обнимает. Прикасается.

– Это было плохо сделано: слишком явно, – сказала я без выражения.

– Да, – согласился он, потом, словно это только что пришло ему в голову, спросил: – Ты чувствуешь себя в безопасности? Со мной наедине?

Я хотела солгать, но отказалась от этой идеи.

– Да.

Он расслабился.

– Тогда я не буду просить Джея вернуться. Через какие промежутки времени ты проводишь измерения?

Я склонила голову набок, изучая Эли, переоценивая его роль здесь, в «Клайн» и, кстати, вспоминая о числе «Эйлера».

«Ты знаешь пароль к телефону этого мужчины, его мнение об анальном сексе и прочим сексуальным предпочтениям, но понятия не имеешь, откуда у него знания в области пищевой промышленности. Отличная работа, Ру!»

– Догадайся.

Он снисходительно скривил губы.

– Я тебе не танцующий медведь. Я не действую по команде.

– Конечно, нет. Тебе нравится элемент неожиданности. – Его молчание читалось как согласие. Он пялился на мой рот, пока я не спросила: – Какое у тебя образование?

– Это имеет отношение к тому, что мы здесь делаем?

Я облизала кончики зубов.

А правда имеет? Нужно ли мне это знать? Или я просто испытывала неоправданное, нехарактерное для меня любопытство к этому мужчине, которого давно пора вычеркнуть из своей жизни и разума?

– Я записываю данные о росте микроорганизмов каждые тридцать минут и каждые пятнадцать проверяю условия в камере влажности, просто на всякий случай. – Я оторвала взгляд от его сложного лица, отвернулась и надела лабораторный халат.

Когда обернулась, Эли смотрел на меня голодными глазами, как будто я была чем-то съедобным, как будто я раздевалась, а не наоборот.

Лабораторный халат Джея был больше моего, но оказался мал для Эли. Он надел резиновые перчатки с легкостью, которая должна быть только у того, кто каждый день посещает лабораторию, или у серийного убийцы. Я уставилась на его руки, растягивающие латекс, и подумала:

«Это опасно. Он и я не должны быть вместе в одном помещении».

– Когда мне было восемнадцать или девятнадцать, – сказал Эли, – я работал в лаборатории в качестве младшего научного сотрудника, и случайно перепутал настройки резервуара с жидким азотом. Моя лаборатория потеряла несколько важных клеточных линий, которые хранились в ней. Это была глупая ошибка, которая отбросила их исследования на недели назад, – он прикусил щеку. – Все предположили, что это была техническая неисправность, и я позволил им так думать, хотя и чувствовал себя чертовски виноватым. В следующем семестре я перешел в другую лабораторию.

Я удивленно уставилась на него.

– Зачем ты мне это рассказал?

Его губы скривились.

– Просто признаюсь тебе в кое-чем ужасном. Я подумал, что это может быть нашей фишкой.

Я вспомнила машину. Свое признание о брате, его признание о сестре, и вдруг сказала:

– Однажды я случайно раздавила череп мыши, когда надевала ей на ухо идентификационный зажим, – я сглотнула. – Аспирант, который курировал меня, сказал, что в этом нет ничего особенного, и я притворилась, что мне все равно, но я не могла с этим справиться. С тех пор я не работаю с лабораторными животными.

Эли ничего не сказал, и не отреагировал никак иначе, как и тогда, в машине. Мы просто смотрели друг на друга без разочарования и взаимных обвинений. Просто два ужасных человека с ужасными историями, которые больше судили себя, чем друг друга. Я первой отвела взгляд, когда больше уже не могла этого выносить, взяла яблоко и пошла в камеру влажности. Эли последовал за мной, и я не возражала.

– Здесь жарко, – прокомментировал он. – Пломба вскрыта? Я могу взглянуть.

– Здесь просто очень мало места, и мотор постоянно работает. Готов? – я запустила таймер прежде, чем он успел ответить.

Надо признать, он был хорошим помощником. Знал, как, где и что регистрировать, не просил повторяться и ни разу не выглядел скучающим, пока я снимала показания. Он задавал вопросы о моих исследованиях, о компании, о работе, которой я занималась до прихода в «Клайн», но, казалось, инстинктивно понимал, что меня не следует беспокоить, когда я собираю образцы или разбавляю их буферными растворами.

Было понятно, что с его стороны это лишь поверхностный интерес, поэтому я отвечала на большинство вопросов, понимая, что эти сведения никак не навредят Флоренс. В «Клайн» мы выполняли важную работу, а Флоренс была фантастическим лидером. Я хотела, чтобы Эли знал, как многого мы достигли, а еще я хотела, чтобы он чувствовал себя злодеем из-за, пусть и законных, но аморальных планов «Харкнесс» относительно нашей компании. Но он не казался расстроенным, только слушал и задавал вопросы. Но прежде всего, он казался полностью в своей стихии. Как будто его место было в лаборатории.

– Сколько времени прошло? – спросила я, беря новый наконечник пипетки.

– Меньше пяти минут...

– Я имею в виду, с тех пор, как ты в последний раз был в лаборатории.

Он оторвал взгляд от блокнота и посмотрел на меня с непроницаемым лицом. Такое можно сделать только намеренно.

– Не считал.

О, он считал. Знал с точностью до дня. Я была уверена.

– Почему бросил?

– Не помню.

Мы стояли так близко, что я практически могла осязать ложь, которую он произнес.

– Ты не помнишь, почему решил быть менеджером хедж-фонда, а не ученым?

– Ты действительно мало что знаешь о частных акциях, не так ли?

Я крепче сжала пипетку.

– Зато ты много знаешь о пищевой инженерии.

– И что это нам дает?

– Ничего. Потому что нет никаких «нас».