Юрий Данилович: След - Андрей Косёнкин

Глава четвёртая

К вечеру были в Гжели.

Гжеля - сельцо вестимое, христианское, хотя и стоит в мерской глухой стороне. Сельцо большое - дворов в пятьдесят. Боярином там Фома Волосатый. По образине и прозвище. Волосы кудлаты, жёстки, точно грива конская, бородища на полгруди, причём растёт не со скул, как у всех людей, а чуть Ли не из-под глаз. И сыны у него такие же волосатые, в отца коренасты, широки в плечах, да и с заду усадисты.

Фома, конечно, не мыслил увидеть у себя гостем московского княжича, а потому сначала обомлел от восторга и перепуга.

- Юрий Данилыч! Княжич! Пошто тебе надобен? Али война? - закричал он громоподобным голосом, встречая ватажку Юрьеву во дворе. Как будто, если б случилась и вправду война, то уж в Гжелю за Фомой Волосатым князь послал бы не кого-нибудь, а непременно самого княжича.

- Война, Фома! Война! - захохотали остальные.

- Дак я с сынами сей час за Москву пойду ратиться! - весело отозвался Фома. - С кем велишь, с тем и буду ратиться!

- Надо будет, покличем, - всерьёз ответил Юрий и, не выдержав, расхохотался: - А пока, Фома, наехали мы к тебе с твоими лисами биться!

- Батюшки! От мне радость-то старому, от мне радость-то! На радостях Фома от щедрого сердца закатил гостям пир.

Три дня без просыпу бражничали, пустошили боярские ледники да медовые бортьяницы. Пивовары пиво не успевали варить, гжельские девки осипли, попеременно славя песнями то княжича, то боярина, то самих себя:

А што ли ты меня не опознываешь?Али не с тобой мы в свайку[42] игрывали:У тебя де была свайка серебряна,А у меня-то кольцо золочёное.И ты меня, мил-дружок, своей свайкой поигрывал,А я тебе - толды-вселды…

Девки гжельские весёлые, песни поют бесстыдны, заигрывают с заезжими москвичами. Век бы так пировать!

Но в третью ночь очнулся Юрий, сам без памяти: пошто дуром бражничает? Кликнул Федьку. Федька спросонья-то спросонья, а сам ковш несёт с пенной ендовой на опохмел. Протягивает ковш Юрию, а тот по ковшу рукой, так ендову-то в Федькину рожу и выплеснул.

- Будя пить-то! Подымай всех! Али мы не на ловы наехали?!

С неба последние звёзды не сгинули, а уж тронулись конники со двора хлебосольного Волосатого к дальнему редколесью.

И вот что любопытно: иной к охоте за месяц готовится, загодя сторожей понашлёт, силков понаставит, ан и добудет чего с гулькин нос, а у Юрия все вроде бы через пень-колоду: и на ловы-то поехали случаем, и сами ловчие во хмелю со вчерашнего, и псы их накормлены досыта, а травля пошла такая лихая, такая уловная, какой и Коська Редегин не обещал!

Лисы, чисто пламень, по полю мечутся! Любо глядеть, как стелется по равнине рыжий огонь да вдруг кувыркнётся в снег, взобьёт вокруг себя белый вихрь - знать, угодила в петлю, хитромордая!

А иная из дальнего раменья выскочит, промчит по чистому месту, того гляди возьмут её псы за хвост, а лиса от них нырь в кусты, будто её и не было. Смотришь чуть погодя, а рыжая хвостом следы метёт, вкруголя в тот лесок, из которого выскочила, возвращается. Где отсиделась? Под каким кустом псов обставила? У-у-у! Гони её, стерву, наново!

А злые, черти! Норке, молоденькой выжле, матёрый лисище брюхо порвал когтями, когда она его на спину опрокинула. Бедная сучонка по снегу кишки разметала, а все за сворой ползла, пока её не прикололи с коня. Коське Редегину, когда он неловко к силку подсунулся, другая лисица ладонь насквозь прохватила, ровно шилом сапожным.

Юрий смеётся:

- Как по-писаному: говорил ж, заставлю тебя, Коська, пламя-то из огня голыми руками таскать!

Редегин, белый от боли, усмехается:

- Да разве ж мне для тебя руки жалко, княжич! Нет, куда как славная вышла травля!

Как ни упрашивал Фома Волосатый вернуться в Гжелю, дабы Достойным пиром завершить удачные ловы, Юрий решил иначе: велел держать путь на Коломенскую дорогу.

Пошли по укромной тропе, которая должна была вывести через бор к речке Мерской. По той речке, утянутой льдом, должны были выйти к Москве-реке, вдоль которой стрелой легла старая Коломенская дорога. Да вот незадача - сбились в бору с тропы, попали то ли в бурелом, то ли в хитрую засеку. Куда ни ткнёшься - дебри, а снегу в лесу по брюхо. Плутая, Из сил выбились, пока нежданно-негаданно не набрели на чудское усадище в семь дворов.

На самом деле таких чудских деревенек было обильно в этом глухом углу. Только найти их не так-то просто - как черт от ладана, прятался местный люд от святого крещения!

Как ни рады были путники этим худым избёнкам, вдруг явившимся глазу посреди леса, как они ни умаялись, а грех было удержаться от богоугодного дела.

- От удача-то, княжич! Прямо в руки текёт! - просипел за спиной у Юрия простуженным, охрипшим от шумных песен и лисьей травли голосом Тимоха Аминь и, обметав с усищ иней от дыха, выбив соплю из ноздрей, по своему обыкновению добавил: - Аминь, прости Господи!

Сам Тимоха хвастался, что по молодости был служкой в церковном причете аж в городе Киеве, но, поди, на себя наговаривал, потому как из всех молитв застряло в его башке одно лишь слово «Аминь», какое он и употреблял по всякому поводу. За что и кликали его так.

- Крестить нехристей! Крестить поганцев! - предчувствуя новую потеху, загомонили враз повеселевшие Юрьевы спутники.

- Обходи, чтоб ни один не ушёл, - кивнул Юрий, и конные в два рукава растеклись вкруг деревеньки.

А от домов с воем и воплями уже бежали навстречу Юрию жители чудского усадища. Бабы простоволосые, малые дети, седые старухи и старики - чудские ведуньи и колдуны, и девки с парнями, и мужики…

Хоть и много веков утекло с той поры, как Андрей Первозванный посетил нашу землю, хоть давно уже князь Владимир Креститель нарёк свой народ христианским и вперёд на века указал ему православный путь, хоть и воссияли на многих градах великие храмы во славу Божию, в ту пору скудно было православие на Руси.

Многие русские оставались ещё двоеверцами: сами были Крещены и в церквах крестили своих детей, в лихой год о заступе молили Спасителя, но втайне продолжали жить старыми верованиями и о счастье просили древних своих богов. Втихую колядовали, встречая весну, жгли соломенную Кострому - злую зиму, на Ивана Купалу вкруг костров творили бесовские, непотребные игрища, то есть, как могли, а блюли дедовские обряды. Это русские-то, что уж говорить про иных!

Конечно же, православные святители кляли на чём свет стоит древние суеверия, однако ж, куда деваться, мирились с ними, а вот с злоупорными еретиками-язычниками боролись со всей яростью. Да поди-ка сыщи их в лесных дебрях, а коли и сыщешь, попробуй-ка вразуми,, растолкуй им про Христа, когда они ничего, кроме своих поганых идолищ, ведать не ведают, а главное, и знать не хотят! Что им Иисус - непонятный, чужой и далёкий, к тому же, как ни крути, а всего-то навсего человек из плоти и крови, а что в этом мире в человеческой власти? Ничто! Все: Небо, Солнце, Земля, Молнии, Гром, Дождь и Огонь - во власти богов. И боги эти близки и понятны, как идолы, что стоят на каждой тропе, на тайной лесной поляне.

Вот ведь беда в чём: стоит на пути такая чудская страшила и смущает честную христианскую душу. Кто он - то ли милостивый Белобог, то ли злой Чернобог? То ли мимо пройти, то ли плюнуть, то ли, прости Господи, о чём попросить - кто их ведает, этих идолов!

А посему из чистого доброхотства, чтоб одних, новоявленных, ещё не окрепших духом христиан оградить от искуса, а Других-прочих невразумленных наставить на путь истинный, Шли в леса, в мерь и чудь, попы и монахи. И, случалось, без следа исчезали в глухих лесах. Не хотели нехристи по-доброму разуметь Божие слово, не хотели жить согласно христианским законам, потому и приходилось «крестить» их не одной лишь святой водой.

Что поделаешь с неразумными?

А между тем, безошибочно отличив в Юрии старшего (да и не трудно было в нём среди прочих отличить старшего не только по изрядно богатой одежде и убранству коня, но и по властному взгляду), усадские людишки повалились перед ним на колени. Лопотали по-своему и по-русски, не зная вины, винились заранее, молили не жечь дома, не убивать, не сиротить малых сих… Сразу видать, что пуганые!

Юрий нетерпеливо поднял руку в перстатой рукавице с широкими раструбами, обшитыми золотой бахромой. Шум смолк.

- Так в чём виноватитесь? Штой-то я не пойму, - усмехнулся Юрий. - Да не разом орите-то - один говори, - указал он рукой на жилистого, костистого старика с сивой от седины бородой.

Старик вперил в Юрия блеклые, выцветшие глаза, сказал истово: