Он. Она. Другая (СИ) - Лия Султан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И как? Выучили? — поразительно, но ее история отвлекла меня от собственных проблем и мыслей.
— Конечно. Все сделала, что хотела. Выучила, замуж выдала. На пенсию ушла.
— А муж бывший?
— А что муж? Муж объелся груш, — хмыкнула Куляш-апай. — Подросли когда дочки, обратно стал проситься, выгнала его любовница. Прошла любовь, завяли помидоры. Дочки так на него обижены были. Он же и про них забыл, не общался. Короче, не приняла я его. А недавно узнала, что умер.
— Ужас.
— Жизнь. Я тебе к чему говорю? Сейчас тебе кажется, что измена — это конец света. И может, думаешь, что некуда тебе идти и ты без мужа никто и не справишься, потому что все всегда решал он. Но нравится мне как у русских говорят, что женщина коня на скаку остановит, в горящую избу войдет. Вот все мы такие. Тихие, послушные, услужливые. Но если разозлить — ууууух, глотку за детей выгрызем, отряхнемся и дальше пойдем Женщину только очень сильно разозлить надо, чтобы она ожила. Поэтому не убивайся так. Конец — это тоже начало.
Может, она права? Я думала, моя жизнь всегда будет такой — рядом с Таиром, дочкой или детьми, свекрами. Я не знала другой, не жила самостоятельно, из родительского дома сразу переехала в дом мужа. Страшно что-то менять. Но если нет другого выхода?
Глава 13. Купол разбился
Таир
Из больницы возвращаюсь домой в девятом часу. После разговора с Сабиной еще долго ходил-бродил под их окнами, издалека смотрел, как вещи вытаскивает, как на зайца смотрит. А внутри все горело от злости на самого себя. Я все сделал не так, как должен был, смалодушничал и снова испугался.
Посадив Элю с Аланом в такси я сразу же вернулся в больницу. Сестра смотрела на меня волком и не разговаривала. Рядом стоял мой зять Ибрагим, который сказал, что раз уж я пришел, то они поедут за вещами девочек. Разговор с ним вышел натянутым. Надира смотрела на меня с неприкрытой злостью. И я знаю, что она все расскажет.
Сабина не брала телефон. Сколько бы я не звонил, все время слышал долгие гудки. Через коллег, которые недавно работали с городской администрацией, вышел на человека из Департамента здравоохранения, который пообещал, что свяжется с главврачом и попросит держать мою Нафису “на контроле”. Потом удалось поговорить с дежурным доктором.
А когда добрался, наконец, до ее окон чуть с ума не сошел. Взгляд Сабины, ее голос, мимика, движения — все изменилось. Вся ее мягкость и кротость улетучилась. Она взирала с ненавистью и неприязнью, хотя только сегодня утром я видел в ее глазах совсем другое. Впервые за четыре года я узнал другую ее сторону. Темную. На светлую я теперь права не имею.
После нашего катастрофически ужасного разговора, написал ей сообщение:
“Я устрою вас в платном отделении. Оно в другом корпусе, я узнавал”.
Она долго не отвечала, хотя галочки внизу окрасились в синий. Потом все-таки отправила:
“Я тебе уже сказала: не надо ничего. Не пиши и не звони мне”.
Отправляю следом:
“Пришли хотя бы фотографию Нафисы”.
“Зачем тебе?”
“Я переживаю”.
“За сына переживай”.
“Сабина, пожалуйста. Я хочу на нее посмотреть”.
Через несколько минут приходит снимок дочери. Она лежит на больничной койке в своей розовой пижаме и прижимает зайца, которого я привез ей из командировки. Она бледная такая, худенькая, мелкая. Даже при тусклом свете видны круги под глазами. Маленькая. Я очень виноват перед тобой. Я очень тебя люблю.
Убираю телефон на панель автомобиля, стискиваю зубы и давлю на газ, когда загорается красный. Еду домой, зная, что меня там ждет. Вот и пришел этот день.
Заезжаю в ворота, ставлю машину под навес. Заметил на улице автомобиль зятя. Значит, сестры тоже остались. Через минуту он появляется на крыльце. Спускается. Смотрит отстраненно, хмуро. Подает руку, а я спрашиваю:
— Уже уезжаешь?
— Дети с Мансуром. Надо помочь ему, — коротко отвечает, имея ввиду мужа младшей сестры Фирузы. — А тебя уже ждут, — бросает взгляд на дом, где горит свет в гостиной. — Ворота сам закрою.
Попрощавшись с ним, поднимаюсь по ступеням, открываю дверь, попадаю в тамбур. Из комнаты слышу приглушенные голоса сестер, а вот родительские — нет. Вхожу в гостиную и мгновенно приковываю к себе взгляды. Папа сидит во главе стола, мама — по правую руку от него, Фируза — напротив. Старшая сестра стоит у окна.
— Пришел, — вздыхает Надира, скрестив руки.
— Подойди, — приказывает отец. Он сидит, насупившись, прожигает меня насквозь своими красными глазами. Мельком смотрю на мать. Она прикрыла лицо руками. Пересекаю комнату, а папа резко встает из-за стола, идет на меня и бьет по лицу ладонью. Звонкая пощечина разрезает гробовую тишину.
— Дада! — сокрушаются сестры.
— Масимжан! — выкрикивает мама, подлетая к нам. — Не надо!
— Как. ты…посмел? Как ты мог так поступить с женой и дочкой?
Отец никогда в жизни не поднимал на меня руку. Даже когда папы друзей давали им подзатыльники, мой просто убивал взглядом. В наших семьях мы не перечим взрослым, а слово родителей — закон.
— Надира сказала, твоему сыну на стороне год! Ты всех водил за нос, унижал Сабину все это время! Как мы теперь ей в глаза смотреть будем? Ей, ее дяде и тете. Сабина же нам как дочь!
— Виноват я. Мне и отвечать, — говорю твердо. — Вы здесь при чем?
— При чем? Это я, — отец бьет себя по груди, — я воспитал тебя. Я воспитал предателя, труса, обманщика. Как у тебя совести хватило изменять жене? Это такой позор! Вторая семья! Ребёнок!
— Я узнал о нем только, когда она родила. Он лежал в реанимации и она попросила помочь, — объясняю в надежде, что в нем проснуться хоть какие-то чувства к внуку. Но кого я обманываю?
— Так может это не твой ребенок, — внезапно восклицает мама, — Может, она его тебе специально подсунула. Ты ДНК тест делал?
— Апа, это его сын, — вмешалась Надира. — Я видела
