Лабиринт - Тадеуш Бреза

Процессуальному. Правовому. Пойми же наконец, что верующий, католик, может жаловаться на обхождение, на холодность своего епископа, на то, что он его не понимает, но ни в коем случае не на какой-либо его поступок. Жаловаться на поступок, да еще на поступок епископа, - очень опасно, это дерзость!

- Однако в действительности, то есть фактически...

- Но не формально! - прервал меня Кампилли. - Не на бумаге! Для тебя это, быть может, условное различие, но в том мире, с которым^ ты имеешь дело, к написанному слову относятся с величайшей осмотрительностью, признавая между написанным и устным словом почти то же самое различие, что между действием и помыслом.

Мы закончили чтение. Прав он или не прав, установить было невозможно. Однако, несомненно, он обладал опытом. Следовательно, я должен был ему доверять. Кроме того, после всего им сказанного некоторые фразы при повторном чтении уже не резали мой слух. Тон письма был смиренный-да, смиренный, но вместе с тем достойный и внушающий уважение.

- Письмо в целом кажется мне очень хорошим, - признался я.

- В целом-этого мало. Важнее всего отдельные фразы. Мне известна техника чтения в курии. Мы ее здесь применили. Будем надеяться, что с пользой.

Мы выбрали самый подходящий из принесенных мною бланков с подписью отца. Выбор был большой, на некоторых подпись стояла внизу, на других-с оборотной стороны, посередине или тоже внизу. Кампилли сел за машинку и сам все перепечатал.

Еще раз перечитал. Аккуратно внес мелкие исправления пером.

Затем написал адрес на конверте. Все это он проделывал старательно, осторожно, с серьезным видом. Я тем временем наблюдал за ним молча, чтобы не помешать. Как и отец, он за работой то надевал, то снимал очки. Меня это очень растрогалоя был благодарен ему за доброту и отзывчивость. Когда все было готово, я потянулся за письмом.

- Сразу же отнесу, - сказал я.

- Конечно. Но прежде-рюмочку вермута. Мы с тобой ее заслужили!

- В таком случае я не стану пить. Я не приложил никакого труда к этому письму.

- Ничего подобного! Ты возражал. В нашем мирке за такой труд тебе причитается двойная порция!

Мы оба засмеялись. Сеньор Кампилли позвонил лакею и распорядился принести лед и кофе. Затем достал из шкафчика бутылку. Все время он говорил без умолку:

- Ты отнесешь письмо. Оставишь его в секретариате монсиньора Риго. Полагаю, что через день, самое большое через два монсиньор даст тебе сигнал. Скорей всего, через меня. Мы видимся регулярно два раза в неделю, согласно с расписанием аудиенций. Я за это время разузнаю, нет ли у кого-нибудь из моих коллег поручений, связанных с Торунью. Либо выжму что-либо из собственной канцелярии. За этим дело не станет!

- А я пока что должен ждать звонка от вас или из секретариата монсиньора Риго. Правильно?

- Вот именно! Да, чуть не забыл! - воскликнул Кампилли, разводя руками. - Приношу тысячу извинений. Мы с женой как раз обсудили этот вопрос: почему бы тебе не поселиться у нас?

Дом пустой. Ватиканская библиотека в двух шагах, каждодневный контакт между нами! Все говорит в пользу нашего плана, уж не считая того, что мне приятно оказать тебе гостеприимство.

В этот момент лакей внес поднос с рюмками, льдом и кофе. Он довольно долго их расставлял и наконец ушел.

- Мне не хотелось бы причинять вам беспокойство, - сказал я. - Право, вы слишком добры.

- Чепуха. Дом стоит пустой. Ты у нас поселишься.

Я полез в карман за деньгами, которые в свое время дал мне Кампилли. Они по-прежнему лежали в том самом конверте, в котором он мне их вручил, правда, не все, потому что какую-то часть я уже истратил. Кампилли возмутился, поняв, что я собираюсь их ему возвратить.

- Ты шутишь! - воскликнул он. - Что с того, если ты теперь не будешь платить за квартиру? Деньги тебе понадобятся. Хотя бы на еду. Ведь, кроме первого завтрака, тебе придется столоваться в городе. Так же, впрочем, как и мне, потому что кухарка вместе с моей женой в Остии.

- Поверьте, я и в самом деле не знаю, как мне вас благодарить!

- Пустяки! Совершенные пустяки. - Помолчав, он добавил другим голосом, немножко встревоженно:-У меня только одна просьба. Или, вернее, совет. Я не касаюсь того, был ли ты в прошлое воскресенье на мессе. В будущем лучше не пропускай! В особенности пока живешь у нас. Ты мне обещаешь?

- Со всей охотой!

- Отлично. А теперь еще одна мелочь: не рассказывай в своем пансионате, что переезжаешь к нам. Пани Рогульская и пан Шумовский люди очень почтенные, однако мы не поддерживаем с ними светских отношений. Тем более с пани Козицкой или паном Малинским. Понятно, что они немножко косятся на мою жену.

Для чего раздражать их еще и тем, что двери нашего дома раскрылись перед тобой, едва ты очутился на римской земле.

Эмигрантская судьба очень печальна. Комплексы! Обиды! Оскорбленное самолюбие! Моя жена полька, мой зять поляк-это верно. Не можем же мы, однако, допустить, чтобы нам на голову свалился весь этот мир обездоленных. Увы!

Он проводил меня до калитки.

- Заплати им за несколько дней вперед. Скажем, за три дня.

И возвращайся сюда к пяти. Я помогу тебе здесь расположиться.

Письмо ты взял?

- Взял.

- Ну, теперь поспеши в Роту.

Полчаса спустя, уже не стучась, помня, что эбеновые двери Роты в палаццо Канчеллерия открыты, я нажал красивую, медную, до блеска натертую дверную ручку. Тот же самый служитель точно так же сосредоточенно вкладывал в большие конверты синие выпуски каких-то изданий. Он поднял голову, поглядел на меня и сразу узнал.

- Монсиньор уже ушел, - сообщил он и вернулся к своему занятию.

- Я с письмом.

- Положите, пожалуйста, сюда. - Он дотронулся до конвертов, лежавших на столе, за которым он работал. - Я передам.

- Я хотел Ри отдать письмо секретарю монсиньора. Мне так сказано.

- В таком случае, - он мотнул головой, указывая через плечо, - первая дверь налево.

XII

Меня принял невысокий молодой священник. Отвечая на мое приветствие, он встал из-за стола, заваленного папками.

Должно быть, священник был близорук. Его глаза за сильными толстыми стеклами производили странное впечатление: они казались огромными и слегка деформированными. Когда я подошел поближе и он смог убедиться в том, что меня не знает, священник сел. Я протянул ему письмо.

- Монсиньору Риго, - сказал я и добавил:-В собственные руки.

Он поднес концерт к глазам и проверил фамилию. Кажется, мое замечание задело его.

- Письма, адресованные монсиньору Риго, - пояснил он, - попадают к монсиньору Риго. - Потом он спросил:-Вам угодно в связи с письмом выразить еще какие-либо пожелания?

- Нет, больше ничего, - ответил я.

- В таком случае-все.

Я вышел из комнаты. Сбежал по лестнице. На втором этаже я остановился. Опершись на балюстраду, я поглядел на широко раскинувшийся монументальный внутренний двор. Сегодня ничто мне не мешало им восхищаться-ни страх, угнетавший меня вчера, когда я шел к монсиньору Риго, ни радость, заполнившая меня, когда я от него возвращался. Мощь и гармония двора, этого шедевра эпохи Возрождения, теперь целиком захватили меня. Я нагнулся еще ниже. Двор был заставлен автомашинами. Те, что поменьше, - светлые, серые, а побольше-черные. Первыми пользовались лица светского звания, вторыми-духовенство, вернее, различные сановники курии и важные прелаты. Как раз из такой большой длинной черной машины вышел монсиньор Риго. Я сразу его узнал и оторвался от балюстрады, чтобы не стоять спиной к лестнице, которая вела в канцелярии Роты. Но монсиньор направился в угол двора к небольшой двери и отворил своим ключом. Там находился очень маленький лифт; вероятно, лифт большего размера нельзя было вмонтировать в стену ввиду технических трудностей или архитектурной ценности здания.

Увидев монсиньора Риго, я обрадовался. Его секретарь произвел на меня впечатление человека, способного растеряться от обилия бумаг, особенно если вспомнить, как был завален папками и документами стол, куда он бросил мое письмо. Теперь я был уверен, что он не успеет забыть о нем и передаст монсиньору.

В пансионате я не застал ни пани Рогульской, ни пана Шумовского. Горничная сказала мне, что синьора Рогульская два раза в неделю ездит за город в амбулаторию, которую содержат

какие-то монахини, и возвращается оттуда поздно вечером. Как раз сегодня ее нет. Синьор Шумовский обедал вместе с экскурсантами и должен вернуться только после пяти. Хочешь не хочешь, а пришлось пройти на кухню к пани Козицкой-сказать ей, что я отказываюсь от комнаты. Она внимательно выслушала меня, глядя мне прямо в лицо своими холодными голубыми глазами.

- Я работаю в Ватиканской библиотеке, - добавил я, запинаясь, - отсюда мне очень далеко.

- Разве я прошу у вас объяснения?