Летописцы отцовской любви - Михал Вивег
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
6
Всегда, когда сестрица долгое время у нас не показывается, фатер впадает в тяжелую ломку и под каким-либо сомнительно прозрачным предлогом в ближайший уик-энд старается нагрянуть к ней с визитом. Бог весть почему, но он и меня берет с собой — скорей всего для алиби.
Так, например, спустя неделю-другую после того, как сестрица допрашивала этого обожателя раковин, у фатера с самого утречка в субботу поехала крыша: давай-ка, мол, прямо сейчас, до полудня, махнем к Ренатке — наконец приделаем ей лампочку.
— Лампочку? — с удивлением говорю я, поскольку ни о какой лампочке мне, в натуре, невдомек.
— Ну да, над кроватью, — втирает мне очки фатер. — Она читает в постели, а до сих пор у нее там не приделана лампочка.
— Вот оно что.
— Та черная. Из «ИКЕИ».
— Схвачено, — говорю.
Папахен принимается радостно укладывать инструмент.
— Это так, про между прочим: а сестрица в курсе, что мы к ней сегодня ввалимся?
— Как-никак я могу раз в месяц навестить собственную дочь, — обиженно гундит фатер.
— Почему же нет? Кто говорит, что не можешь? — срезаю его, но тут же, как только он запирается с субботним приложением в сортире, быстро набираю сестрицын номер.
Телефон звонит многозначительно долго.
— Але, — отзывается наконец сестрица.
Ну ясно, она еще дрыхла.
— Высыпь пепельницы, убери бутылки. А того гаврика, что возле тебя слюнявит подушку, мигом выстави. Через полчаса мы с фатером у тебя. Если случайно тебе еще неизвестно, так знай: двигаем к тебе мастерить лампочку…
— Что-что? — не врубается сестрица. — Какую, господи, еще лампочку?
— Над кроватью, — сладко тяну я. — Ты же читаешь в постели без лампочки и портишь свои красивые глазки, sugar.[25] Твой папка больше не может этого вынести — он через минуту пожалует и приделает лампочку.
— Какой он правда хороший…
— Самоотверженный, да?
— Только я никакую лампочку не хочу! И уж тем более в субботу утрам! И вообще, я не одна, и, кроме того, тут дикий бардак…
— Стало быть, honey,[26] ты в обломе! Фатер покакает, и мы мигом к тебе.
— Никаких гостей я не принимаю!
— Это ты ему скажи…
— Но почему, господи, в субботу утром?!
Слышу — фатер спускает воду.
— Закругляюсь, монтер уже идет, — говорю я быстро и вешаю трубку.
По сей день не допру, как она изловчилась, но, когда полчаса спустя мы с фатером ввалились к ней, ее гарсоньерка была как стеклышко: посуда вымыта и убрана, пыль вытерта, с пола, как говорится, хоть кашу ешь (при условии, конечно, если какому мудафелю такое пришло бы в голову). И сама она свежекупаная, башка мытая, в выглаженном кремовом халатике. И ко всему видок у нее ничуть не усталый. Даже наоборот.
— Папочка! Братец! — приветствует она нас с интонацией Адины Мандловой.[27] — Какая приятная неожиданность!
— Мы не разбудили тебя? — притворно спрашивает папахен и пристально оглядывает убранную квартиру.
— Что вы! Я с раннего утра на ногах, — сладко говорит сестрица и усаживается в кресло с пяльцами, что достались ей от нашей бабушки. — Вот вышиваю. Я всегда утречком по субботам вышиваю. — Показывает фатеру иглу с ниткой.
Фатер явно не врубается. Я сажусь на кровать и, когда фатер отворачивается, чуть приподымаю перину — интересно, нет ли на простыне следов спермы. Вроде нет ничего, но от одной подушки едва слышится слабый запах мужского одеколона.
Сестрица предупреждает меня взглядом. Я корчу ей веселую рожу.
— У тебя тепло, — поддерживает разговор фатер. — Значит, он уже нагревается?
В прошлый наезд он спускал воздух из радиатора. («Холодина у нее как в погребе», — твердил он.)
— Отлично нагревается, — говорит признательная сестрица с иглой во рту. — И кран в кухне, что ты недавно исправил, тоже пока не течет…
Папахен в явной отключке. Он ходит по квартире и с удовлетворением осматривает свои непрошеные починки.
— Я решил зайти к тебе и приделать лампочку над кроватью… — говорит он наконец.
Сестрица как бы от неожиданности откладывает вышивание.
— Серьезно?! Золотой мой, цены тебе нет…
7
Сегодня Кроха в дурном настроении. Все утро она лежит в тени под пиниями и не желает ни с кем общаться. Примерно раз в час мы с М. проведываем ее.
— Что-нибудь случилось? — прямо спрашивает М.
Кроха молча мотает головой.
Подойдя к ней в очередной раз, мы видим — она уснула.
Изнывающий отец прикрывает полотенцем ей спину.
К концу дня она просыпается совершенно преображенной. На щеке у нее еще вмятина от парусинового лежака, но она уже бурлит энергией.
— У меня идея! — восторженно оповещает она всех.
И пускается перед нами вскачь по горячему песку.
— Слушаем тебя, — говорит М., сразу же оживившись. (Его мысль реагирует на изгибы настроения Крохи традиционно мгновенно.)
— Давайте не пойдем на ужин, а…
— Исключено! — улыбается М.
— Погоди, выслушай: давайте не пойдем на ужин, а вместо этого устроим на пляже пикник.
— Great idea![28] — говорит Синди.
— Пикнику костра! — мечтательно говорит Кроха.
Она жестами в воздухе изображает пламя, а затем извивается в коротеньком, но очаровательном восточном танце.
Оба присутствующих отца наблюдают за ней с упоением, которое ни Синди, ни я при всем нашем желании разделить до конца не можем.
— Правда, потрясная идея? — Кроха упорно добивается от них согласия.
М. переглядывается с моим отцом. Потом обращается к дочери:
— Девочка моя, безусловно, это прекрасная, романтическая идея, но, к сожалению, неосуществимая. Даже в том случае, если мы откажемся от ужина в гостинице, хотя, естественно, этого делать не хочется.
— Я — запросто, — говорю я.
— Почему неосуществимая? — не отступает Кроха. — Ну скажи, почему?
— Да потому, что на этом частном пляже — это ты можешь прочесть вон на той табличке на нескольких европейских языках — разводить костры запрещено под угрозой высокого штрафа.
— Не будь таким невыносимо консервативным, — говорю я и мужественно встречаю его осуждающий взгляд. — Найдем другой пляж, что особенного?
— Sure![29] — поддерживает меня Синди.
— Здорово! — восклицает Кроха. — Какой-нибудь общий пляж, так?
М., слегка поднимая брови, пробегает взглядом разноцветные прямоугольники отдельных пляжей, тянущихся вдоль моря до самых скалистых утесов на весьма отдаленном горизонте.
Братец громогласно смеется.
— Ну хорошо, — говорит М., — тогда предположим, что теоретически нам удается найти пляж, на котором разводить костры разрешается. Но вопрос второй: из чего мы разложим этот костер и что в течение всего пикника будем в него подкладывать?
— Для этого есть плавник, — произносит Кроха авторитетно.
— Правильно! — восклицаю я как можно радостнее. — Правда, Синди?
— Правда, — соглашается Синди. — А что такое плавник?
М. оглядывает нас обеих, словно видит впервые в жизни.
Мой отец делает веселый и одновременно всепонимающий вид.
Братец одурело держится за голову.
Кроха, глядя на него, упрямо скалится.
— Хорошо, — говорит М. спокойно и серьезно. — Допустим тогда, что мы нашли подходящий пляж с необходимым количеством сухого плавника, с помощью которого мы легко разведем костер.
Уголки губ у него весело подрагивают, но он подавляет улыбку.
— Допустим далее, что прилив нам неустанно будет подбрасывать сухой плавник, скорее всего, обломки потерпевших крушение деревянных кораблей, так что у нас будет чем поддерживать огонь.
— Ты противный, папка! — мрачнеет Кроха.
— Остается последний вопрос: что мы будем есть?
— Нормально возьмем с собой ужин из столовой, — торжествует Кроха. — Незаметно сделаем свертки!
В наступившей тишине мы все, несомненно, думаем о том, как незаметно вынести из переполненной гостиничной столовой ужин на шестерых человек.
— А в конце концов почему бы и нет? — озорно говорю я.
— Я скажу тебе, почему нет, — говорит мне М., с виду обиженный моим поведением (но на самом деле я продолжаю расти в его глазах).
— Oh, shut up, — смеется Синди. — Let’s have a picnic![30]
Часа через три мы сидим под теми дальними скалистыми утесами у костра, разложенного из остатков случайно найденной камышовой циновки, нескольких бумажных стаканчиков и трех кусков плавника. Мы едим из свертков, вынесенных из гостиничной столовой на глазах у возмущенных официантов.
У нас пикник.
За нашими спинами гудит прилив, и искры, взметающиеся от костра, похожи на заблудшие светящиеся звезды, которые тщетно пытаются снова попасть на небо.