Ночь. Рассказы - Дмитрий Александрович Давыдов

Он протиснулся в прямоугольный куб с загаженными стенами и услышал, как кто-то зашел в подъезд и издали крикнул, чтобы не отправлялись, подождали. Но кроме него в лифте никто не поместится. Он судорожно долбил кнопку четвертого этажа, надеясь, что двери скорее закроются, что он не застанет отвратительную картину: когда человек с презрением оглядывает его и говорит, что поедет на следующем. Поднявшись, он короткими шажками спускался до третьего этажа. Он попеременно ставил обе ноги на каждую ступеньку и, держась за поручень, отдыхал в пролете. Нет, пока рано подниматься, ведь даже спуск дается так тяжело.

Хлопок входной двери привычно сопровождался легким голодом. Только он приходил домой, как мама усаживала его за стол и кормила за весь день. Ей казалось, что на работе он голодает. Хозяин заведения, в котором он работал, прослыл скупым на нужды работников, особенно для таких как они.

В тусклом коридоре показалась округлая женщина, которая так радовала его глаза. «Саввушка, уже все остыло, разогреешь сам», – сказала она, медленно развернулась и скрылась, шаркая ногами.

Савва стянул куртку и повесил на крючок. Затем повалился на пластиковый табурет и принялся расшнуровывать ботинки. Кряхтя, он рывком нагибался до обуви, дергал за шнурок и старался ослабить затяжку. Савва выгнулся обратно и перед очередным рывком вдоволь отдышался. Он снял один ботинок и долго сидел, уткнувшись взглядом в пустоту о чем-то думая. Мысли вертелись, он забывался. Через четверть часа Савва стащил второй ботинок и не спеша поднялся, упираясь руками в колени. Облизывая губы, он пошел на кухню.

Жареная картошка с хрустящей корочкой, гуляш из свиной печени, маринованные огурчики, консервированный горошек, стакан холодного молока и ломоть ржаного хлеба – все это только для него. За столом он рассматривал это съестное блаженство и по-детски не решался начать. Что же попробовать в первую очередь?

Ему было до невозможности лень жевать пищу, так устал. Зачастую он глотал непрожеванные куски пищи, которые с трудом проваливались через пищевод в растянутый желудок. Покончив с ужином, он сложил тарелки в раковину, в которой громоздилась стопка немытой посуды. Керамика заскрежетала – выбежали тараканы и скрылись в сливе раковины.

Савва не умывался перед сном. Чрезмерная гигиена для таких как он ни к чему. Резкого запаха тела нет – остальное неважно. Крошки перхоти на голове и желтизна на зубах, загноившиеся глаза и неподстриженные ногти – все это мелочи для таких как он. Верно, если бы положение было иным, то он бы тщательно следил за внешностью, а так… ни к чему. Да, очередное оправдание, прикрываемое положением. Оправдание своей никчемности и праздности, но как-то утешительно врать себе подобно остальным.

Он раскрыл форточку в комнате, впустив уличную прохладу, и повалился на мягкую двуспальную кровать. Откинул одеяло на пол: духота душила. Он лежал на спине и тяжко дышал, словно через тонкую трубочку. Нащупал пульт и включил телевизор. Под монотонное бормотание и мерцающую рябь телеэкрана он прерывисто захрапел.

Обычно снов Савва не запоминал. Но часто поутру, открывая глаза, он ощущал тревогу, будто ночью снился кошмар. Ему снилась работа, беспрерывные придирки официанта, злобная ухмылка хозяина заведения, пристальный и насмешливый взгляд посетителей. Снилось, как один из упреков стал последней каплей, и он бросался на обидчика и молотил круглыми кулаками. Он разъяренно бросался на официанта, на хозяина и посетителей, а после с окровавленными руками еле волочился домой, чувствуя непреодолимый страх за себя и за мать. Но по пробуждению оставались лишь легкое дрожание рук и неприятный осадок во рту.

Утром он сползал на край кровати, тер руками глаза и вздыхал. Меньше всего Савва ждал новый день, а порой хотелось, чтобы он вовсе не наступал. Новый день значил повтор дня вчерашнего с ненавистным трудовым днем, с унижениями и угрызениями совести – со всем тем, от чего Савва страстно желал избавиться. Но наступит день, когда все изменится и перевернется с ног на голову. Наступит ли такой день? Никто из таких как он не задавались этим вопросом: не было сомнений, что наступит.

Он обрызгал лицо водой и сощурил глаза, всматриваясь в отражение. Затекшие пухлые щеки, нагроможденный слоями подбородок, заплывшая шея и обвисшая женская грудь. «Вот жирдяй!» – прошипел он.

Нахлынула горечь, которая внезапно сменилось возмущением и желанием побороться за счастье. Да, все в его руках! Он возьмется за себя и изменит жизнь наперекор предрассудкам. С этого дня никакого транспорта! Впредь добираться на работу и домой только на своих двоих. И спустя месяц-два он забудет о лифте, он поднимется к себе на третий этаж по лестнице. Воодушевленный он впопыхах собрался и вышел навстречу своей мечте.

Он медленно спускался по лестнице и отдыхал в пролетах. Жить бы на этаже повыше, и эта невыносимая мука со спуском исчезнет. Ничего, скоро он доедет до работы, и пока нет посетителей, и не видит хозяин, откинется на стуле и вдоволь отдохнет. Но нет же! Он зарекся идти пешком. Как же он устал, только спускаясь с этажа, а еще и пешком идти до работы. Может, не сегодня, а начать с завтра? Ведь все нужно делать постепенно и особенно таким как он. Сегодня решился, а завтра и начну! Нет, нет, если зарекся – исполняй.

Савва с волнением минул остановку и зашагал дальше.

Он раздумывал вернуться обратно на остановку, пока не ушел так далеко. А как вернется, сразу сядет в автобус, приедет и отдохнет. Когда он представлял это – шаги непроизвольно замедлялись. Ноги так и норовили развернуться, но Савва пересилил себя. Чем дальше он заходил, тем медленней и неуверенней становилась походка. А что, если он не дойдет? Что тогда? Страшна сама неизвестность. Эта немая глухота после вопроса: «Что будет?» Обливаясь потом, он достал из кармана штанов платок и промокнул испарины на лбу, волосы сбились и стали влажные.

Неподалеку возвышался широкий столб, на верхушке которого горел громадный щит с призывом. На изображении величаво стояли мужчина и женщина. Оба стройные и оба в черных купальных костюмах. Тела их выдавали легкую худобу и жилистые мышцы. Взгляд мужчины притягателен и строг, взгляд женщины игривый и в то же время надменный. Взгляд обоих казался тем или иным в зависимости от смотрящего. Над их головами бегала строка: «Им дозволено все!» – а снизу, у самых ног, иная: «А ты, знай место!»

Савва поднял глаза по столбу, растягивая шею с неприятным сжатием в