История под знаком вопроса - Евгений Габович

Приведем несколько цитат из разных отзывов на книгу:

«Баудолино, по имени которого названа книга, творит мир, в котором мы, возможно, живем. В XII веке он неприметной тенью стоит за важнейшими политическими, военными, религиозными и литературными событиями и свершениями. […] Баудолино, никогда не существовавший на самом деле, принял участие в постройке родного города Умберто Эко и подтолкнул императора Фридриха Барбароссу открыть университет в Болонье, в котором автор преподает. […] В тех же отношениях в книге находятся реальность и вымысел: фантазер Баудолино создает фальшивые исторические документы, но затем сам становится героем средневековой сказки».

«Баудолино — имя, по которому тосковали тягостными северными ночами все российские поклонники Умберто Эко, не владеющие языками Европы, на которые за эти три года был переведен роман. Баудолино, мальчик из деревни, что станет городом Алессандрией, где родится через много веков сам Умберто Эко».

Сергей Бунтман в своей рецензии на книгу в журнале «Эхо Москвы» писал:

«Баудолино, выдумщик и толкователь чудес, создатель реликвий и основатель европейской поэзии. Таков герой романа. Умберто Эко прошел от „Имени Розы“ […] вроде бы снова к Средневековью, к «Фридриху Барбароссе, третьему и четвертому Крестовым походам, но…. Как всегда попал в нашу кровную проблему. Правда и вымысел, документ и свидетельство. Кому верить, кому доверять? Всю историю Баудолино мы узнаем со слов самого Баудолино».

Хорошо, что хотя бы в этом случае нам известно, с чьих слов. А с чьих слов мы «знаем» историю Средневековья? И знаем ли мы ее? Или только тешим себя иллюзией, что знаем? Переводчица так оценила героя романа Эко, о котором епископ Оттон вскоре после знакомства с героем замечает «парень лжив с колыбели»:

«Грандиозной ложью всей своей жизни Баудолино доказал, что лжи исторической на свете в принципе не существует, потому что история — это не то, что было, а то, что рассказывается и тем самым создает для развития человеческого общества опору и прецедент».

Это, конечно, правильно, если об этом сказано честно и открыто. Ложь историческая именно в том и заключается, что ложь многочисленных баудолино выдается за адекватное отражение прошлого. Да и сама Елена Костюкович демонстрирует, что она живет по этой лжи, когда обрушивается в своем послесловии на авторов новой хронологии, на их «самые «убойные» и в то же время наиболее растиражированные высказывания», их «безумные толкования». Гораздо честнее она выглядит, когда утверждает, что в фокусе внимания Умберто Эко как раз и находится множественность интерпретаций истории, включающая в себя даже и новую хронологию, или просто рассказывает о том, что Умберто Эко в интервью журналу «Панорама» в день появления романа в книжных магазинах (23 ноября 2000 года) сказал следующее:

«Баудолино — один из великих лгунов истории, из тех, которые потом становятся утопистами, потому что они, подобно поэтам, возвещают ту ложь, которая необходима для всех. Это второй роман, в котором я вывел героев, изобретающих некую грандиозную околесицу. В «Маятнике Фуко» мировая история представала как конструкт, спроектированный нездоровым воображением. В «Баудолино» история предстает как продукт здорового и востребованного вымысла. Обнаруживается, что Баудолино практически фальсифицировал половину книжного наследия Запада и что это он — истинный автор переписки Абеляра и Элоизы и он — создатель библиотеки Св. Виктора в романе Франсуа Рабле. Мир приспособился к фантазиям) Баудолино..».

Костюкович приводит и еще одну цитату из пояснений Умберто Эко одному интервьюеру:

«…половина прогрессивных новаторств случилась по ошибке или по чьему-то вранью: искали философский камень, выдумали порох. Пытались попасть в царство пресвитера Иоанна, а освоили неизведанную Африку. Не будем уж говорить о мифах, связанных с основанием государств. В романе присутствует и такой миф: канонизация Карла Великого усилиями Фридриха Барбароссы по подсказке Баудолино. Мой Баудолино — мифопорождающая машина».

Множественность интерпретаций истории или, вернее, множественность допустимых моделей прошлого является одним из нововведений нашей хронологической революции, которую с ужасным скрипом воспринимают воспитанные на единственно правильном учении поколения историков и их учеников. Историческая аналитика, в отличие от всего остального мира, не хочет приспосабливаться к фантазиям многочисленных баудолино, ни позднесредневековых, ни эпохи Возрождения, ни новейшего времени. Она не согласна быть простым смазчиком и наладчиком мифопорождающих автоматов. Историческая аналитика предлагает поставить все эти выдумки и фантазии на полку художественной литературы, снабдить их яркими обложками, коих и достойно массовое чтиво, и начать постепенно и осторожно заполнять проверенной информацией о прошлом новую полку, полку прошловедения.

Историко-литературное творчество в XVIII веке (на примере Англии)

Несколько штрихов, характеризующих процесс возникновения исторических документов в XVIII веке, можно найти в статье Ю. Д. Левина «Россия в английской эссеистике XVIII века», напечатанной в книге «Образ России. Россия и русские в восприятии Запада и Востока». СПб.: Пушкинский Дом, 1998. С. 5–28.

Начнем с приведенного Левиным свидетельства английского просветителя Джозефа Аддисона (1672–1719), который в своем очерке от 21 мая 1709 года так высмеивал пристрастие английских журналистов к выдумке сенсационных политических новостей:

«…все помнят уловки, к каким прибегали в царствование короля Карла Второго, когда они не могли выпустить ни одного газетного листа без того, чтобы не зажечь комету в Германии или пожар в Москве»

Какие у нас есть основания считать, что историки предыдущего XVII века и еще более ранних эпох были свободны от пристрастия выдумыванию сенсационных политических страстей? Почему мы должны доверять авторам исторических сочинений средневековья и выдуманной античности?

Рассказывая о своеобразном отклике на Полтавскую битву в журнале «Зритель» № 136 (6 августа 1711 года) в форме саморазоблачительной исповеди человека, объявлявшего себя «одним из величайших лжецов, каких производил этот остров», Левин приводит цитату из книги «Русскo-английские литературные связи» (стр. 80–81) академика М. П. Алексеева:

«указанное „Письмо к Зрителю“ не осталось без подражаний; идея создания фиктивных мемуаров от имени британского офицера, находившегося в войсках Петра I, вдохновила Д. Дефо, автора „Робинзона Крузо“, издать целое произведение на эту тему, которое впоследствии пользовалось известностью не только среди любителей художественных вымыслов, но и среди историков, увидевших в нем правдивый и достоверный рассказ о России и деяниях царя Петра».

Речь идет о псевдоисторическом сочинении Дефо, изданном в Лондоне в 1722 году. Если в начале XV1I1 в. в эпоху, когда каждое политическое событие освещалось в многочисленных газетах и журналах на разных языках, историки могли принимать литературный вымысел за «правдивый и достоверный рассказ», то почему мы должны считать, что в более ранние века художественные произведения четко отличались от исторических документов, что историки не принимали художественный вымысел за историческую правду?

Большую часть статьи Левин посвятил редкому журналу «Московит», некоторое время (май-июнь 1714 года) издававшемуся неизвестным публицистом. Повествование в посвященных России материалах журнала шло от имени вымышленного персонажа, молодого русского, носящего выдуманное имя Плеско. Левин подчеркивает распространенность такого приема в историко-политической литературе XVIII века.

Критическая оценка своей страны устами вымышленного иностранца, выходца из далеких, предпочтительно экзотических земель, прием, довольно распространенный в мировой литературе. (…) Так например, написаны известные «Персидские письма» Монтескье (1721) и «Гражданин мира» Голдсмита (1762), то есть произведен созданные после «Московита», но прием этот использовался задолго до них, чуть ли не со времен античности.

Как видно из статьи Левина, практически вся историко-политическая информация о России облекалась в Англии XVIII в. в форму чисто литературную. Скорее всего, это является отражением исторических произведений более раннего времени. Известным примером смешения исторического повествования с литературным произведением в предыдущем веке служила практически вся литературная деятельность коллектива авторов, известным под псевдонимом Вильяма Шекспира. Мы можем себе представить, как широко пользовались этим приемом писатели более ранних эпох, произведения которых сегодня принимаются историками за идентичные исторические произведения.