От заката до обеда - Екатерина Великина

Я просто хочу нежности. Как облапанная на вечеринке восьмиклассница, я требую компенсации за пережитое, и бегу за воздухом, и нахожу его.

«Зингер», черный кузнечик с золотом, бил по красному и пел про степь.

– Как тебе эта бретелька? Здорово? А ты представь, если через левое и чуть-чуть скосить…

– Не представляю. А что ты сверху наденешь? Утром будет холодно… Аккуратнее, палец прошьешь.

– А я нырк – и в такси, а там уж как-нибудь…

Смотри вот, какие духи купила. Душные, до одури. Но мне нравятся. Там дрянь какая-то. Чипиздрик-флориум, короче. И типа он только в этих духах.

Флакон с дамочкой. Дамочка в воде. Вода в блестках. И невероятный чипиздрик-флориум плещется на дне, пахнет миндалем и болтает беспрерывно.

– Да, а мужики нынче дерьмовые пошли.

– Куда пошли?

– Не смешно.

Но мужики морщатся.

Первый лежит в «Кулинарии» между 92-й и 97-й страницами. Среди супов, ризотто и шарлоток его хлебало ухитряется оставаться одухотворенным. При этом уютен, как домашние тапки, и отчего-то смешон. Каждый раз, приходя в ее квартиру, я должна навестить его.

Иначе никак.

– По-моему, он опять похудел.

– По-моему, тебе пора в психушку.

– А знаешь, как звали того мальчика?

Его звали не Отъебизззь. Хотя при первом взгляде на икеевскую рамку в голову приходит именно это имя.

Анатолий Николаевич 3-в. Хорош для дамских столиков, полночных воспоминаний и кухонных кранов. Все закономерно – после зануды должен быть негодяй. Впрочем, невзирая на половую беспорядочность, краны он чинил как бог – это факт.

Третий? А третий у себя в Марьине. Да, пьян.

Я застала его на предпоследней стадии. Это когда еще блюешь, но после все равно прикладываешься. Переехал в Марьино после того, как перестал блевать.

Увозили потешно: к тому моменту, когда она пришла к мысли об «аривидерчи с выбросом имущества», выяснилось, что такового не имеется. Любовь пустилась в кругосветку в пластиковых вьетнамках, газетной шляпке треугольничком и с присказкой «хренов Наполеон» вместо поцелуя.

Четвертому шьют платье. Красное платье из нежности.

«Зингер» урчит, чипиздрик благоухает. Выточки, полочки и булавки укладываются в немыслимый наряд. За правой стеной ссорятся дети, за левой – внуки выдирают друг у друга игрушку, наверху – топит яд соседка, внизу – мерзлая земля.

– Ты знаешь, мне по фигу. Пусть что хотят, то и думают. Послезавтра я попробую жить заново, и точка.

Разве нельзя?

– А если послезавтра он не придет? Ну вдруг? Что ты будешь делать?

– Радоваться от того, что я хотя бы попробовала…

И потом – у меня же останется это платье…

Я дотрагиваюсь до ее плеча, в том месте, где красная бретелька пересекается с черной лямкой лифчика. И чувствую пульс. И радуюсь от того, что хоть кто-то жив.

О моделях

В своей неземной красоте я была уверена всегда. К пятнадцати годам эта уверенность достигла пика и поперла наружу, выражаясь в весьма незамысловатой идеологии «все лохи, а я звезда». Распространяться о том, что ты звезда, можно до бесконечности, но, как известно, к небосводу это не приблизит. Последней каплей в копилку моих горестей послужило интервью с Наоми Кемпбелл. И вот если три десятка девочек, поглядев на Наоми, решили, что с модельным бизнесом им стоит повременить, Катечкина рассудила с точностью до наоборот.

«Ужо ежели всяких афроамеркинцев к эфиру допускают, дык тогда я со своим рязанским абрисом вместо программы «Время» транслироваться буду», – решила я и пошла устраиваться в агентство.

Тут надо отметить, что это в наше время таких шарашек хренова тонна и вы прямо с рождения ребенка можете в профурсетки определить. Десять лет назад ситуация была иной, и для того, чтобы пересчитать модельные агентства, хватило бы пальцев одной руки.

Первый вопрос, вставший передо мной, «что именно надеть на кастинг» я разрешила стремительно. У меня в наличии имелась всего лишь одна вещь, подходящая к торжественности случая, а именно коротенький синтетический сарафанишко, в котором я еще в шестой класс ходила. Вся прелесть одежонки заключалась в том, что как раз к девятому классу она наконец-то села «как надо» – по минимуму прикрывая ноги и по максимуму утягивая грудь до идеальных 90.

Правда, без сложностей не обошлось. Сарафан оказался слишком коротким, и из-под верхней одежды выглядывать не желал.

«Не беда», – подумала я и тут же позаимствовала мамин осенний пиджак. Пиджак был ал и плечист, как бурка, но подол все же открывал.

Довершив картину ботинками с огромными серебряными пряжками, я отправилась в путь.

«Приемный» офис находился на Мясницкой. Еще по дороге туда, глядя на свое испуганное отражение в стекле вагона метро, я заподозрила, что делаю что-то «не то». На выходе из вагона более всего на свете мне хотелось развернуться и отправиться обратно. Но сильнее всего меня напугала дверь агентства. Массивное мраморное изваяние, стремя видеокамерами, кодовым замком и резиновым ковриком на фоне общей убогости, очень напоминало проход в небесную канцелярю… Тяжело вздохнув, я нажала на кнопку звонка.

Дверь открылась.

Прямо на меня смотрел красный квадратик пятьдесят второго размера на дрожащих ножках-спичечках в нелепых ботинках. Я даже не сразу поняла, что это зеркало, поэтому шарахнулась от неожиданности. Впрочем, упасть мне не дали.

В офисе обретались три блондинки под сорок, более всего напоминающие роботов-вершителей из «Отроков во Вселенной». Одинаково выбеленные волосы, одинаковые серые костюмы, одинаковый загар и абсолютно одинаковые голоса.

То, что любить меня здесь не будут, я поняла сразу же.

– Снимите это, – сказала первая блондинка и указала пальчиком на мамину кацавейку.

– Сюда подойдите, – сказала вторая блондинка и указала, куда именно я должна встать.

Я встала посреди комнаты, тетеньки расположились вокруг меня в креслах и с самым задумчивым видом принялись меня разглядывать.

Как раз к тому моменту, когда я мысленно попрощалась со всеми своими родственниками до седьмого колена, одна из блондинок подскочила и задрала мне подол. Не знаю, что она ожидала там увидеть, но по рукам я ей таки стукнула.

– Вы что, сумасшедшая? – обиделась тетенька.

– Нет, стеснительная, – объяснила я.

– Здесь стеснительным делать нечего, – не замедлила отреагировать она. – Наверное, вы подходите. Анкету заполнить нужно.

Впрочем, про анкету она мне уже в спину говорила… Ну, не модель я. Факт.

О леще

О том, что воровать нехорошо, мне еще в самом раннем детстве рассказывали. Конечно же больше всех отличилась бабушка, которая, не в пример моим высоколобым родителям, на мелочи не разменивалась и за детскую психику не тревожилась. Логическая цепь «сопрешь-посодют-расстреляют» наполнила меня ужасом на десять лет вперед и навсегда отбила желание присваивать чужое добро. Впрочем, конфеты и мелочь в папином кармане в понятие «казенное имущество» не входили, поэтому жизнь моя была легка и вольготна.

Описываемый мной случай произошел уже в более позднем возрасте, на севере.

Жили мы тогда в крохотном двухэтажном домике на восемь квартир – по четыре в каждом подъезде. Так как размеры квартир были под стать домику, местное население использовало прилегающую к дверям территорию в хвост и в гриву. Унты дяди Коли соседствовали с тапочками его жены тети Тани, старым ватником тети Люды, резиновой лодкой дяди Пети и тремя охотничьими собаками деда Василия. Все это говно лежало в подъезде годами, и путешествовали, пожалуй, только тапочки тети Тани, да и то только когда дядя Коля уходил на охоту, а тетя Люда уезжала к маме… Впрочем, кругосветка тапочек была не слишком продолжительной, потому что однажды тетя Люда к маме не поехала, а вместо этого отметелила тетю Таню тем самым ватником. До сих пор не знаю, кто обиделся больше – тетя Таня или тетя Люда, но ватник оказал неожиданно благотворное влияние, и больше семьи не ссорились.

Единственным приятным фактом во всей этой истории было то, что скоропортящиеся продукты в подъезде не хранили, и никакой некондиции, окромя собак деда Василия, по углам не валялось. Впрочем, и этот акт гражданской самосознательности объяснялся довольно просто. Перед входом в дом располагалась небольшая кладовка, одна стена которой граничила с улицей, а другая выходила непосредственно в подъезд.

Как и во всем доме, в кладовке царил полный коммунизм, поэтому никаких дверей-замков-ключей не планировалось и в проекте, а вместо этого были полки с номерами квартир на желтых бляшках и щеколда «от ветра» на входе. Но, невзирая на все попытки строителей уравнять классовые прослойки, социальное неравенство все равно присутствовало, и полку моих родителей можно было найти даже не глядя на номер. Среди оленьих туш, ведер брусники и блестящих рыбьих спин сизые куриные тельца держались особняком, всем своим видом показывая, что их хозяева далеки и от мирского вообще, и от принятия пищи в частности.