Убью, студент! - Анатолий Субботин

однако, надо заметить, что чутье на людей не подвело его. И когда идеи коммунизма сильно упадут в цене, товарищ Башков быстро бросит их и начнет пропагандировать нечто противоположное – модернистскую (читай: не советскую) поэзию, в которой, несмотря на замысловатость и туманность, все упирается в индивида, посылающего на три буквы коллектив, а иногда и весь мир.

21. «Не наш человек»

Молодые люди, он и она, вошли в плацкартный вагон поезда «Пермь–Соликамск». Вскоре вокзал и перрон за окном, окутанные морозом, поползли вправо. Проводница начала обход пассажиров, собирая билеты и по рублю за постельное белье. Постелив себе и жене, юноша вышел в тамбур покурить. Было 23 часа местного времени. Поезд приходил в Копиград около 7-ми утра, и следовало бы лечь, но юноше спать не хотелось. Был немного возбужден он.

В промозглом, заиндевелом, заплеванном тамбуре стояли два гражданина. Один в милицейской форме с погонами старшины, другой – в штатском. Они тоже пребывали в некотором возбуждении и весело разговаривали. Старшина отличался рыжими усами и был простым русским человеком, не худым и не толстым. Ему можно было дать лет 45-50. Второй гражданин как-то не запоминался.

Эти двое сразу заметили, что молодой человек находится в аналогичном им состоянии, и обратились к нему, как старые знакомые. Он, в свою очередь, видя, что тут родная стихия, окунулся в общий разговор. О чем говорили? Да черт его знает. О всяких пустяках, о коих могут трепаться люди, находящиеся немного не в себе, вступившие в разговор с неизвестными и забывшие даже спросить, кто те такие и как их зовут. Юноша сказал только, что он студент. А товарищи то ли ехали в командировку, то ли возвращались из нее.

И все бы ничего, но в тамбур вошел еще один товарищ. Лет за 30, сухощавый, в сером костюме. Хотя он был из компании этих двоих и тоже слегка поддал, он не проявлял ни того веселья, ни того добродушия. Он подозрительно уставился на улыбающегося студента, одетого в серые в клетку расклешенные брюки и зеленый с бело-красным рисунком на груди и животе индийский свитер, купленный за 40 рублей в ЦУМе. Что действительно странно было в молодом человеке, так это лицо, покрытое ярко красными пятнами, не похожими на здоровый румянец, и женская шапка на голове в виде папахи с длинной шерстью. Но и тут объяснялось все просто: пятна – это аллергия вследствие двухдневного возлияния (ну, печеночка иногда ропщет, что с ней поделаешь!), а шапка – то шапка жены, которую, конечно, на улицу не наденешь, а в тамбур покурить – почему бы нет. Однако серый гражданин, видимо, объяснил внешность юноши по-своему и смотрел на него, как на шпиона и врага народа.

– Отойдем-ка, – сказал он студенту.

Они прошли в пустой тамбур соседнего вагона.

– Кто такой? Предъяви документы.

– А в чем дело?

– Служба безопасности.

И какую-то корочку быстро показал он молодому человеку, так что тот не успел рассмотреть. Их тет-а-тет нарушил старшина.

– Да отпустил бы ты его, Петрович, – обратился милиционер к сухощавому почтительно-извиняющимся тоном, словно к старшему по званию, – ведь нормальный же парень.

– Не наш человек, – заявил серый товарищ, – пусть покажет документ.

Пришлось студенту идти за паспортом, благо, тот был с собой.

Увидев красный, серпастый и молоткастый и прочитав в нем: Соломин Леонид Павлович, – человек, который всегда на чеку, как будто успокоился. Лёня, несколько расстроенный и протрезвевший, пошел спать.

А ведь он прав, подумал он позднее, я не их человек. Он почуял во мне другого не только по причине странной физиономии и шапки. Однако какое он имеет право полагать, что такие, как он, серые суть советские люди, а зеленые, как я, не советские. Все мы советские.

22. В центре мыслится о конце

На 4-ом курсе я начал писать небольшую поэмку об экспедиции Берка в Австралии. Еще в летние каникулы, отдыхая от серьезной, в основном, литературы, какую мы проходили, и длинные списки которой я едва прочитывал до половины, так что шел на экзамен без знания многих текстов, пробежав в лучшем случае глазами критику о них, – еще в летние каникулы перечитывал я Жюля Верна. Не то чтобы я верил сказкам со счастливым концом: я уже вышел из этого возраста. Но, во-первых, книги французского автора занимали меня приключениями и, главное, своими вставками из настоящей жизни. Одной из таких вставок и была история экспедиции Берка, описанная в романе «Дети капитана Гранта». Сознательно или несознательно автор дает там повод для сравнения: вот вымышленное путешествие «грантоискателей», благополучно завершившееся, несмотря на все перипетии, а вот реальный переход через центральную Австралию, с несколькими трупами в финале. И наше сердце, любящее вымысел и сказку как недостижимую мечту, все же остается с трагедией, ибо она правдоподобна. Более того, даже из жизненных ситуаций одного ряда мы выбираем ту, которая окончилась трагично. Амундсен и Скотт – оба герои. Но один выжил, а другой погиб. И уважая первого, мы чисто по-человечески склоняемся перед вторым. Амундсена как первооткрывателя Южного полюса сделала героем победа, Скотта сделала героем смерть.

Подобный же путь в неизведанное, путь с трагической развязкой привлек меня в экспедиции Берка. Добавьте сюда экзотический ландшафт: каменистая пустыня, горы, непроходимые болота, – и вы поймете: романтику было, где развернуться. Я вдохновенно взялся за труд.

Как-то мы сидели вдвоем с Сашей Монаховым в моей комнате (на 4-ом курсе мне дали место в общаге), и я прочитал ему написанную часть поэмы.

В центре мыслится о конце.

Да, таков парадокс Австралии,

у которой основа – центр,

белым зноем насквозь отравленный.

Нету сил сей пейзаж выносить.

Взгляд безжалостно камнями режет.

Где же, где же целебная синь

населенных людьми побережий?

И т.д.

«Ну, как»? – спросил я Сашу, хотя никогда не следует задавать подобный вопрос. Но мне нравилось написанное, и я почему-то был уверен, что и другим это понравится. «Хорошо, – сказал Саша, – особенно: в центре мыслится о конце»! Я удовлетворился его ответом, а следовало бы обратить внимание на последнюю часть его фразы. Ведь строчка про конец (как я позднее понял) звучит несколько двусмысленно. Позднее я вообще увидел, что поэмка, несмотря на приподнятый, взволнованный тон, вышла наивной и слабой. Так что Сашина похвала вполне могла быть ироничной. Он хорошо умел подмечать смешное. Он сочинил немало пародий на тексты своих собратьев по перу. Например, строчку «Ты идешь по щепкам, ты идешь по доскам» некоего Кускова, пишущего неразборчиво и запоем, он видоизменил следующим