Оно - Стивен Кинг

Беверли испытала шок, осознав, что стоит перед прачечной самообслуживания «Клин-Клоуз», куда она, Стэн Урис, Бен и Эдди отнесли тряпки в тот день в конце июня: тряпки, запачканные кровью, которую могли видеть только они. Увидела, что окна в высохшей мыльной пене, а на двери висит табличка с надписью от руки: «ПРОДАЕТСЯ ВЛАДЕЛЬЦЕМ». Найдя участок, свободный от пены, Беверли заглянула в прачечную. Увидела пустое помещение с более светлыми квадратами на грязных желтых стенах: там стояли стиральные машины.

«Я иду домой», — в ужасе подумала она, но все равно продолжила путь.

Этот район не сильно изменился. Спилили еще несколько деревьев, возможно, вязов, пораженных болезнью. Дома стали более обшарпанными; разбитые окна встречались чаще, чем в ее детстве. Некоторые дыры закрыли картоном, другие — нет.

И вскоре она стояла перед многоквартирным домом номер 127 по Нижней Главной улице. Никуда за годы ее многолетнего отсутствия он не делся. Облупившаяся белая краска, которую она помнила, стала облупившейся шоколадно-коричневой краской, но в том, что это дом, где она жила, сомневаться не приходилось. Это окно их кухни, а то — ее спальни.

(«Джим Дойон, уйди с той дороги! Уйди немедленно, или ты хочешь, чтобы тебя сбила машина и ты умер?»)

Беверли пробрала дрожь, она скрестила руки на груди, обхватив локти ладонями.

Отец мог еще жить здесь; да, мог. Он переехал бы только в случае крайней необходимости. «Просто подойди к подъезду, Беверли. Посмотри на почтовые ящики. Три ящика на три квартиры. И если на одном фамилия “МАРШ”, ты сможешь нажать звонок, и очень скоро раздастся шуршание шлепанцев в коридоре, дверь откроется, и ты увидишь его, мужчину, сперма которого сделала тебя рыжеволосой и левшой и дала тебе способность рисовать… помнишь, как он раньше рисовал? Он мог нарисовать все, что хотел. Если у него возникало такое желание. Но возникало оно нечасто. Думаю, у него было слишком много поводов для тревоги. А если все-таки возникало, ты сидела часами и наблюдала, пока он рисовал кошек, и собак, и лошадей, и коров с “Му-у” в поднимающихся от морды пузырях. Ты смеялась, и он смеялся, а потом говорил: “Теперь ты, Бевви”, — и когда ты брала ручку, он направлял твою руку, и ты видела, как из-под твоих пальцев появлялась корова, или кошка, или улыбающийся человечек, тогда как ты вдыхала запах его “Меннен скин брейсер” и тепло его кожи. Давай, Беверли. Нажми кнопку звонка. Он откроет дверь, и он будет старым, с лицом, глубоко прорезанным морщинами, а зубы, те, что остались, будут желтыми, и он посмотрит на тебя и скажет: “Да это же Бевви, Бевви приехала домой, чтобы повидаться со стариком отцом, заходи, Бевви, я так рад тебя видеть, я так рад, потому что ты тревожишь меня, Бевви, ты сильно меня ТРЕВОЖИШЬ”».

Она медленно пошла по дорожке, и сорняки, которые выросли между бетонными плитами, цеплялись за штанины ее джинсов. Она вглядывалась в окна первого этажа, но все их плотно занавесили. Посмотрела на почтовые ящики. Третий этаж — «СТАРК-УИЗЕР». Второй этаж — «БЕРК». Первый этаж (у нее перехватило дыхание) — «МАРШ».

«Но я не позвоню. Я не хочу его видеть. Я не нажму кнопку этого звонка».

Вот оно, твердое решение, наконец-то! Решение, которое служило началом полнокровной и полезной жизни твердых решений! По дорожке она вышла на тротуар! Направилась обратно к центру города! Вернулась в отель «Таун-хаус»! Собрала вещи! Вызвала такси! Улетела! Велела Тому выметаться! Зажила успешно! Умерла счастливой!

Она нажала кнопку звонка.

Услышала знакомое позвякивание в гостиной — позвякивание, которое всегда воспринимала, как какое-то китайское имя: Чинг-Ченг! Тишина. Нет ответа. Она переминалась на крыльце с ноги на ногу, внезапно возникло желание справить малую нужду.

«Никого нет дома, — с облегчением подумала она. — Теперь я могу идти».

Вместо этого позвонила снова: Чинг-Ченг! Нет ответа. Подумала о прекрасном коротеньком стихотворении Бена и попыталась в точности вспомнить, где и как он признался в авторстве, и почему, на короткое мгновение она связала это признание со своей первой менструацией. Она начала менструировать в одиннадцать лет? Конечно же, нет, хотя ее груди «проклюнулись» в середине зимы. Так почему?.. Но тут, разрывая ход мыслей, у нее в голове возникла картина тысяч скворцов на телефонных проводах и крышах, галдящих в этот белый весенний день.

«Теперь я уйду. Я позвонила дважды; этого достаточно».

Но она позвонила еще раз.

Чинг-Ченг!

Теперь она услышала, как кто-то приближался к двери, и звуки эти нисколько ее не удивили: усталый шепот старых шлепанцев. Беверли торопливо огляделась и очень, очень близко подошла к тому, чтобы дать деру. Она успела бы добежать по бетонной дорожке до угла и скрыться, чтобы отец подумал: никто к нему и не приходил, просто мальчишки балуются. «Эй, мистер, принц Альберт в вашем сортире?..»

Беверли резко выдохнула, и ей пришлось сжать горло, потому что с губ чуть не сорвался смех облегчения. Дверь открыл совсем не ее отец. На пороге стояла и вопросительно смотрела на нее высокая женщина лет под восемьдесят. С роскошными волосами, по большей части серебряными, но кое-где цвета чистого золота. За стеклами очков без оправы Беверли увидела глаза, синие, как вода фиордов, с берегов которых, вероятнее всего, и прибыли в Америку предки этой женщины. Она была в платье из пурпурного муарового шелка, не новом, но пристойном. Морщинистое лицо светилось добротой.

— Да, мисс?

— Извините. — Желание смеяться пропало так же быстро, как и пришло. Она заметила камею на шее старухи. Почти наверняка слоновая кость, окруженная полоской золота, тончайшей, едва видимой. — Я, наверное, нажала не ту кнопку («Или специально позвонила в чужой звонок», — прошептал внутренний голос). — Я хотела позвонить Маршу.

— Маршу? — Морщины на лбу старухи углубились.

— Да, видите ли…

— Марш в этом доме не живет.

— Но…

— Если только… вы говорите про Элвина Марша, да?

— Да! — воскликнула Беверли. — Про моего отца!

Рука старухи поднялась к камее, прикоснулась к ней. Она более пристально всмотрелась в Беверли, отчего та ощутила себя совсем юной, словно принесла коробку с печеньем, какое пекли герлскауты, или рекламный листок, скажем, с просьбой поддержать школьную команду «Тигров Дерри». А потом старуха улыбнулась… по-доброму, но при этом и грустно.

— Должно быть, вы давно потеряли с ним связь. Мне не хочется приносить дурную весть, я для вас совершенно незнакомый человек, но ваш отец уже лет пять как умер.