Избранные творения - Григорий Нисский

Точно так и помыслив, что Христос «есть мир» (Еф. 2:14), мы покажем, что истинно называемся именем Христовым, когда чрез наше внутреннее умиротворение жизнью своей явим Христа. Он «вражду» убил, как говорит апостол (Еф. 2:16). Следовательно, и мы не станем оживлять в себе эту вражду, но жизнью нашей покажем, что она мертва, дабы нам ее, во благо и во спасение наше умерщвленную Богом, уже не воскрешать в себе, на гибель душ наших, гневом и памятозлобием, совершая пагубное воскрешение того, что, к счастью, умерло. Но если имеем Христа, который есть мир, то и мы будем умерщвлять в себе вражду, дабы то, что, как веруем, пребывает в Нем, хранить и в своей жизни. Ибо как Он, разорив «средостение ограды, обоя» создал «собою во единого новаго человека, творя мир» (Еф. 2:15), так и мы будем примирять с собою не только внешних врагов наших, но и тех, которые восстают в нас самих, так чтобы плоть уже не желала противного духу, а дух — противного плоти, но чтобы, подчинив плотяный образ мыслей божественному закону, мы имели мир сами с собою, восстановив себя «во единого новаго» и мирного «человека» (Еф. 2:15) и из двух став единым. Ибо «мир» можно определить как «согласие враждующих». Итак, когда уничтожится междоусобная брань в нашем естестве, тогда мы, примирившись с собой, станем «миром» и покажем, что истинно и действительно носим на себе сие имя Христово.

Помыслив же, что Христос есть «свет истинный» (Ин. 1:9) и для лжи «неприступный» (1 Тим. 6:16), мы учимся тому, что и наша жизнь должна быть озаряема лучами истинного света. Лучи же «солнца правды» (Мал. 3:20), истекающие для просвещения нашего, суть добродетели, посредством которых мы «отлагаем дела тьмы и яко во дни, благообразно ходим» (Рим. 13:12—13) и отвергаем «потаенные студные дела» (2 Кор. 4:2) и все совершаем во свете и сами становимся «светом», так что и другим делами светим (Мф. 5:15—16), как свойственно свету.

Если же помыслим, что Христос есть «освящение» (1 Кор. 1:30), то, отстранившись помышлением от всякого нечистого и скверного дела и мысли, выкажем себя истинными общниками имени [Его] и будем исповедовать силу освящения не на словах, а на деле, в жизни.

Зная же, что Христос есть «избавление» (1 Кор. 1:30), что Он отдал Себя для искупления нашего, поучаемся этим названием тому, что Он, даровав нам бессмертие, как некую цену за каждую душу, тем самым всех искупленных Им от смерти чрез жизнь соделал собственным стяжанием. Итак, если мы стали рабами Искупившего, то, конечно, обращаем взоры2 к Господствующему, чтобы нам жить уже не для себя самих, но для стяжавшего нас ценою жизни. Ибо уже не мы себе господа, но Купивший есть господин своих стяжаний (1 Кор. 6:20), мы же Его стяжание. Стало быть, законом для нашей жизни будет воля Господствующего. Ибо, как при владычестве над нами смерти действовал в нашей жизни закон греха, так, когда мы стали стяжанием жизни, необходимо согласоваться с господствующим над нами законом, дабы, уклонившись от подчинения воле жизни, через грех снова добровольно не перейти нам под власть злого тирана душ наших (я имею в виду смерть).

То же самое размышление приблизит нас ко Христу, если мы послушаем Павла, [говорящего], что Он есть «пасха» (1 Кор. 5:6) и «Архиерей» (Евр. 7:11). Ибо поистине «за ны пожрен бысть пасха Христос» ; священник же, приносящий Богу жертву, кто есть, как не тот же Христос? Ибо «себе», говорит, принес «приношение и жертву» за нас (Еф. 5:2). Итак, отсюда научаемся, что последующий Ему, принесшему Себя в приношение и жертву, соделавшемуся пасхою, должен и сам представить себя Богу в «жертву живу, святу, богоугодну, став словесным служением» (Рим. 12:1). Образ же служения — «не сообразоваться веку сему», но «преобразоваться обновлением ума своего, во еже искушати, что есть воля Божия, благая иугодная и совершенная» (Рим. 12:2). Ибо во плоти, пока она живет, не может проявляться благая воля Божия, если она не освятится по закону духовному. Потому что «мудрование плотское — вражда на Бога и закону Божию не покоряется, ниже бо может» (Рим. 8:7), пока жива плоть. Но когда животворной жертвой она освятится, «умертвив уды яже на земли» (Кол. 3:5), чрез которые действуют страсти, тогда благоугодная и совершенная воля Божия беспрепятственно будет действовать в жизни верных Ему.

Точно так же и мысля о Христе, что Он есть «очищение в» собственной «крови» (Рим. 3:25), научаемся тому, что каждый должен сам быть себе очищением, чрез умерщвление членов освящая душу.

Когда же Христос называется «сиянием славы и образом ипостаси» (Евр. 1:3), то эти слова внушают нам мысль о достопоклоняемом Его величии. Ибо поистине богодухновенный и Богом наученный Павел, во «глубине богатства премудрости и разума Божьего» (Рим. 11:33) испытуя недоступные и сокровенные божественные тайны, представил как бы отблесками бывшие ему от Бога озарения в уразумении недоступного испытанию и исследованию. Поскольку язык у него был бессильнее мысли, то, сообразуясь с тем, что вмещал слух внемлющих таинственному его разумению, он говорил столько, сколько могло выразить слово, служащее мысли. Ибо, уразумев о божественной природе все, сколько по силам вместить человеку, он утверждает, что разумение превысшей Сущности недоступно и непостижимо для человеческой мысли.

Поэтому, хотя и он говорит о созерцаемых в ней свойствах: мире, силе, жизни, свете, истине и тому подобных, — разумение о ней самой почитает он совершенно превосходящим восприятие, утверждая, что Бога никто никогда и не видел (Ин. 1:18), и не увидит; ибо «Егоже, — говорит, — никтоже видел есть, ниже видети может» (1 Тим. 6:16). Пытаясь же словесно определить то, что не может быть понято мыслью, он не нашел ясного имени для истолкования непостижимого, а потому Славой и Ипостасью наименовал то, что превышает всякое благо, что в достойной мере не мыслимо и не выражаемо.

Итак, превышающую все сущее сущность он оставил без наименования; а изъясняя родственность и нераздельность Сына со Отцом и то, что Он вместе с беспредельным и вечным Отцом беспредельно и вечно созерцается, называет Его «сиянием славы» и «образом ипостаси» (Евр. 1:3), «сиянием» указывая на родственность, а «образом» — на равенство. Ибо мысль не допускает никакого посредства между лучом и естеством излучающим, ни какого–либо умаления образа в сравнении с ипостасью, им отображаемою. Но кто разумеет естество излучающее, конечно, разумеет при нем и луч его и, представляя в уме величие ипостаси, конечно, соразмеряет ипостась с являющим оную образом. Потому и называет Господа «образом Божиим» (Флп. 2:6) — не с тем, чтобы понятием «образа» умалить Господа, но чтобы показать величие Божие в образе, в котором созерцается величие Отца, нигде за пределы собственного образа не выходящее и вне своего образа не обретаемое. Ибо нет в Отце ничего, [что было бы] лишено образа и красоты [и] что не отражалось бы в красоте Единородного. Потому говорит Господь: «видевый Мене, виде и Отца» (Ин. 14:9), означая тем самым, что нет ни уменьшения какого–либо, ни превосходства.

Говоря же, что Он «носит всяческая глаголом силы» (Евр. 1:3), [апостол] разрешает тем самым недоумение тех многозаботливых исследователей непостижимого, которые, стараясь решить вопрос о веществе, нигде не полагают предела своему любопытству. Откуда, говорят они, у невещественного вещественность? Как из неколичественного — количество, от не имеющего образа — образ, от невидимого — цвет и от беспредельного — ограничиваемое своими мерами? И если нет никакого качества в простом и несоставном, то откуда вторгается вещество со своими качествами? Все эти и подобные вопросы разрешает [апостол], говоря, что Слово «всяческая носит глаголом силы своея» (Евр. 1:3), [приводя] из небытия в бытие. Слова эти научают нас обращать взор к Тому, от Кого происходит все сущее. Ибо если из Него все мы приведены в бытие и в Нем существуем, то совершенно необходимо веровать, что ничто не сокрыто от знания Того, в Ком мы существуем, от Кого произошли и к Кому отходим. А эта мысль естественно требует, чтобы жизнь наша была безгрешною. Ибо, кто веруя, что живет «из Того и Тем и в Нем» (Рим. 11:36), осмелится сделать свидетелем непристойной жизни Того, Кто содержит жизнь каждого в Себе самом?

«Брашном же и питием духовным» (1 Кор. 10:3—4) именуя Господа, божественный апостол под этими словами подразумевает, что не единовидно человеческое естество, но поскольку разумность соединена в нас со [способностью] чувствовать, то для каждой из усматриваемых в нас сторон есть особенная пища: чувственным брашном поддерживается тело, а духовная пища дает нам душевное здравие. Но как в теле твердая и жидкая пища, будучи смешаны друг с другом, поддерживают наше естество, когда та и другая, растворяясь, сливается с соответствующими элементами нашего тела, точно так же, по этому образцу, разделяет Павел и разумную пищу, «брашном» именуя и «питием» одно и то же явление, изменяющееся соответственно потребности приемлющих. Ибо немощным и слабым оно бывает «хлебом, укрепляющим сердце человека» ; а истомленным бедствиями сей жизни и оттого соделавшимся жаждущими бывает «вином, веселящим сердце» (Пс. 103:15).