Семь месяцев бесконечности - Виктор Боярский

Ветер продолжал свою заунывную песню, в вечернем темнеющем небе плыла бледная луна. Я направился к новому месту жительства в тягач. Джеф уже спал на нижней откидной койке. В салоне было темно, тепло и тихо. Я быстро разделся и забрался на верхнюю койку. «Тринадцатое — не самое несчастливое число», — подумал я, засыпая. Спать было очень хорошо, но жарко, так что я даже ничем не укрывался, а утром было приятно слушать рассказы бывалых походников, прибежавших подозрительно рано для выходного дня, чтобы согреться после прекрасной ночи в палатке. Надо сказать, что, памятуя о кошмарной ночи «комсомольца» Михаила, который не смог отыскать выход из палатки, я снабдил Андрея и Юру всем необходимым для безбедного и безопасного существования в палатке в течение всей ночи, однако в целях все той же безопасности я рекомендовал им не зажигать с утра примус, а, собрав мешки, сразу же бежать греться в тягач. Они в точности последовали моей инструкции, однако, по их словам, сам процесс развязывания рукава и извлечения мешков из палатки, температура в которой упала ниже минус 35 градусов, несколько затянулся, и они примчались в тягач, не чуя ног от счастья и рук от холода… В то же время мы с Джефом, как бы демонстрируя более высокую приспособляемость своих организмов к самым различным внешним условиям, спали на новом месте хорошо и не испытали утром никаких особенных неудобств, сопутствующих, как правило, пробуждению в незнакомом месте.

Ветер усиливался, началась поземка, и мы решили принять дополнительные меры по защите собак. Джеф стал по обыкновению строить индивидуальные снежные барьеры для каждой собаки. Кейзо выкапывал для своих собак ямы, а мы с Этьенном перевели всех уилловских собак из полностью продуваемого коридора между тягачами вперед и разместили их прямо под капотами машин на солнце, проглядывавшем через снежную пелену поземки. Здесь им всем было заметно теплее. Своим хорошим настроением выделялся Рекс, которому, казалось, были нипочем ни мороз, ни ветер: он был бодр и игрив, впрочем, и все остальные собаки этой упряжки не вызывали особого беспокойства — все, кроме Баффи. Баффи никак не мог прийти в себя, по-прежнему выглядел подавленным и, несмотря на густую шерсть, трясся от холода как осиновый лист. Я отвел его в большие сани и укрыл между мешками и ящиками, по возможности защитив от ветра. У нас снова замена: вместо Папа и Блая на сани переехали Джуниор и Чинук, переехали с тем же диагнозом: ранение подушечек лап.

Всю первую половину дня я провел, собирая в одну тетрадь все написанное мной за время экспедиции, главным образом стихи. Этьенн сидел рядом и читал «Пари матч». Он рассказал мне о своем следующем проекте — международной экспедиции, посвященной столетию исторического дрейфа нансеновского «Фрама», которое будет отмечаться в 1993 году. План экспедиции заключался в следующем: яхта, специально сконструированная для ледовых условий плавания и имеющая такие же обводы корпуса, как у «Фрама», позволяющие надеяться, что корпус этот выдержит сжатия дрейфующих льдов, должна была быть вморожена в лед примерно в том же районе и в то же самое время года, что и «Фрам». Необходимо было рассчитать место и время входа яхты во льды таким образом, чтобы она уже к весне следующего года оказалась в приполюсном районе, причем как можно ближе к Полюсу, во всяком случае не дальше 500 километров.

Когда яхта подойдет в этот район, участники экспедиции, а, по плану Этьенна, это должны были быть француз, русский, норвежец и эскимос, с двумя собачьими упряжками прибудут на борт яхты и попытаются совершить то, что в свое время не удалось Нансену и Иохансену: достичь Полюса и вернуться обратно на яхту. Вся экспедиция должна была, по расчетам Этьенна, занять не более сорока дней в зависимости от того, насколько близко яхта подойдет к Полюсу. Вопрос заключался в том, какому способу передвижения отдать предпочтение: собакам, подобно Нансену, Пири и Куку, или же лыжам с буксировкой нарт, как это делал Этьенн во время своего сольного похода к Полюсу. Если идти на собаках, то стартовый вес упряжек должен быть очень большим, порядка полутонны, то есть в этом случае пришлось бы организовывать подбазы, а на дрейфующем льду это достаточно ненадежное и неблагодарное дело. Прибегать же к услугам авиации не хотелось, потому что ставилась задача повторить попытку Нансена. Словом, вопросов много, не говоря уже о самой принципиальной возможности вмораживания иностранной яхты в советском секторе Арктики. Этьенн рассказал мне также, что Стигер собирается примерно в это же время организовать международную трансарктическую экспедицию через Северный полюс примерно так же, как это сделала в 1968–1969 годах экспедиция Уолли Херберта и совсем недавно, в 1988 году, советско-канадская экспедиция под руководством Дмитрия Шпаро. По словам Этьенна, Уилл рассчитывал использовать его яхту как промежуточную базу, а Этьенну этого не хотелось, поэтому он попросил меня не говорить о своем проекте Уиллу.

Пообедали часа в четыре, а на обед была уха и… не заливные потроха, а котлеты с макаронами. За столом Этьенн объявил во всеуслышанье, что приготовит к ужину яблочный пирог по-французски. Он замесил тесто, вылил его на противень, объяснил, какую температуру надо поддерживать, и удалился, насвистывая. Вскоре пришлось за ним срочно бежать, так как по салону поплыла мольба о помощи оставленного на произвол огня пирога с характерным горелым запахом. Этьенн пришел, потыкал пирог вилкой и заявил, что режим в плите был неправильным и он снимает с себя ответственность за возможные послепироговые последствия. Действительно, пирог оказался сверху сыроват, а снизу образовалась практически не отличимая ни по цвету, ни по жесткости от подстилающего противня структура. Однако вкус был восхитительным и по-настоящему походным, с дымком. Единственным, кто отказался от праздничного пирога, был профессор, который ушел в палатку раньше, сославшись на боль в горле. По мнению профессора, это была инфекция, которую, по его словам, он подхватил в результате общения с жителями Комсомольской, а также с «Траксантарктикой». На это я ему заметил, что и «комсомольцы», и «восточники» за год зимовки полностью освобождаются от всяких бацилл и, пожалуй, даже более, чем мы, безопасны в смысле инфекции. Скорее всего профессор просто не хотел рисковать зубами ради сомнительного удовольствия отведать этого пирога. На вечерней радиосвязи никаких новостей, а до Мирного оставалось уже только 435 километров. На этот раз спали на своих местах, в палатке. Утром ветер резко усилился, видимость упала до 200 метров. Неужели начинался тот «пионерский» синдром, о котором говорил Голованов? Похоже на то, хотя до самой Пионерской еще более 50 километров.