Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Как лесной пожар, гонимый ветром, прошли ядавы сквозь частокол копий, оставляя за собой остовы колесниц, лоскутья знамен, изрубленные тела. Дрона, заметив прорыв, устремился навстречу, но Сатьяки не принял поединка, а, искусно объехав наставника с правой стороны, крикнул ему:

— Благополучие пусть сопутствует тебе, пат риарх! Не буду терять время на битву с тобой. Сле дом идут колесницы Дхриштадьюмны…

Миновав строй Дроны, Сатьяки врубился в отряды бходжей, пытавшихся заступить ему дорогу, а Дрону закружил в водовороте битвы подоспевший сын Друпады с оставшимися панчалийски-ми ратхинами.

Разумеется, я ничего не знал ни о нападении Дроны на Юдхиштхиру, ни о смерти друга Кума-ра, целиком сосредоточившись на том, чтобы не дать убить себя. Зато мы сразу ощутили, как ослаб напор врагов с флангов, когда под пение рога хлынули нам на помощь грохочущие колесницы ядавов. Подчиняясь команде, мои воины отошли назад, освободив место для действия ратхинов. Пламенный натиск Сатьяки был внезапно остановлен сыном великого царя бахликов Сомадатты по имени Бхуришравас.

Был он одним из дваждырожденных, о чем свидетельствовало изображение жертвенного алтаря на знамени, что трепетало над его колесницей. Две боевые повозки столкнулись, как огромные камни, скатившиеся с горы. Кони с громким ржанием встали на дыбы, обрывая постромки и ломая бамбуковые дышла. Оба колесничих бойца ловко соскочили на землю и, подняв щиты, начали кружить вокруг друг друга, потеряв всякий интерес к окружающей их битве. Другие кшатрии потеснились, опустив оружие, дабы не помешать поединку. В считанные мгновения разрублены щиты, зазубрены мечи. И оба бойца, посмотрев друг другу в глаза, отбросив оружие, сошлись вплотную. Широкогрудые и долгорукие, они были одинаково искушены в рукопашной схватке. Некоторое время раскачивались они в жутком смертельном объятии. Вдруг, к нашему ужасу, Бхуришравас поверг Сатьяки на землю и, ударив ногой в грудь, потащил за волосы к своей колеснице. Правой рукой он подобрал с земли меч и занес его над головой Сатьяки. Стоявшие вокруг словно окаменели от ужаса, не делая попыток вмешаться. Впрочем, я, например, понимал, что просто не успею сделать это.

С легким, почти нежным шуршанием, пронизала воздух стрела с широким серповидным наконечником. В ужасе закричали теперь наши враги, видя, как отделилась от плеча кисть, сжимающая меч. Украшенная браслетами, упала она в пыль. Бхуришравас выпустил волосы Сатьяки из левой руки и зажал кровоточащий обрубок. Глазами, полными боли и отчаяния, он смотрел, как въехала в круг белоконная упряжка Арджуны. — Как мог ты, брат Царя справедливости, совершить нечестивый поступок? — спросил он Арджуну. — Поглощенный поединком, я не мог видеть тебя. Безрадостными будут плоды твоей победы.

На губах Носящего диадему была улыбка жалости. Без ненависти и сожаления смотрел он на искалеченного воина.

— Разве не собирался ты отрубить голову тому, кто уже не мог продолжать поединок? Лишь позволив тебе убить моего друга, мог я нарушить дхарму кшатрия.

Бхуришравас медленно опустился на колени, поднял левой рукой отрубленную кисть и бросил ее под колеса колесницы Арджуны. Медленно сын Сомадатты начал разбрасывать по земле стрелы, оставшиеся в колчане. Рядом с перевернутой колесницей и поверженным в прах знаменем, несшим изображение жертвенного алтаря, кшатрий готовил себе достойное смертное ложе. Согласно давней традиции "прая" воин может расстаться с жизнью, отвратившись от битвы и как бы воплощаясь в отшельника, придающегося йоге. Многие кшатрии верили, что для проигравших это единственный путь, сохраняющий дхарму и позволяющий достичь небес. Бхуришравас, будучи одним из нашего братства, должен был понимать, что это не так. Тогда почему он не молил о пощаде и не пытался спастись? Устремив свои мысли к Высоким полям и застыв в медитации, он не видел, как Кришна развернул колесницу Арджуны навстречу новым отрядам врагов.

Тут пришел в себя Сатьяки, чей разум был все еще затуманен ожиданием близкой смерти. Слыша лязг оружия вокруг себя, видя топчущиеся в пыли ноги, он поднял меч и снес голову ненавистного врага, не осознавая, что поединок уже закончен. И свои, и чужие кшатрии, видевшие это, не смогли сдержать горестного крика, ибо нет более позорного поступка, чем убить того, кто уходит из жизни по обету прая. Качаясь как пьяный, Сатьяки смотрел то на голову Бхуришраваса, то на ложе из стрел, постепенно осознавая содеянное. Слезы сожаления прочертили серые борозды по грязным щекам. Он мог бы стать легкой добычей врагов, если бы я с несколькими воинами не прикрыл его щитами, из последних сил отбивая атаку кшатриев Бхуришраваса, жаждущих праведной мести. В пылу битвы понятия дхармы начинали казаться все более бессмысленными, и надо было просто спасать друзей и собственную жизнь.

На беду поблизости оказался и сам Сомадатта — великий брахман, запоздало ринувшийся на помощь сыну. Бахлики на конях и колесницах обрушились на нас с яростью ракшасов. Нас чуть было не смяли. Я приказал трубить призыв о помощи. Мои кшатрии рубились с обреченностью отчаяния, понимая, что в этом случае пленных не будет. Кровь, пролитая с той и другой стороны, прорвала плотину законов, казавшуюся незыблемой в залах Высокой сабхи.

В ответ на призывный клич наших раковин вернулась сияющая колесница Арджуны, а следом за ним искусный возничий Дарука пригнал новую колесницу для Сатьяки. И вовремя! Сметая и своих, и чужих, к нему рвалась боевая повозка Сомадатты. Могучий старец был одет в сияющие доспехи и держал разукрашенный золотом лук. Пылающими от ненависти глазами смотрел он на убийцу своего сына и кричал:

Как же ты, дваждырожденный, предался дхарме разбойника!? Как смог ты нанести удар совершающему обет прая? Лишь двоих ядавов уважал я до сегодняшнего дня — Прадьюмну и тебя. …

По воле кармы не удалось твоему сыну отомстить мне за твои унижения, — бесстрастно ответил Сатьяки, — а убит он был давно, в тот момент, когда бросил ты сам в душу сына семена ненависти к нашему племени.

И вновь ударили тетивы луков о кожаные браслеты, и понеслись по небу оперенные стрелы, словно вереницы гусей, скорбно перекликаясь с душами тех, кого звал в царство Ямы их страшный полет. Несколько позже я увидел, как, погоняя коней, искусный возничий Дарука мчал торжествующего Сатьяки Ююдхану в новую битву. Вернулась ли в лагерь колесница Сомадатты, я не знал.

Солнце миновало зенит и двигалось на запад. Арджуна сплачивал нас для последней атаки. Из рядов, застывших напротив, навстречу выехал сам Дрона.

— Куда ты направляешься, о Пандава? Не правда ли, что, не победив своего врага в сраже нии, кшатрий не вернется с поля?

Горько смеясь, ответил ему Арджуна:

Ты мой наставник, а не враг. Сокровенные сказания гласят, что ученик подобен сыну. Нет во всем мире такого человека, который смог бы победить тебя в бою. Лучше пожелай мне благополучия, о патриарх! По твоей милости я хочу проникнуть в ваш строй и убить царя Синдху.

Не победив сначала меня, невозможно будет тебе встретиться с Джаядратхой, — спокойно ответил Дрона.

Может быть, мне только показалось, но в его голосе звучала гордость за Арджуну.

Тут Кришна ударил коней хлыстом, и, уклонившись от Дроны, белоконная упряжь ринулась вглубь войска Кауравов. На Дрону обрушились панчалийские конники. Критаварман и правитель Камбоджей Сулакшин выехали навстречу Арджу не. Пешие воины не спешили втягиваться в битву, предоставив великим царям самим испытывать зрелость плодов кармы. Воздух наполнился гудением. Панчалийцы пытались ливнем стрел погасить яростное пламя брахмы, окутавшее Дрону. Патриарх был неуязвим, но он не мог преследовать Арджуну. Драгоценной диадемой, серьгами, браслетами и узорным панцирем украсил себя перед боем царевич Камбоджей храбрый Судакшин. Метнул он в Арджуну великолепный дротик, просиявший на солнце, как луч пламени. Затем прозвенела тетива Гандивы. Схватился царевич рукою за грудь в том месте, где из панциря торчало белое оперение стрелы. Кони еще несли колесницу, а сам Судакшин уже рухнул, подобно древесному стволу, на взбитую землю. Критаварман, видя это, развернул колесницу на панчалийцев, окруживших Дрону. Вступив с ними в единоборство, он открыл путь патриарху и заодно избежал верной смерти от руки Носящего диадему.

Поднятая пыль скрыла от нас великих ратхи-нов и вновь заставила вернуться к тяжелому ратному труду. Вечерело. Раковина Девадатта неистовствовала где-то глубоко в тылу наших врагов, заставляя гадать о кровавом пути Арджуны. Мы уже почти не видели лица тех, с кем еще продолжали обмениваться ударами. И вдруг новым торжественным звуком возопили раковины Арджуны и Кришны. Громкий крик "Царь убит!" взлетел на крыльях их победной мелодии, ширясь, подобно кругам по воде, охватывая все стороны света.