Табак - Димитр Димов

Вызвались остаться еще двое – невзрачные, полуграмотные и незаметные люди, в которых Мичкин никогда не подозревал героических порывов и готовности к самопожертвованию. Они были застенчивы, на собраниях не выступали, не умели пи предвидеть события, ни командовать и потому всегда оставались в тени.

– Нужен еще один! – сурово промолвил Мичкин.

Опять воцарилось молчание, слышны были только рев пожара на станции да вой немецких машин, несущих им смерть. Глаза у Мичкина зловеще сверкнули и стали испытующе перебегать с одного человека на другого. Теперь необходимо отдать приказ. Глаза Мичкина остановились на Ляте.

– Добре, помру и я! – горестно произнес македонец.

Немецкие машины были уже совсем близко. Шум их моторов превратился в яростный вой – бессильный и злобный, потому что прибыли они поздно и бензин уже пылал. Мешкать было некогда. Мичкин воскликнул:

– Ребята, отходите! Добровольцы, по местам!

Мичкин лег за пулемет, рядом пристроился Ляте и подал ему магазин с патронами. Шишко и раненый укрылись с автоматами в окопчиках, которые были вырыты на стороне, обращенной к станции, а оба добровольца из группы Мичкина залегли с винтовками на склоне, обращенном к шоссе. С перевязочного пункта приползли еще несколько раненых, которые не могли вести подвижной бой и предпочли умереть со своими. Пока они с приглушенными стонами размещались в окопчиках, бойцы Мичкина один за другим спускались с холма. Спускались они молча и быстро. Последним ушел Данкин. Прежде чем начать спуск, он подошел к Шишко и спросил:

– Будут указания, товарищ комиссар?

– Какие там указания, сынок! Передай товарищам, что мы задачу выполнили и умерли за партию. Бумаги все забрал?

– Все, – ответил Данкин.

– Тогда ступай! Двигайтесь по оврагу да прикрывайте свои фланги.

Данкин постоял несколько секунд, глядя вокруг широко раскрытыми глазами, как будто его только сейчас поразило то, что совершалось в эту ночь. Он увидел раненых, которые устраивались в окопчиках, увидел напряженное и сердитое лицо Мичкина, увидел потное, блестящее, как бильярдный шар, темя Шишко, увидел лицо Ляте, обращенное к шоссе и застывшее в смешной обезьяньей гримасе. И тогда Данкину стало ясно, что не зря он подвергал свою жизнь смертельной опасности, когда уносил оружие с казарменных складов, и что всюду есть коммунисты, готовые умереть, как и он. Тут он услышал сиплый голос Шишко:

– Уходи, парень! Чего ждешь?

Почти все оставшиеся на холме видели свою неминуемую гибель и понимали, что драме придет конец, как только немцы обрушат на их позицию минометный огонь. Но в душе Мичкина все еще мерцала волнующая и страстная жажда жизни, которую поддерживала надежда на го, что сигнал красной ракеты позволит им всем отойти до начала минометного огня. Эта надежда возбуждала в нем нервное нетерпение. Глядя па приближающуюся моторизованную колонну, он, как любой простой человек перед лицом смертельной опасности, злобно и тихо ругался. Время от времени он оборачивался назад и напоминал о ракете одному из раненых, который потерял много крови, был не в силах держать оружие и лежал, повернувшись лицом к горам.

Немецкие машины были уже в полукилометре от холма, и вдруг колонна остановилась. Мичкин догадался, что немцы со станции каким-то образом предупредили автоколонну, что противник засел на холме. От колонны отделились две машины и медленно поехали вперед, должно быть, на разведку.

– Ни единого выстрела! – приказал Шишко.

Первая машина благополучно прошла то место, где Данкин заложил самую крайнюю мину, и неожиданно остановилась. Может быть, водитель ее заподозрил что-то, заметив, что асфальт на шоссе разворочен. Дав задний ход, он попытался повернуть обратно и тут попал на мину, которую перед этим объехал. Люди на холме увидели желтоватый свет взрыва и вызванную им суматоху. Со всех машин соскакивали солдаты, и шоссе стало походить на муравейник. Большая часть немцев подалась по равнине к станции, другие направились к трясине, надеясь, что она невелика и ее удастся быстро обойти.

– Сейчас как раз время садануть но ним из пулемета, – бросил кто-то из бойцов.

– Рано! – возразил Шишко. – Если мы не будем стрелять, они подумают, что на холме никого нет. А если кто выстрелит, они сейчас же накроют нас минами.

Из левого окопчика донеслось хихиканье. Раненный в ногу, тот, что пришел с Варварой, угрюмо смеялся.

– Может, ты думаешь, что они подойдут раньше, чем засыплют нас минами? – сказал он.

– Нет, – ответил Шишко. – Но они не знают точно, где мы – на верхушке холма или на его склонах. Зря тратить мины они не станут. И потом, они едва ли допускают, что мы решили сохранить круговую оборону.

Они смолкли. С равнины доносились шипение пожара на станции и немецкие команды.

– Теперь вы поняли? – спросил Шишко.

– Да, – ответил Мичкин, в которого оттяжка боя – хотя бы на несколько минут – вселяла надежду.

Он обернулся назад, и надежда его возросла. Перестрелка с андартами в предгорьях удалялась и затихала. Лишь справа была слышна близкая и частая стрельба. Это группа Данкина дралась с остатками рассеянного отряда греков. Уже можно было думать, что уйти и спастись удастся даже малоподвижному и страдающему одышкой Шишко. Так почему же медлила эта проклятая красная ракета? Луна уже начала бледнеть, а на востоке, за огромной темной громадой гор, неспешно разливалось серебристое сияние зари. Безоблачное небо походило на кристально чистый стеклянный свод.

Мичкин был крестьянин, он вырос среди природы и тысячи раз видел, как умирает ночь, как бледнеют звезды и рождается день, но никогда еще заря не казалась ему такой свежей и прекрасной, как сейчас. Он обернулся к раненому, совсем уже обессилевшему от потери крови, и спросил у него с бессознательным эгоизмом:

– Ты следишь за ракетой?

Раненый, тоже смотревший па зарю, ответил с грустью:

– Слежу, браток. Как увижу, скажу.

А Мичкин подумал сурово: «Может, ты умрешь прежде, чем увидишь ее, и я не узнаю, что подан знак отходить. Тогда я умру, как и ты, и больше не увижу ни жены, ни дома, ни солнца».

Размышляя о жене, о доме, о солнце, Мичкин почувствовал, что к холму что-то летит, разрывая воздух низким, басистым воем. Бывший разносчик мгновенно прилип к земле. Приникли к ней и остальные. В двадцати метрах за холмом упала мина. Всех обдало теплой взрывной волной, и люди еще плотнее прижались к земле.

– Начинают!.. – прохрипел кто-то.

– Миномет в канаве у шоссе, – сказал другой. – Мы можем его пугнуть.

– Не стрелять! – строго приказал Шишко.

Вдали стрельба снова усилилась. Группа Данкина – она отошла позже других, и никто ее не прикрывал с флангов – изо всех сил старалась уйти от греков. Мичкин понимал, что. если и она одолеет засаду, красная ракета взлетит в небо. Упала вторая мина, теперь уже перед холмом. Немцы вели пристрелку. Мичкин вспомнил, что они всегда пристреливаются долго. Пока они обрушат на вершину холма убийственный огонь, пройдет еще несколько минут. Он снова оглянулся. Ему почудилось, будто стрельба, которая доносилась из оврага, приближается к холму. Значит, люди Данкина не смогли пробить засаду андартов и повернули назад с намерением рассеяться и искать спасения на равнине. Если бы пришлось отходить от холма, Мичкин тоже пошел бы по равнине, но в сторону разрушенного моста, где, как ему казалось, не было ни немцев, ни андартов.

Упало еще несколько мин, и две из них разорвались на самой верхушке холма, но на большом расстоянии одна от другой и никого не задели. Мичкин нерешительно высунул голову из окопчика. Немцы поставили свои минометы без всякого прикрытия как раз между шоссе и станцией. Пехота их все еще не решалась преодолеть это расстояние. Теперь и Мичкину казалось, что пора стрелять, но Шишко снова запретил открывать огонь.

В это время Мичкин опять услышал басистый вой и опять прижался к земле. Он закрыл глаза и несколько секунд ни о чем не думал. Мины почти одновременно упали на холм в разных местах. После оглушительного грохота Мичкин почувствовал, что на спину в голову ему валятся комья земли, а на шею брызнуло чем-то теплым и липким. Наступившую тишину нарушил голос Шишко:

– Есть раненые?

Ответили все, кроме человека, который лежал в трех – четырех метрах справа от Мичкина. Это был один из тех скромных и невзрачных бойцов, которые добровольно остались на холме. Мичкин приподнялся на локте и обернулся. На месте неглубокого продолговатого окопчика теперь зияла бесформенная яма, а в ней валялись лишь остатки человека – окровавленное тело без головы и рук, искромсанное до неузнаваемости. Мичкин увидел это и приник к земле в ожидании второго залпа.

– Так не годится. Надо стрелять, – послышался чей-то голос.

Шишко опять ответил:

– Рано… Когда дам команду.

Мичкин понял: Шишко хочет создать у немцев впечатление, что на холме никого нет. Тогда они всем скопом пойдут по открытой равнине от шоссе к станции. Им нужно было сделать это как можно скорее, чтобы помочь своим, которые силились хоть что-нибудь спасти от пожара. По тронуться по открытому пространству к станции или к холму – означало превратиться в отличную мишень для пулемета. Именно этого ждал Шишко, и его выдержка била по нервам немецкого командира.