При свете Жуковского. Очерки истории русской литературы - Андрей Немзер

383

Эстетические воззрения Толстого (в их связи с концепцией истории и политическими убеждениями) наиболее подробно и отчетливо представлены в поэме «Портрет» (1872–1873).

384

Ср.: Гаспаров М. Л. «Рондо» А. К. Толстого // Анализ одного стихотворения. Л., 1985. С. 181–187.

385

Со сплошными женскими окончаниями поэт экспериментировал либо в стихах комических, либо в написанных размерами, менее употребительными (и соответственно более для середины XIX века «непривычными»), чем трехстопный ямб. К первой группе относятся пять опусов, написанных четырехстопным хореем: «Поразмыслив аккуратно, / Я избрал себе дорожку…» (1853–1854, первая и третья строки не рифмуются); «Одарив весьма обильно Нашу землю, / Царь Небесный…» (1869; здесь метр навязан оспариваемым «объектом», однако не исключено, что тютчевский размер в какой-то мере стимулировал комический перепев Толстого); <А. Н. Мальцевой> («Пью ль мадеру, пью ли квас я, / Пью ли сливки я коровьи…», 1869), «Послание М. Н. Лонгинову о дарвинисме» («Правда ль это, что я слышу? / Молвят овамо и семо…», 1870), упомянутое выше «Рондо». Сюда же относится «Бунт в Ватикане» («Взбунтовалися кастраты, / Входят в папины палаты: / “Отчего мы не женаты? / Чем мы виноваты?”»; 1864; все строфы на четыре женские рифмы, в последней строке четырехстопный хорей сменяется трехстопным). Ср., впрочем, нечетные строфы «Что ты голову склонила?/ Ты полна ли тихой ленью…» (1856; четные строфы с альтернансом) и вполне серьезную балладу «Боривой» («К делу церкви сердцем рьяный, / Папа шлет в Роскильду слово…», 1870; не исключено, однако, что антикатолическая тематика здесь актуализовала прием, использованный в «Бунте в Ватикане»). Ко второй группе относятся 4 начальные строфы «Благовеста» (1840-е; двухстопный ямб; «Среди дубравы / Блестит крестами…»; в строфах 6–8 женская рифма четных строк чередуется с дактилической нечетных); 3 текста шестистопного хорея («Ой, каб Волга матушка да вспять побежала! / Кабы можно, братцы, начать жизнь сначала…», 1854, «Острою секирой ранена береза, / По коре сребристой побежали слезы…», 1856, «В совести искал я долго обвиненья, / Горестное сердце вопрошал довольно…», 1858), 3 текста пятистопного дактиля («Сердце, сильней разгораясь от году до году / Брошено в светскую жизнь, как в студеную воду…», 1856; «Горними тихо летела душа небесами, / Грустные долу она опускала ресницы…», 1858; «Нет, уж не ведать мне, братцы, ни сна, ни покою! / С жизнью бороться приходится, с бабой-ягою…», 1859), один трехстопного амфибрахия («Вздымаются волны как горы / И к тверди возносятся звездной…», 1859) и один – амфибрахия пятистопного («Сижу да гляжу я все, братцы, вон в эту сторонку, / Где катятся волны одна за другой вперегонку…», 1859).

386

Безусловно поэт должен был учитывать еще одну ассоциацию, рождаемую словом «свист» в древнерусском контексте. Не навязывая Толстому позднейших мифопоэтических представлений, напомним, что заглавный герой «Змея Тугарина» (анти-певец, стремящийся запугать и унизить князя Владимира и его богатырей анти-песней) прямо сравнивается с другим былинным вредителем: «Стой! – молвит Илья, – твой хоть голос и чист, / Да песня твоя не пригожа! / Был вор Соловей, как и ты голосист, / Да я пятерней приглушил его свист – / С тобой не случилось бы то же» (172). Однако в «Порой веселой мая…» автор «Ушкуйника», видимо, счел нужным приглушить «разбойничьи» (неизбежно поэтичные) обертоны темы «свиста». Нигилисты недостойны отождествления с разбойниками. (В «Князе Серебряном» герой, вернувшись на страшно изменившуюся за время его отсутствия Русь, принимает опричников за разбойников. Далее этот мотив многократно возникает вновь с разнообразными смысловыми огласовками.) В журнальной версии баллады напрашивающееся отождествление присутствовало: «Системы их дешевле / Другая есть едва ли, / Станичниками древле, / У нас их называли» (580). Отметим анаграммированный «свист» в двух последних строках, особенно ощутимый при ударном «и» в словоформе «станичниками».

387

Им посвящена следующая статья.

388

Кац Б. А. Одиннадцать вопросов к Пушкину: Маленькие гипотезы с эпиграфом на месте послесловия. СПб., 2008. С. 81–89.

389

Толстой повторяет путь Жуковского, на протяжении четверти с лишним века – от «Людмилы» (1808) до «Элевзинского праздника» (1834) – выявлявшего разнообразные смысловые интенции «странного» жанра, параллельно прививая «балладность» как собственным лирике и стиховому эпосу, так и русской поэзии в целом.

390

О них и синхронных им сочинениях иных жанров (как серьезных, так и игровых) см. в двух предшествующих статьях.

391

Толстой умер 28 сентября 1875.

392

О связи «Песни о вещем Олеге» с «Графом Гапсбургским» и других балладах, трактующих сюжет «певец и властитель» («Олег» и «Кудесник» Языкова, «Старая быль» Катенина) см.: Немзер А. «Сии чудесные виденья…» Время и баллады Жуковского // Зорин А., Немзер А., Зубков Н. «Свой подвиг свершив…» М., 1987. С. 221–230; там же беглые замечания о «Слепом» Толстого.

393

Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений и поэм. СПб., 2004. С. 103; далее поэтические сочинения Толстого цитируются по этому изданию; страницы указываются в скобках.

394

Подробнее см. в статье «О свистах, припевах и балладном диптихе А. К. Толстого».

395

Строки Толстого «И молвит Владимир: «Что ж нету певцов? / Без них мне и пир не отрада!» (170) прямо перекликаются с катенинскими: «Князь к гостям: “Пошлем гонца, – / Грустен пир, где нет певца”»; см.: Катенин П. А. Избр. произведения. М.; Л., 1965. С. 77. В «Старой были» (действие которой разыгрывается тоже на пиру Владимира, причем приуроченном к взятию Херсонеса и браку князя с византийской царевной – ср. сюжет «Песни о походе Владимира на Корсунь») появляется «ложный», хоть и по-иному, чем у Толстого, певец, тоже иноплеменник (грек, а не монгол). Напомним, что в прутковской «Осаде Памбы» (считается, что этот текст был сочинен Толстым единолично) кода – «Он изрядно подшутил!» (329) – издевательски повторяет строку из катенинских «Романсов о Сиде» (657; комментарий И. Г. Ямпольского). Все это заставляет скорректировать проницательное наблюдение Ю. Н. Тынянова о неожиданном сходстве некоторых поэтических решений у Катенина и Толстого, высказанное в статье «Архаисты и Пушкин»; вероятно, здесь имеет место не «конвергенция», как полагал Тынянов, а сознательный интерес младшего поэта к стихам забытого старшего собрата; ср.: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 45.

396

Сходно обстоит дело с «Песней о Гаральде и Ярославне».

397

Так случилось уже с «Людмилой», в которой Жуковский – вольно или невольно – претворил Бюргерову историю о преступлении и наказании (роптанье на Бога и возмездии) в историю торжествующей любви. Людмила получает то, что она хотела. Ср.: «Расступись, моя могила; / Гроб, откройся; полно жить; / Дважды сердцу не любить», «С милым вместе – всюду рай; / С милым розно – райский край / Безотрадная обитель». В «воздушном» контексте баллады строки «Царь Всевышний правосуден; / Твой услышал стон Творец» перевешивают предшествующую «Смертных ропот безрассуден» – Жуковский В. А. Полн. собр. соч.: В 20 т. М., 2008. Т. 3. С. 10, 11, 16. «Ивиковы журавли» в равной мере баллада о преступлении и силе священного искусства, в «Адельстане» сюжет преступления подсвечен сюжетом любви темной силы к земному существу. Идеальная любовь «Рыцаря Тогенбурга» сопрягается с колдовской эротикой «Рыбака» и «Лесного царя». Примеры можно умножить.

398

Или завороженного лесными феями героя баллады Жуковского «Гаральд»; ср. также позднее (не датированное и не публиковавшееся при жизни автора) стихотворение Толстого «В альбом».

399

Лермонтов М. Ю. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. Л., 1989. Т. 2. С. 486.

400

Лермонтов пародируется прямо, прикровенно же – «Кубок» Жуковского, где вернувшийся из морской бездны (царства смерти) ныряльщик живописует «несказанных чуд»; см.: Жуковский В. А. Указ. соч. С. 163–164.

401

Смысловое единство «речной» и «лесной» стихий (двусмысленный – влекущий и страшащий – демонизм природного мира) было задано Гете и точно передано Жуковским.

402

Жуковский В. А. Указ. соч. С. 137.

403

Ср. поминальные яства, которыми водяной царь потчует Садко: «Кутья ли с шафраном моя не вкусна?/ Блины с инбирем не жирны ли?»; «Вкусны и кутья, и блины с инбирем» (243).

404

Толстой глубоко чувствовал связь деспотизма (обычно связываемого с «азиатским» началом) и алогизма; в этой связи см. блестящий разбор стихотворения «Сидит под балдахином…»: Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 203–210.