Последние узы смерти - Брайан Стейвли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он ошибался.
Ничто – ни братская любовь, ни грубоватая мальчишеская дружба с Акйилом, ни поцелуи матери, ни отстраненная забота отца не подготовили его к тому, что он разделил с Тристе в теплые, просвеченные солнцем дни на плоской вершине.
Соития – нежные и взрывные, мучительные, мягкие, грубые – были лишь малой долей всего. Дело было в другом, в том, что случалось после, когда они просто лежали под грубыми одеялами при свете полученного от Присягнувших Черепу фонаря – только тут Каден постигал, как узок был его взгляд на мир. Он чувствовал себя ребенком, годами бродившим по большому дому. Он изучил каждую комнату, каждый коридор, дымоход, чулан. А однажды кто-то отворил дверь, он шагнул за порог и впервые увидел небо.
– Я не знал, – пробормотал он однажды ночью.
Тристе приникла к нему, он чувствовал, как дышит ее грудь.
– Чего не знал? – сонно спросила она.
– Ничего этого, – покачал он головой.
Она засмеялась. Каден, сколько ему помнилось, еще ни разу не слышал ее смеха. Потом она его поцеловала в грудь, передвинулась на него, и ему стало не до слов. В этом хин не ошибались – слова бессильны.
Бежать они не пытались – отчасти потому, что не было возможности, отчасти потому, что, если бы и сумели обойти Присягнувших Черепу, просто попали бы в руки ил Торньи. Однажды они ушли от кшештрим, но у того остались ак-ханат и тот безумный древний лич. И сам кенаранг, хоть и не показывался на той стороне пропасти, по убеждению Кадена, находился там и расставлял свои выверенные ловушки.
– Что будем делать? – спросила в конце концов Тристе.
Они лежали в постели. Час был поздний, звезды уже прочертили почти весь свой ночной маршрут по небосклону. Каден думал, что она спит, пока Тристе не заговорила и, приподнявшись на локте, не провела ему пальцами от ребер до бедра.
– Не знаю, в состоянии ли мы что-то сделать, – ответил он, – пока Присягнувшие Черепу не решили, убьют нас или нам помогут.
– А если им сказать? – нерешительно предложила она. – Сказать правду.
Каден покачал головой. Он обдумывал этот вариант с первого дня и считал его безумным. В чем он не сомневался, так это в ненависти жрецов Ананшаэля к Мешкенту и всем его последователям. Ради неудавшейся попытки захватить Длинного Кулака жрецы пожертвовали десятком своих, хотя считали его просто ургульским шаманом, служителем злого бога. Узнай Герра, что в Рашшамбаре, под его клинком находится сам Владыка Боли, их можно было бы считать покойниками.
– Пока что нас не убили, – сказал Каден. – Это уже хорошо.
Тристе хихикнула, оценив шутку.
– Вся вера Присягнувших Черепу противостоит кшештрим, – пояснил Каден. – По-моему, известие, что они еще ходят по свету, ошеломило Герру.
– А если он согласится нам помочь?
Каден закрыл глаза, попробовал представить мир за пределами столовой горы:
– Если сумеем освободиться отсюда, снова придется бежать. Попробуем добраться до кента, уйдем туда, где ил Торнья нас не достанет.
– Нет такого места, – тихо ответила Тристе.
Они замолчали. Нечего было сказать. Каден полжизни давил в себе желания. И почти добился успеха. Попав в Рашшамбар, он готов был расстаться с жизнью, раз и навсегда отрешиться от себя. В то время ему легко было исполнить, что должно, но в обвиате он тогда не видел смысла. А теперь наконец понял, что́ стоит на кону. Понял единственно возможным способом – познав любовь и боль, приходящую вместе с любовью.
– Я хочу быть с тобой. – Тристе притянула его к себе, прижала так тесно, что не вздохнуть. – Когда мы это сделаем, я хочу быть с тобой.
«Это»… она не назвала слова. И не надо было.
Каден кивнул. Он, впервые с детских лет, плакал.
В тихий час перед самым рассветом Каден, проснувшись, увидел в ногах кровати Пирр. Он крепче обнял забормотавшую во сне Тристе. Она подвинулась под одеялом, прильнула к нему, но не проснулась. Каден не знал, давно ли стоит так убийца. Она улыбалась – не привычной сухой усмешкой, а более древней и настоящей.
– Мало кто решится это признать, но в тени Ананшаэля живет покой, – тихо проговорила Пирр, затем кивнула на спящую девушку: – И радость.
Каден хотел возразить, но не нашелся. Убийца сказала правду. Плен в Рашшамбаре, ежедневная угроза смерти привели их сюда – в долгую ласку иссиня-черных ночей, в общее тепло под стареньким одеялом, где их с Тристе дыхание смешивалось даже во сне. И Мешкент почти умолк, словно признал бесполезность борьбы здесь, в сердце владений Ананшаэля.
– Герра принял решение? – спросил Каден.
– Можно сказать и так, – задумчиво кивнула Пирр.
– То есть?
– Увидишь.
– Я думал, игры кончились.
Убийца улыбнулась шире прежнего:
– А я думала, ты понял, что без игры нет жизни. – Она кивнула на Тристе. – Разбуди ее, если хочешь, не спеша, по-своему…
Она взглянула искоса, подняла бровь, провела языком по губам.
– Но к восходу будьте у весов Ананшаэля.
Когда они вышли к обрыву, Герра лежал на весах в той же позе, в какой они застали его в прошлый раз. Восток еще был обрызган последними звездами, и Тристе вздрагивала, прижавшись к нему, но Каден уже ощущал, как согревается воздух за спиной. Он оглянулся через плечо, прищурился в водянистое сияние. Еще немного, и из-за восточных вершин покажется горящий солнечный ободок, но пока что в воздухе был разлит розовый свет, незрелый, но предвещающий созревание.
– Я молился, – не открывая глаз, заговорил Герра. – Я принес богу обет оставаться на весах неделю после вашего прибытия и отбыл на них полную неделю в посте и молитве.
– Зачем? – удивилась Тристе.
Герра медленно сел, размял шею, пошевелил плечами, повращал руками вперед и назад.
– Если бы бог забрал меня к себе, – ответил он, окидывая их обоих взглядом, – это был бы знак.
– Знак чего? – спросил Каден.
– Куда лежит наш путь. Я открыл Ананшаэлю сердце, показал богу, что готов отдать вас в его руки. Если бы мой дар был ему не нужен… – он ткнул через плечо большим пальцем, –
