Сквозь тернии - Александр Юрин

— Прости, — прошептала Тимка в полубреду. — Вам лучше меня тут оставить.

— Размечталась! — выдохнул Колька. — Вместе во всё это вляпались, вместе и разгребать теперь.

Тимка ничего не ответила, лишь закатила глаза и откинула голову на холодный кирпич.

— Зачем полезли снова в эту проклятую дыру?! — в лоб спросил Яська. — Почему не пошли на кладбище, как условились?

Колька сплюнул. Глянул исподлобья.

— А смысл?

— В смысле?..

— В прямом! Ну, разгоним этих — другие придут! И что дальше? Сами ведь об этом говорили!.. Эх… зря только во двор к Юлию Валентиновичу за лодкой лазали.

Яська насупился.

— Не зря, — он непроизвольно вздохнул. — А «слепцов» и впрямь много. Очень.

— Знаю. Семь миллиардов, как минимум, — Колька сел на платформу. Принялся тереть рассечённую голень. — Только что теперь со всем этим делать? Как жить, зная, что впереди?..

Яська открыл рот, но так и нашёлся, что ответить. Действительно, как? Выходит, небесного рая нет. Есть лишь Тьма, и её услужники, которые вершат последний суд. Самый страшный. Но отчего всё именно так? Кто это придумал? И зачем? В чём вина всего человечества?! В том, что оно просто есть? Бред. Эх, знать бы, что именно пыталась сказать Тьма! Возможно, это пролило бы свет на утраченную истину. Но ведь… и без того уже кое-что есть. Нужно смотреть внутрь себя. Именно так появится возможность что-то переосмыслить или преодолеть. А обретённый заново горизонт, не даст прорости семени, что спустили в центр сферы.

— Они от нас просто избавляются.

— Ты это только сейчас понял? — усмехнулся Колька, отрываясь от своего занятия и поглядывая на ход, из которого они только что вышли.

Яська отрицательно мотнул головой.

— Давно уже догадывался. Мы — опасные, поэтому будет лучше, если все уйдут. Причём не только телом, но и душой. Точнее не уйдут, а окажутся запертыми там, под Звездой. «Трансформированными» и слепыми.

— Откуда это?

— Не знаю. Но знаю, что так есть!

Колька поморщился. Вынул из-за пояса самодельный кинжал из нержавейки — тот самый. Повертел в окровавленных пальцах и откинул прочь. Поморщился.

— Ты чего? — спросил Яська.

— Без толку всё. Это их не берёт. Да и атомный взрыв тоже вряд ли поможет.

— Может помолиться просто? — осторожно предположил Яська.

— А ты хоть одну молитву знаешь?! — огрызнулся Колька. — То-то и оно.

— «Отче наш, сущий на небесах!

Да светится имя Твоё;

Да придёт Царствие Твоё;

Да будет воля Твоя и на земле, как на небе…»

Яська с трепетом воззрился на раскачивающуюся у стены Тимку. Та растирала по бледным щекам слёзы и шептала главную молитву Творцу. Колька ухватился за голову, заскрипел зубами, словно внутри у него всё неистовствало. Яська прижал Тимкину голову к груди; девочка тут же прижалась в ответ, сотрясаясь всем телом, как в лихорадке. Она и впрямь была горячая. Ну просто очень горячая! Возможно, именно поэтому и вещала запредельное, что крайне редко укладывается в девственном сознании ребёнка.

— Он так не услышит. А если и услышит, просто не примет к сведению.

Колька тут же оказался на ногах — совсем как кот, почуявший опасность. Яська только ещё крепче прижал к груди вздрагивающую Тимку. Глянул в ту сторону, откуда прилетели слова.

У самой колеи раскачивался обрюзгший господин. Он был в чёрном сюртуке, пошитом на старинный манер, лакированных туфлях с металлическими застёжками и тщательно выглаженных брюках — по всему, собрался на какой-нибудь банкет или важную встречу. На голове возвышался чёрный цилиндр, из каких обычно фокусники достают белых кроликов или букеты ярких цветов. В правой руке он сжимал шикарную трость с прозрачным набалдашником в форме сферы на одном конце и острым металлическим наконечником — на другом.

Яська разинул рот — это была та самая сфера, что дрогнула под натиском Тьмы в другой реальности! Просто она многократно уменьшилась в размерах, превратившись в обычный шарик или в некое подобие мяча для игры в теннис.

Господин словно угадал к чему именно приковано внимание Яськи. Он ловко крутанул трость в пальцах, будто пропеллер, — и впрямь как заправский фокусник, — после чего, опёрся на неё и поставил правую ногу на носок туфли — этакая поза скучающего аристократа.

— Представляете, нашёл в лесу. И откуда только там оказалась такая прелесть?

Яська собирался уже вскочить на ноги, но вовремя вспомнил о Тимке, и лишь напористо прохрипел:

— Она же была живой! Зачем вы так с ней? Как чучело…

Господин явно смутился. Потом встал ровнее и напыжился, точно обрызганный воробей. Хотя, в большей степени, он походил на надувшуюся жабу, что вот-вот разразится очередной вечерней серенадой. Впрочем, так и вышло:

— Полноте, сударь. О чём разговор? В лесу нет ничего живого… да и что это, вообще, за слово такое: «живое»? Ну же, объясните мне поскорее, пока не пришёл поезд!

— Поезд? — перебил Колька. — Что за поезд?

Господин аж покачнулся от такой наглости.

— Ну, знаете ли… Я, как посмотрю, о манерах вы только слыхом слыхивали, а может и вовсе, понятия не имеете, как именно нужно себя вести в цивилизованном обществе во время беседы.

Колька сжал кулаки.

— О, всё ясно, — Господин загадочно улыбнулся. — Отошедшие ото сна. «Искорки». Как же я сразу не догадался! Что ж, в этом случае, примите мои соболезнования. Непросто вам теперь придётся на Пути.

— Да что за Путь-то такой?! — не выдержал Колька. — Все только о нём и талдычат, — а ещё о том, что можно лишь «плыть», — а я словно путник незрячий: ну хоть убей, не могу ничего понять!

Господин прокатился с носка на пятку.

— Как же я могу рассказать вам о вашем же Пути? — ведь наши пути до этого не пересекались.

Колька фыркнул.

— Тогда уж лучше совсем молчите — толку-то от вас!

Тимка подняла голову. Спросила:

— А как нужно обратиться, чтобы Он услышал? Точнее обратил на нас внимание?

Господин долго молчал. Потом всё же сказал:

— Зачем вам это?

Тимка не нашлась, что ответить — элементарно не было сил.

Тогда за девочку сказал Яська:

— Нам нужно догнать Наблюдающих! Потому что только Они знают истину!

— Хм… Самонадеянно, если не сказать больше, — Господин деликатно откашлялся. — Что ж, так и быть, научу. Хотя и не советую взывать. Толку-то…

Он снова опёрся на трость и завещал, поглядывая на теряющиеся в темноте рельсы:

— «Pater noster qui in celis es,

Sanctificetur nomen tuum,

Veniat regnum tuum,

Fiat voluntas tua,

Sicut in celo et in terra,

Panem nostrum supersubstantialem da nobis hodie,

Et dimitte nobis debita nostra,